Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Гэблдон Диана
Эхо в Крови (Эхо прошлого) – 3

БРАНДЕРА... (продолжение)

"...НУ, ВРЯД ЛИ ОНА заслуживает больше абзаца в Харрисе, но не так уж плоха для такой выгребной ямы, как Нью-Йорк,"– рассуждал Адам. Галстук у него свободно болтался вокруг шеи, и когда они проходили мимо слабо светившегося окна, Уильям заметил, что одна из серебряных пуговиц на мундире кузена отсутствует.

"... Однако, клянусь – я уже видел парочку таких шлюх в лагере."

"Это сэр Генри послал вас сделать там перепись, не так ли? Или вы просто тратите время с лагерными последователями, потому что знаете их всех по..."

Его прервала перемена, происшедшая в шуме, доносившемся из одного из домов, стоявших вдоль улицы. Там кто-то кричал – но уже не в той добродушной пьяной манере, как прежде. Это были безобразные крики – гневный мужской голос и пронзительные женские вопли.

Кузены переглянулись, потом оба уставились на дом, ставший источником гвалта. Тот все нарастал, и они поспешили туда – и когда добежали до самого дальнего дома, в переулок высыпали несколько полуодетых солдат, а за ними дородный лейтенант, которому Уильяма представили во время вечеринки в комнате Адама, но чье имя он никак не мог вспомнить, – тот одной рукой волок за собой полуголую шлюшку.

Лейтенант уже успел где-то потерять и свой мундир, и парик; его темные волосы были коротко острижены и росли надо лбом очень низко, что, вместе с его толстыми плечами и шеей, придавало ему вид угрюмого, готового к нападению быка.

В самом деле, он так и поступил – неожиданно развернулся и кулаком протаранил женщину, которую тащил за собой, одним ударом отшвырнув ее к стене дома.

Он что-то пьяно ревел, изрыгая бессвязные проклятия.

"Брандера!"

Уильям не видел, кто первым произнес это слово, но оно было принято и подхвачено возбужденным шепотом – и сразу какое-то уродливое выражение пробежало по лицам мужчин, столпившихся в переулке.

"Брандера! Она брандера!"

Несколько женщин сбились стайкой в дверном проеме. Свет за их спинами был слишком тусклыми, чтобы можно было рассмотреть лица, но все они были явно напуганы, сбившись в кучу. Одна что-то неуверенно крикнула, умоляюще вытянув вперед руку – но другие тут же втащили ее обратно. Черноволосый лейтенант на это внимания не обращал; он продолжал методично избивать шлюху, постоянно метя ей в живот и в грудь.

"Хой, парень!"

Уильям закричал и шагнул вперед – но несколько пар рук его схватили, не давая двинуться дальше.

"Брандера!" Похоже, мужчины начинали подпевать это слово, с каждым ударом кулаков лейтенанта.

Брандера оказалась покрытой оспинами шлюхой, и, как только лейтенант прекратил избиение и выволок женщину под свет красного фонаря, Уильям увидел, что та и в самом деле больна сифилисом – сыпь, рассыпанная у нее по лицу, стала видна совершенно ясно.

"Родхэм! Родхэм!" Адам выкрикивал имя лейтенанта, пытаясь прорваться сквозь толпу мужчин, но те двигались все вместе, отталкивая его обратно, и скандировали "Брандера!" все громче.

Шлюхи в дверях пронзительно завизжали, и толкая друг друга, бросились в дом, когда Родхэм швырнул женщину на ступени.

Уильям рванулся вперед, и ему удалось прорваться сквозь общую свалку – но, прежде чем он успел перехватить лейтенанта, Родхэм схватил фонарь, и рывком сорвав его с фасада дома, выплеснул пылающее масло на шлюху.

Потом он упал, задыхаясь и широко раскрыв глаза, и уставился на женщину как будто в недоумении – та вскочила на ноги, в панике молотя руками, когда пламя вцепилось ей в волосы и в тонкую полупрозрачную сорочку.

В считаные секунды та была с ног до головы охвачена огнем – и вдруг закричала высоким, тонким голосом, который прорезал сумятицу голосов на улице, и вонзился Уильяму в мозг.

Мужчины разом отступили, когда она, шатаясь, двинулась к ним, слабо накренившись вперед и вытянув к ним руки, будто в тщетной мольбе о помощи, или желая принести их в жертву огню тоже... этого он сказать не мог.

Он стоял, как вкопанный – тело свело от необходимости что-то делать, и невозможности что-нибудь сделать, и ошеломляющего чувства случившейся катастрофы.

Настойчивая боль в руке заставила его машинально отвести взгляд в сторону, и он заметил рядом с собой Адама, изо всех сил вцепившегося пальцами ему в предплечье.

"Пойдем,"– зашептал Адам, лицо его побледнело и было совсем мокрым. "Ради Бога, уйдем отсюда!"

Двери борделя захлопнулась. Горящая женщина упала напротив, прижав руки к дощатой двери.

Аппетитный запах поджареного мяса заполнил все ближние, жаркие закоулки аллеи – и Уильям почувствовал, как его глотку выворачивает снова.

«Господь вас проклинает! Пусть все ваши проклятые, ничтожные члены сгниют и отвалятся!»– донесся крик из окна наверху; голова Уильяма дернулась, и он увидел женщину, грозившую кулачком стоявшим внизу мужчинам.

Мужчины загудели, и кто-то один выкрикнул в ответ какую-то непристойность; другой наклонился, схватил булыжник и, встав во весь рост, с трудом швырнул его в окно. Камень отскочил от стены дома, прямо под окном, и упал обратно, зацепив одного из солдат, который сам проклял все на свете и грубо толкнул мужчину, который его бросил.

Горящая женщина медленно сползла вниз по двери, оставляя за собой обугленный след. Она по-прежнему издавала слабые тоненькие звуки, но двигаться уже перестала.

Внезапно Уильям, совсем потеряв голову, сграбастал мужчину, бросившего булыжник, схватил его за шею и треснул головой о дверной косяк. Тот напрягся, потом весь обмяк – колени у него подогнулись и он со стоном тяжело рухнул у стены дома.

"Убирайтесь!"– прорычал Уильям. "Вы все! Оставьте их в покое!"

Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, вся ярость которого куда-то испарилась – он стоял неподвижно, не отрывая глаз от женщины на крыльце. Юбки ее исчезли; только пара почерневших ног слабо дергалась в тени навеса.

Уильям настиг его одним шагом и, скрутив у него на груди рубашку, грубо дернул его в сторону. "Пошел,"– сказал он с угрозой. "Убирайся отсюда. Живо!"

Он его выпустил – тот заморгал, сглотнул и, развернувшись, ушел, маршируя как автомат, канул куда-то в непроглядную темноту.

Все еще задыхаясь, Уильям повернулся к остальным – но те растеряли прежнюю жажду насилия так же быстро, как она их настигла.

Всего несколько взглядов было брошено на женщину – она только что испустила дух, – и, шаркая и спотыкаясь, все разбрелись под невнятный шумок и бормотание. Никто из них не мог встретиться с другими глазами.

Он смутно осознавал, что Адам так и стоит рядом с ним, еще дрожа от шока – но плечом к плечу, и совсем рядом.

Он опустил руку на плечо младшего кузена и, сам весь дрожа, привлек к его себе, пока остальные мужчины разбредались по переулку.

Человек, сидевший кулем под стеной, медленно поднялся на локти и колени, привстал, покачнулся и последовал за своими товарищами, шарахаясь в темноте от фасадов домов и пробираясь подальше из переулка.

Аллея опустела и затихла. Огонь погас. Отдельные красные фонари на улице тоже были погашены.

Он чувствовал себя так, будто прирос ногами к земле, да так и останется стоять в этом ненавистной месте навсегда – но Адам слегка переместился, его рука упала с плеча кузена, и он обнаружил, что ноги держат его до сих пор.

Они развернулись, и молча побрели назад пустыми темными улицами.

Они подошли к сторожевому пункту, где солдаты, стоявшие в карауле, собрались вокруг костра, озираясь вокруг только для вида. Это они должны были поддерживать порядок в оккупированном городе, эти стражи.

Часовые мельком на них посмотрели, но останавливать не стали.

При свете костра он увидел на лице Адама следы влаги, и понял, что его кузен плачет.

Как и он сам.

ЛОЖЬ И ПОПЕРЕЧНОЕ ПРЕДЛЕЖАНИЕ / TRANSVERSE LIE

Фрейзерс Ридж

МИР ПРОМОК. Все в нем текло и капало.

Потоки воды ринулись с горы вниз, трава и листья были мокрыми от росы, от черепицы на крыше на утреннем солнце шел пар.

Наши приготовления закончились, и пути определились. Оставалось сделать только одну вещь, прежде, чем мы смогли бы уехать.

«Думаешь, сегодня?»– с надеждой спросил Джейми.

Он не был человеком, созданным для мирного созерцания; выбрав однажды курс действий, он и хотел действовать.

Но дети, к сожалению, были совершенно равнодушны как к удобствам и выгоде, так и к его нетерпению.

"Может, так,"– сказала я, пытаясь сохранять остатки собственного терпения. "А может, и нет."

"Я видел ее на прошлой неделе, она уже выглядела так, будто готова лопнуть в любую минуту, тетушка,"– заметил Ян, вручая Ролло последний кусок своей булочки. "Знаете эти грибы? Такие большие, круглые? Их коснешься, и они – пуфф!" Он щелкнул пальцами, разбрасывая вокруг сдобные крошки. "Совсем, как они."

"У нее ведь только один, разве нет?"– спросил меня Джейми, нахмурившись.

"Я вам сказала – уже шесть раз, – я так думаю. Я, черт возьми, на это надеюсь,"– добавила я, подавив в себе желание перекреститься. "Но не всегда это можно сказать наверняка."

"В семьях бывают и близнецы" – услужливо доложил Ян.

Джейми все-таки перекрестился.

«Я слышу только одно сердцебиение,»– сказала я, пытаясь держать себя в руках, «и слушаю я его вот уже несколько месяцев.»

"Может, вы просто неправильно посчитали эти штучки, которые из него торчат?"– поинтересовался Ян. "Вдруг там окажется шесть ног, я имею в виду..."

"Легче болтать, чем делать,"– я, разумеется, многое могла бы сказать об общих аспектах ребенка – головку прощупать было достаточно легко, ягодицы тоже; руки и ноги – несколько более проблематично.

Но это было как раз то, что меня беспокоило, и прямо сейчас.

Я проверяла Лиззи раз в неделю, в течение всего прошлого месяца – и всю последнюю неделю поднималась к ней в хижину через день, хотя прогулка была неближняя.

Ребенок – а я действительно думала, что у нее был только один – казался очень большим; дно матки лежало значительно выше, чем должно было, по моим расчетам. И, в то время, как все дети часто меняют позицию в последние нескольких недель до рождения, этот оставался в поперечной позе – так называемом боковом предлежании, – тревожно долгое время.

Дело в том, что без больницы, операционных инструментов, и без анестезии моя способность справляться с неортодоксальными родами была сильно ограничена.

Без хирургического вмешательства, в случае поперечного предлежания, у акушерки было четыре альтернативы:

– пусть женщина умирает после нескольких дней мучительных родов;

– пусть женщина умирает после кесарева сечения, практически бесполезного без анестезии или асептики – но в таком случае ребенка еще можно было спасти;

– можно спасти мать, убив ребенка в утробе, а затем удалить его по частям (Даниэл Роулингс опубликовал несколько страниц в своей книге – кстати, отлично иллюстрированной – с описанием самой процедуры),

– или попытаться осуществить собственную версию, заставив ребенка перевернуться и принять положение, в котором он может быть рожден.

Последний вариант, казавшийся (на первый взгляд) наиболее привлекательным, был, тем не менее, так же опасен, как и другие, и в результате могли погибнуть и мать, и дитя.

Наружный метод я опробовала неделю назад, и мне удалось – правда, с большим трудом, – заставить ребенка повернуться головкой вниз.

Два дня спустя он перевернулся обратно, видимо, предпочитая инертное лежачее положение.

Он может перевернуться снова, сам по себе, еще до начала родов – а может и нет.

Обладая некоторым опытом, я обычно умудрялась разделять интеллектуальное планирование непредвиденных ситуаций и бесполезное беспокойство о вещах, которые еще только могут произойти; только таким образом я могла позволить себе спать по ночам.

Однако в предрассветные часы, каждую ночь в течение последней недели, я лежала без сна – пытаясь предугадать все возможности, в том числе и ту, что ребенок со временем не перевернется,– и мысленно перелистывая короткий и мрачный список альтернатив, в тщетных поисках еще одного варианта.

Если бы у меня был эфир... но тот, что у меня был, пропал, когда сгорел Дом.

Убить Лиззи для того, чтобы спасти ребенка? Нет, уж если до этого дойдет, то лучше убить ребенка в утробе, и оставить Родни и Джо с матерью, а Keззи с женой.

Но сама мысль о том, что придется дробить череп вполне доношенного младенца, здорового, готового родиться... или обезглавить его проволочной петлей для хирургической резки...

"Вы с утра не голодны, тетушка?"

"Э-э... нет. Спасибо, Ян."

"Выглядишь немного бледной, Сассенах. Неужто и ты нездорова?"

"Нет!" Я быстро встала, прежде чем они начали задавать другие вопросы – не хватало еще, чтобы кто-то, кроме меня, мучился тем, о чем я все время думала – и вышла, чтобы набрать ведро воды из колодца.

Эми была снаружи; она разводила костер под большим прачечным чайником, иногда покрикивая на Эйдана и Орри, которые околачивались поблизости, периодически швыряясь друг в друга грязью, чтобы те принесли ей дров.

"Вам нужна вода, a bana-mhaighstir?" – спросила она, заметив ведро у меня в руке. "Эйдан отнесет вам его вниз."

"Нет, все в порядке,"– заверила ее я. "Хотела глотнуть немного воздуха. Сейчас по утрам снаружи так приятно."

Пока солнце еще не встало высоко, было прохладно, но очень свежо, и голова кружилась от аромата трав, смолистых молодых почек и ранних ивовых сережек.

Я отнесла ведро к колодцу, наполнила его и стала медленно спускаться вниз, оглядывая все по пути – как вы это делаете, когда знаете, что, возможно, не увидите всего этого снова, в течение долгого, долгого времени. Или даже уже никогда.

Все в Ридже резко переменилось с приходом войны, насилия, перебоев военного времени, и с разрушением Большого Дома.

Он изменится еще больше, когда мы с Джейми уедем.

Кто станет здесь естественным лидером?

Хирам Кромби был де-факто главой пресвитерианцев-рыболовов, которые переехали сюда из Tурсo – но он был человеком жестким, без малейшего чувства юмора, и, вероятно, более способным вызывать трения между остальными членами коммуны, чем сохранять порядок и пестовать сотрудничество.

Бобби? После долгих раздумий Джейми назначил его нашим фактором – управляющим, ответственным за наше имущество, – или за то, что от него осталось.

Но, оставив в стороне его природные способности или их отсутствие, Бобби был молод.

Он – вместе со многими другими мужчинами на Хребте, – так легко может быть сметен надвигающейся бурей, его могут забрать и обязать нести службу в одном из отрядов милиции, или в ополчении.

Не в вооруженных силах Короны, нет; он был среди тех британских солдат, размещенных в Бостоне семь лет назад, когда его и нескольких его товарищей угрозой захватила толпа... несколько сотен разгневанных бостонцев.

В тот день, в страхе за свою жизнь, солдаты зарядили свои мушкеты и направили их на толпу.

Камни были брошены, дубинки пущены в ход, выстрелы были произведены – а кем, этого уже никто не сможет установить; сама я никогда Бобби об этом не спрашивала, – и люди погибли.

Жизнь Бобби была спасена при последующем дознании /разбирательстве, но с тех пор он носил на щеке клеймо -"М," что означало "убийца."

Я понятия не имела, каковы его политические взгляды, он никогда не говорил о таких вещах, но в рядах Британской Армии он больше сражаться не будет.

Я толкнула дверь в хижину – мои невозмутимость и самообладание были несколько восстановлены.

Теперь Джейми и Ян спорили о том, будет ли новорожденный приходиться Родни родным братом или сестрой, или все-таки единоутробным.

"Ну, этого нельзя будет сказать наверняка, не так ли?"– говорил Ян. "Никто ведь не знает наверняка, был отцом маленького Родни Джо, или Keззи – то же самое и с этим младенцем. Если отец Родни – Джо, а этого – Keззи..."

"На самом деле, это не имеет ровным счетом никакого значения,"– прервала их я, выливая воду из ведра в котел. "Джо и Keззи однояйцевые близнецы. Это значит, что их... э-э... их сперма идентична, и все тут."

Это могло бы упростить вопрос – но не настал еще тот день, когда можно было бы попытаться объяснить им репродуктивный мейоз и рекомбинантность ДНК.

"Если мать у них одна – так оно и есть,– а отцы генетически одинаковы – и это тоже бесспорно,– все рожденные ими дети будут приходиться друг другу родными сестрами или братьями."

"Так у них и семя одинаковое, что ли?"– вопросил Ян недоверчиво. "Как вы можете это сказать? Разве вы смотрите? "– добавил он, глядя на меня с ужасом и любопытством.

"Я – нет,"– строго сказала я. "Как-то не приходилось. Но я эти вещи знаю."

"О, да,"– сказал он, уважительно кивая. "Конечно, вы знаете. Я иногда забываю, кто вы такая, тетя Клэр."

Я не была уверена, что именно он этим хотел сказать, но, похоже, у меня не было необходимости ни переспрашивать, ни объяснять ему, что мои знания интимных процессов братьев Бердсли носят характер скорее академический, нежели сверхъестественный.

«Но ведь это Keззи их отец, разве не так?»– вставил Джейми, нахмурившись. «Я отослал Джо прочь; ведь это с Keззи она живет с прошлого года?»

Ян бросил на него жалостливый взгляд.

"И ты думаешь, он ушел? Джо?"

"Я его с тех пор не видел,"– сказал Джейми, но его густые рыжие брови сошлись в одну линию.

"Ну, не видел,"– признал Ян. "Они были очень осторожны, не хотели на глаза тебе попадаться. Вот вы никогда и не видели больше, чем одного из них... одновременно,"– добавил он нахально.

Мы оба уставились на него. Он оторвался от куска бекона и поднял брови.

"Я эти вещи знаю, ага?"– ласково сказал он.

После ужина наше хозяйство зашевелилось и стало устраиваться на ночь. Хиггинсы удалились в заднюю спальню, где они все вместе, вповалку спали на одной большой кровати.

Одержимая своими мыслями, я открыла сверток акушерских принадлежностей и выложила комплект, проверяя все еще раз.

Ножницы, белая нить для швов. Чистые тряпки, много раз промытые, чтобы удалить все следы щелочного мыла, ошпаренные и высушенные.

Большой прямоугольный кусок вощеного холста, чтобы уберечь матрас от вод.

Бутылочка спирта, разбавленного на пятьдесят процентов стерильной водой.

Небольшой мешок, содержащий несколько свертков промытой, но не кипяченой шерсти.

Свернутый лист пергамента, который служил мне теперь вместо стетоскопа, погибшего в огне. Нож.

И длинный моток тонкой проволоки, заточенной с одного конца, свернувшийся в кольцо, как змея.

За ужином я много не ела – как и весь день,– но в задней части горла у меня постоянно было чувство поднимающейся снизу желчи.

Я сглотнула и снова завернула комплект, плотно обвязав его шпагатом.

Почувствовала на себе взгляд Джейми и посмотрела наверх.

Он ничего не сказал, только слегка улыбнулся; глаза его тепло светились в полумраке, и я почувствовала мгновенное облегчение – но потом холодок снова сжал мне сердце, когда мне пришло в голову – что же он будет думать, если дела пойдут совсем худо, и мне придется... но он уже заметил тень страха на моем лице.

Не сводя с меня глаз, он спокойно вынул четки из своего споррана и начал их перебирать; потертые деревянные бусины медленно скользили сквозь пальцы.

Две ночи спустя я мгновенно проснулась, едва услышав на дороге шаги, и была уже на ногах, натягивая на себя одежду, прежде, чем Джо постучал в нашу дверь.

Джейми его впустил; я слышала, как они что-то бормочут, пока я рылась под скамьей, доставая свой комплект.

Это хорошо; если Лиззи и была чем-то напугана, или с ней начались серьезные неприятности, он бы почувствовал это сразу – близнецы были почти столь же чувствительны к ее настроениям и благополучию, как и друг к другу.

"Я тоже должен пойти?" – прошептал Джейми, все время маячивший у меня за спиной.

"Нет,"– шепнула я в ответ, чуть коснувшись его рукой, для уверенности. "Спи дальше. Я за тобой пришлю, если ты мне понадобишься".

Он был еще теплый, взъерошенный со сна; тлеющие угли очага бросали легкие тени на его волосы, но глаза у него были тревожные.

Он кивнул и поцеловал меня в лоб, но вместо того, чтобы отступить, вдруг положил руку мне на голову и прошептал: "О благословенный Святой Михаил из Красных Владений..."– по-гэльски, потом легко коснулся моей щеки, на прощание.

"Увидимся утром, англичаночка,"– сказал он и нежно подтолкнул меня к двери.

К МОЕМУ УДИВЛЕНИЮ, снаружи шел снег.

Небо было серым и полным света, а воздух живым от огромных кружащихся хлопьев, которые влажно касались моего лица и мгновенно таяли на коже. Это был весенний шторм; я видела, как хлопья ненадолго гроздьями застревают в сухих стеблях травы, а затем рушатся, и исчезают.

Похоже, к утру не будет никаких следов снега, но эта ночь была наполнена его тайнами.

Я обернулась и посмотрела назад, но хижины позади нас видно не было, только силуэты деревьев, окутанных снегом и казавшихся отсюда призраками в этом жемчужно-сером освещении. Дорога перед нами тоже выглядела нереальной, ее след терялся между странных деревьев и незнакомых теней.

Я чувствовала себя волшебно-бестелесной, будто пойманной где-то между прошлым и будущим, глазу не за что было зацепиться, кроме вихрящегося белого безмолвия, что меня окружало.

И все же я чувствовала себя спокойнее, чем все последние дни. Я все еще чувствовала у себя на голове тяжесть руки Джейми, и слышала его произнесенное шепотом благословение.

О, благословенный Святой Михаил из Красного домена...

Это было благословение, которое дают воину, когда он собирается на войну.

Я сама ему его давала, и не однажды. Но он никогда не делал этого прежде, и я понятия не имела, что заставило его сделать это теперь – только эти слова светились в моем сердце, маленький щит против опасностей, поджидавших меня впереди.

Снег укрыл землю тонким одеялом, под которым спрятались и темная почва, и быстро пробивающиеся ростки.

Ноги Джо оставляли на нем четкие черные отпечатки, по которым я следовала за ним вверх; иглы пихты и ветки бальзамина, холодные и ароматные, хлестали по моей юбке, а я прислушивалась к трепещущей, живой тишине, звонкой, как колокол.

Если когда-нибудь и существовала ночь, когда ангелы сходят на землю – я бы молилась, чтобы это была она.

В ДНЕВНОЕ ВРЕМЯ и в хорошую погоду от нас до хижины Бердсли было около часа ходьбы. Но сегодня меня подгонял страх, и Джо – думаю, это был Джо, его голос – приходилось поторапливаться, чтобы шагать со мною в ногу.

"Как долго это у нее продолжается?"– спросила я.

Никогда бы не поверила, но первые роды у Лиззи прошли очень быстро; она произвела на свет маленького Родни совсем одна, и без малейшего инцидента.

Однако я не думала, что сегодня ночью нам может повезти так же – хотя воображение то и дело рисовало радужные картины того, как мы прибываем в хижину, чтобы найти там Лиззи, уже держащую на руках младенца, благополучно выскочившего из нее, безо всяких трудов.

"Недолго," – он уже задыхался. "Воды отошли неожиданно, когда мы все были в постели, и она сказала, что мне лучше сразу бежать за вами."

Я постаралась не замечать этого "все в постели" – в конце концов, он и/или Keззи могли спать и на полу – но семейство Бердсли было буквальным воплощением некоего двойной смысла, double entendre; никто из тех, кто знал правду, не мог говорить о них без того, чтобы не подумать о... ménage и тройственном союзе.

Я не стала спрашивать, как долго и он, и Keззи, оба живут в хижине; из того, что сказал нам Ян, выходило, что они, скорее всего, жили там оба, все это время.

Учитывая обычные условия жизни в американской глубинке, никто бы и глазом не моргнул при упоминании человека и его жены, живущих вместе со своим братом.

А до тех пор всему населению Риджа было известно, что Лиззи была замужем за Keззи.

Она и была. Но кроме того, она также была замужем и за Джо – в результате множества махинаций, которые до сих пор заставляли меня тихо ими восхищаться; просто хозяйство Бердсли хранило этот факт в тайне – по приказу Джейми.

«Ее Па должен быть уже там,»– сказал Джо; от него валил белый пар, пока он тащился рядом со мной, там, где тропа раскрывалась шире. «И тетя Моника тоже. Keззи за ними пошел.»

"Вы оставили Лиззи одну?"

Его плечи неловко сгорбились, как будто обороняясь.

"Она сама так велела,"– просто сказал он.

Я даже не потрудилась на это ответить, только ускорила шаг, пока колотье в боку не заставило меня его немного замедлить.

Если Лиззи еще не разродилась, и у нее не началось кровотечения или еще какой-нибудь катастрофы, пока она оставалась одна, это может оказаться и помощью, если под рукой у меня будет "тетя Моника" – вторая жена господина Вемисса.

Моника Берриш Вемисс была немка, и, хотя ее английский был весьма скуден и даже эксцентричен, сама она оказалась женщиной беззаветной храбрости и здравого смысла.

Мистер Вемисс тоже имел свою долю мужества, хотя и совсем другого, тихого сорта.

Он ждал нас на крыльце вместе с Keззи, и было ясно, что это мистер Вемисс поддерживает своего зятя, а не наоборот.

Keззи уже открыто ломал руки и переминался с ноги на ногу, в то время как худощавая фигура мистера Вемисса склонялась к нему, чтобы его утешить, положив руку ему на плечо. Я услышала, как они что-то бормочут тихими голосами, а потом и они нас увидели, и обернулись к нам с внезапной надеждой в резко выпрямившихся и устремившихся к нам телах.

Низкий протяжный вой донесся из хижины – и все мужчины внезапно застыли, как будто это волк бросился на них из темноты.

Мне вдруг захотелось расхохотаться, но я подумала, что лучше не надо – и толкнула дверь.

"Тьфу,"– сказала Лиззи, глядя на меня с кровати. "Ох, это вы, мэм. Благодарение Господу!"

"Gott bedanket, да,"– спокойно согласилась тетя Моника. Она стояла на четвереньках, обтирая пол пачкой мокрой ткани. "Теперь уж не долго, я надеюсь."

"Я тоже надеюсь, что недолго,"– сказала Лизи, вся скривившись.

"ГAAAAAАРРРРРРГХ!"

Ее лицо конвульсивно задергалось и пошло ярко-красными пятнами, рот широко открылся и распухшее тело аркой выгнулось назад. Сейчас она больше походила на больного в тисках столбняка, чем на будущую мать, но, к счастью, спазм был недолгим, и она, тяжело дыша, безвольной кучей рухнула на постель.

"В прошлый раз такого не было,"– пожаловалась она, приоткрыв один глаз, пока я пальпировала ей живот.

"Это никогда не бывает одинаково,"– рассеянно сказала я.

Один быстрый взгляд – и мое сердце совершило прыжок; ребенок лежал уже не боком.

С другой стороны... он и не лежал аккуратно, головкой вниз.

Он не двигался – младенцы, как правило, не двигаются во время родов,– и в то же время, пока я думала, что уже нащупала головку под ребрами Лиззи, я вовсе не была уверена в расположении остальных его частей.

"Позволь-ка мне взглянуть здесь..."

Она была голая, и завернута в одеяло. Ее мокрая рубашка висела на спинке стула, сохла перед огнем.

Кровать, кажется, совсем не промокла, и я сделала вывод, что она заранее почувствовала разрыв оболочки и вскочила еще прежде, чем воды отошли.

Я ужасно боялась этого осмотра, и теперь шумно, с облегчением перевела дух.

Главный мой страх, в случае тазового предлежания, состоял в том, что часть пуповины могла провиснуть, когда мембрана прорвалась, и ее петля могла быть ущемлена, сдавлена где-то между тазом и какой-нибудь частью плода.

Все было понятно, а быстрый осмотр показал, что шейка почти открылась.

Единственное, что нам теперь оставалось делать, было ждать и смотреть, что же выйдет первым.

Я развернула сверток – и быстро затолкала моток проволоки с заостренным концом обратно, под пакет с тряпками,– расстелила вощеный холст и резким движением, с помощью тети Моники, перекатила Лиззи на него.

Моника испуганно моргнула и оглянулась на колыбель, где мирно посапывал маленький Родни, когда Лиззи испустила еще один из своих неземных воплей.

Посмотрела на меня, чтобы убедиться, что ничего скверного еще не случилось, потом взяла Лиззи за руки и забормотала ей что-то тихо на немецком – а та все хрипела и трудно, со свистом, дышала.

Дверь осторожно скрипнула, и я оглянулась, чтобы увидеть, как один из братьев робко заглядывает внутрь, с лицом, на котором откровенно была написана смесь жуткого страха и надежды.

"Он уже здесь?"– прошептал он хрипло.

"НЕЕТ!" – проревела Лиззи, выпрямившись."Немедленно убери свой клюв с глаз моих долой, или я откручу тебе твои крошечные яйца! Все четыре, обоим!"

Дверь быстро захлопнулась, и Лиззи пошла на убыль, громко пыхтя и отдуваясь.

"Я их ненавижу,"– прошипела она сквозь стиснутые зубы. "Я хочу, чтобы они сдохли!"

"Ммм-фм,"– сочувственно сказала я. "Ну, я уверена, они тоже страдают, по крайней мере."

"Отлично!" В секунду она перешла от ярости к пафосу, и слезы навернулись ей на глаза.

"Я... собираюсь умереть?"

"Нет,"– сказала я успокаивающе, насколько это было возможно.

"ИИИИЙЙЙЕЕЕААРРРРГГ!!!"

"Gruss Gott,"– сказала тетя Моника, крестясь. "Ист гуд?"

"Ja,"– сказала я, все еще обнадеживающе. "Думаю, здесь найдутся какие-нибудь ножницы...?"

"О, Ja,"– ответила она, потянувшись за сумкой.

Она извлекла оттуда крошечную пару очень изношенных, но когда-то позолоченных ножниц для вышивания. "Dese вам нужно?"

«OOOOOOРРРРРРГГ!»

Моника и я, обе разом посмотрели на Лиззи.

«Смотри, не переусердствуй,»– сказала я. "Они испугались, но они же не идиоты. Кроме того, ты можешь напугать своего отца.

Она затихла, тяжело дыша, но все же сумела кивнуть, и даже тень улыбки скользнула у нее по лицу.

После этого дела пошли довольно быстро; у нее – быстро.

Я проверила пульс, а затем шейку матки, и почувствовала, как сердце мое помчалось с удвоенной скоростью, когда я коснулась того, что без сомнения было крошечной ножкой, уже на выходе.

Смогу ли я вытащить другую?

Я взглянула на Moнику, с прицелом на ее размеры и силу. Я знала, она была жилистой, как бечевка – но не так, чтобы очень большой.

Лиззи, напротив, была размером уже с...

Так – Ян, кажется, не преувеличивал, когда предположил, что это могут быть близнецы.

Угодливая мысль подсказала мне, что это все-таки могут быть близнецы, и заставила волосы у меня на затылке встать дыбом, несмотря на стоявшую в комнате влажную жару.

Нет, твердо сказала я себе.

Нет; ты сама знаешь, это не так. И с одним-то будет плохо.

"Нам нужен кто-то один из мужчин, чтобы помочь держать ее за плечи,"– сказал я Moнике.

"Потерпишь одного из близнецов, хорошо?"

"Обоих,"– выдохнула Лиззи, и Моника повернулась к двери.

"Одного будет..."

"Обааа! Нннннннггггг..."

"Обоих,"– сказала я Moнике, и та кивнула в ответ как ни в чем ни бывало.

Гэблдон Диана

Эхо в Крови (Эхо прошлого) - 3

БРАНДЕРА... (продолжение)

"...НУ, ВРЯД ЛИ ОНА заслуживает больше абзаца в Харрисе, но не так уж плоха для такой выгребной ямы, как Нью-Йорк,"- рассуждал Адам. Галстук у него свободно болтался вокруг шеи, и когда они проходили мимо слабо светившегося окна, Уильям заметил, что одна из серебряных пуговиц на мундире кузена отсутствует.

"... Однако, клянусь - я уже видел парочку таких шлюх в лагере."

"Это сэр Генри послал вас сделать там перепись, не так ли? Или вы просто тратите время с лагерными последователями, потому что знаете их всех по..."

Его прервала перемена, происшедшая в шуме, доносившемся из одного из домов, стоявших вдоль улицы. Там кто-то кричал - но уже не в той добродушной пьяной манере, как прежде. Это были безобразные крики - гневный мужской голос и пронзительные женские вопли.

Кузены переглянулись, потом оба уставились на дом, ставший источником гвалта. Тот все нарастал, и они поспешили туда - и когда добежали до самого дальнего дома, в переулок высыпали несколько полуодетых солдат, а за ними дородный лейтенант, которому Уильяма представили во время вечеринки в комнате Адама, но чье имя он никак не мог вспомнить, - тот одной рукой волок за собой полуголую шлюшку.

Лейтенант уже успел где-то потерять и свой мундир, и парик; его темные волосы были коротко острижены и росли надо лбом очень низко, что, вместе с его толстыми плечами и шеей, придавало ему вид угрюмого, готового к нападению быка.

В самом деле, он так и поступил - неожиданно развернулся и кулаком протаранил женщину, которую тащил за собой, одним ударом отшвырнув ее к стене дома.

Он что-то пьяно ревел, изрыгая бессвязные проклятия.

"Брандера!"

Уильям не видел, кто первым произнес это слово, но оно было принято и подхвачено возбужденным шепотом - и сразу какое-то уродливое выражение пробежало по лицам мужчин, столпившихся в переулке.

"Брандера! Она брандера!"

Несколько женщин сбились стайкой в дверном проеме. Свет за их спинами был слишком тусклыми, чтобы можно было рассмотреть лица, но все они были явно напуганы, сбившись в кучу. Одна что-то неуверенно крикнула, умоляюще вытянув вперед руку - но другие тут же втащили ее обратно. Черноволосый лейтенант на это внимания не обращал; он продолжал методично избивать шлюху, постоянно метя ей в живот и в грудь.

"Хой, парень!"

Уильям закричал и шагнул вперед - но несколько пар рук его схватили, не давая двинуться дальше.

"Брандера!" Похоже, мужчины начинали подпевать это слово, с каждым ударом кулаков лейтенанта.

Брандера оказалась покрытой оспинами шлюхой, и, как только лейтенант прекратил избиение и выволок женщину под свет красного фонаря, Уильям увидел, что та и в самом деле больна сифилисом - сыпь, рассыпанная у нее по лицу, стала видна совершенно ясно.

"Родхэм! Родхэм!" Адам выкрикивал имя лейтенанта, пытаясь прорваться сквозь толпу мужчин, но те двигались все вместе, отталкивая его обратно, и скандировали "Брандера!" все громче.

Шлюхи в дверях пронзительно завизжали, и толкая друг друга, бросились в дом, когда Родхэм швырнул женщину на ступени.

Уильям рванулся вперед, и ему удалось прорваться сквозь общую свалку - но, прежде чем он успел перехватить лейтенанта, Родхэм схватил фонарь, и рывком сорвав его с фасада дома, выплеснул пылающее масло на шлюху.

Потом он упал, задыхаясь и широко раскрыв глаза, и уставился на женщину как будто в недоумении - та вскочила на ноги, в панике молотя руками, когда пламя вцепилось ей в волосы и в тонкую полупрозрачную сорочку.

В считаные секунды та была с ног до головы охвачена огнем - и вдруг закричала высоким, тонким голосом, который прорезал сумятицу голосов на улице, и вонзился Уильяму в мозг.

Мужчины разом отступили, когда она, шатаясь, двинулась к ним, слабо накренившись вперед и вытянув к ним руки, будто в тщетной мольбе о помощи, или желая принести их в жертву огню тоже... этого он сказать не мог.

Он стоял, как вкопанный - тело свело от необходимости что-то делать, и невозможности что-нибудь сделать, и ошеломляющего чувства случившейся катастрофы.

Настойчивая боль в руке заставила его машинально отвести взгляд в сторону, и он заметил рядом с собой Адама, изо всех сил вцепившегося пальцами ему в предплечье.

"Пойдем,"- зашептал Адам, лицо его побледнело и было совсем мокрым. "Ради Бога, уйдем отсюда!"

Двери борделя захлопнулась. Горящая женщина упала напротив, прижав руки к дощатой двери.

Аппетитный запах поджареного мяса заполнил все ближние, жаркие закоулки аллеи - и Уильям почувствовал, как его глотку выворачивает снова.

"Господь вас проклинает! Пусть все ваши проклятые, ничтожные члены сгниют и отвалятся!"- донесся крик из окна наверху; голова Уильяма дернулась, и он увидел женщину, грозившую кулачком стоявшим внизу мужчинам.

Мужчины загудели, и кто-то один выкрикнул в ответ какую-то непристойность; другой наклонился, схватил булыжник и, встав во весь рост, с трудом швырнул его в окно. Камень отскочил от стены дома, прямо под окном, и упал обратно, зацепив одного из солдат, который сам проклял все на свете и грубо толкнул мужчину, который его бросил.

Горящая женщина медленно сползла вниз по двери, оставляя за собой обугленный след. Она по-прежнему издавала слабые тоненькие звуки, но двигаться уже перестала.

Внезапно Уильям, совсем потеряв голову, сграбастал мужчину, бросившего булыжник, схватил его за шею и треснул головой о дверной косяк. Тот напрягся, потом весь обмяк - колени у него подогнулись и он со стоном тяжело рухнул у стены дома.

"Убирайтесь!"- прорычал Уильям. "Вы все! Оставьте их в покое!"

Сжав кулаки, он повернулся к черноволосому лейтенанту, вся ярость которого куда-то испарилась - он стоял неподвижно, не отрывая глаз от женщины на крыльце. Юбки ее исчезли; только пара почерневших ног слабо дергалась в тени навеса.

Уильям настиг его одним шагом и, скрутив у него на груди рубашку, грубо дернул его в сторону. "Пошел,"- сказал он с угрозой. "Убирайся отсюда. Живо!"

Он его выпустил - тот заморгал, сглотнул и, развернувшись, ушел, маршируя как автомат, канул куда-то в непроглядную темноту.

Все еще задыхаясь, Уильям повернулся к остальным - но те растеряли прежнюю жажду насилия так же быстро, как она их настигла.

Всего несколько взглядов было брошено на женщину - она только что испустила дух, - и, шаркая и спотыкаясь, все разбрелись под невнятный шумок и бормотание. Никто из них не мог встретиться с другими глазами.

Он смутно осознавал, что Адам так и стоит рядом с ним, еще дрожа от шока - но плечом к плечу, и совсем рядом.

Он опустил руку на плечо младшего кузена и, сам весь дрожа, привлек к его себе, пока остальные мужчины разбредались по переулку.

Человек, сидевший кулем под стеной, медленно поднялся на локти и колени, привстал, покачнулся и последовал за своими товарищами, шарахаясь в темноте от фасадов домов и пробираясь подальше из переулка.

Аллея опустела и затихла. Огонь погас. Отдельные красные фонари на улице тоже были погашены.

Он чувствовал себя так, будто прирос ногами к земле, да так и останется стоять в этом ненавистной месте навсегда - но Адам слегка переместился, его рука упала с плеча кузена, и он обнаружил, что ноги держат его до сих пор.

Они развернулись, и молча побрели назад пустыми темными улицами.

Всем поклонникам "Чужестранки"!

Одна из самых интересных вещей, которые вы можете проделать с "клиньями", или вставками (т. е. с каждой из новелл или рассказов во Вселенной Outlander), это просто следовать их тайнам, подсказкам и оборванным концам основных книг серии. Пройти по одному такому следу вы сможете, читая рассказ о родителях Роджера МакКензи.

Диана ГЭБЛДОН

Введение

Одна из самых интересных вещей, которые вы можете проделать с "клиньями" или вставками (т. е. с каждой из новелл или рассказов во Вселенной Outlander), это просто следовать их тайнам, подсказкам и оборванным концам основных книг серии. Пройти по одному такому следу вы сможете, читая рассказ о родителях Роджера МакКензи.

В первой книге (Чужестранка) мы узнаем, что Роджер остался сиротой во время Второй мировой войны, а затем его усыновил двоюродный дед, преподобный Реджинальд Уэйкфилд, который позже рассказывал своим друзьям, Клэр и Фрэнку Рэндаллам, что мать Роджера погибла при взрыве, во время бомбежки, и что его отец, пилот "Спитфайра", был сбит над Ла-Маншем.

В "Барабанах осени" Роджер рассказывает своей жене, Брианне, горестную историю гибели его матери в обрушившемся туннеле станции метро, во время бомбежки Лондона.

Но в седьмом романе, "Эхо прошлого", уже есть горький, мучительный разговор при лунном свете между Клэр и Роджером, во время которого мы сталкиваемся с неожиданным:

"Она взяла его руки в свои, маленькие и натруженные, пахнущие лекарствами.

Я не знаю, что случилось с твоим отцом, - сказала она. - Но это было не то, что они вам рассказали […] - Конечно, такое случается, - продолжала она, как будто прочитав его мысли. - События часто искажаются со временем и на расстоянии. Тот, кто рассказал об этом твоей матери, возможно, ошибался; она и сама могла сказать что-то, что было неправильно истолковано преподобным. Все возможно…

Но во время войны я получала письма от Фрэнка - он писал их часто, как только мог, пока его не завербовали в MИ-6. После этого я иногда месяцами ничего о нем не слышала. Как-то раз, незадолго до того, он снова мне написал, и упомянул в письме - просто случайное замечание, знаешь ли - что столкнулся в докладах, которые он тогда разбирал, с чем-то странным.

Один из "Спитфайров" неожиданно ушел вниз, и разбился - вот только сбит он не был; они даже думали, что могла быть какая-то неисправность в двигателе… случилось это в Нортумбрии; и хотя самолет чудом не загорелся, там не было никаких следов пилота. Ни единого. И он действительно упоминал тогда имя пилота, потому что находил его имя, Джеремия, роковым… почти фатальным.

Джерри, - сказал Роджер онемевшими вдруг губами, - моя мать всегда называла его Джерри.

Да, - тихо сказала она, - И эти круги стоячих камней, разбросанные по всей Нортумбрии…"

Так что же на самом деле случилось с Джерри МакКензи и его женой Марджори (которую ее муж называл просто Долли)? Об этом наш рассказ.

Пилотам и механикам ВВС:

Никогда еще столь многие не бывали так многим обязаны столь немногим.

Сэр Уинстон Черчилль

Даже в самой худшей судьбе есть возможности для счастливых перемен.

Эразм Роттердамский

Глава 1

Джерри МакКензи на полном газу развернул "Долли-II" на взлетно-посадочной полосе - плечи сгорблены, кровь стучит в ушах, уже на полпути вверх, пристроился за темно-зеленой задницей ведущего, нажал на рычаг сектора газа, и внезапно почувствовал дрожь удушья - вместо головокружительного чувства подъема, как всегда при отрыве от земли.

Встревоженный, он ослабил газ, но, прежде, чем смог повторить попытку, раздался взрыв… рефлекторно он дернулся, и с размаху ударился головой о плексиглас.

Сильно запахло бензином, Джерри рывком выскочил из-под колпака "Спитфайра", и в панике, огромными прыжками, помчался прочь, вообразив, что уже сгорает заживо - когда последний самолет из "Зеленых", взревев, взлетел совсем рядом с ним, взял на крыло, и уже через пару секунд рев его двигателей превратился в ровное тихое гудение.

Механик кинулся к нему из ангара, посмотреть, в чем проблема - но Джерри уже открыл брюхо "Долли" и увидел, что беда была невелика: проколот один из топливопроводов.

Ну, слава Богу, он не поднялся с этой штукой в воздух, это с одной стороны - но когда он схватил трубку, посмотреть, насколько плохи с ней дела, та развалилась у него в руках надвое, окатив ему рукава чуть не до плеч бензином самой высокой пробы.

Хорошо, хоть механик не прискакал сюда с зажженной сигаретой во рту.

Чихая, он выкатился из-под плоскости, и Грегори, механик, перешагнул прямо через него.

Не летать ей сегодня, приятель, - сказал Грег, присев на корточки, чтобы заглянуть в двигатель, и только покачал головой, увидев, что именно там произошло.

Ага, скажи мне еще что-нибудь, чего я не знаю. - Он опасливо держал намокший рукав подальше от тела. - Сколько времени займет ее исправить?

Грег пожал плечами, и, щуря глаза на холодном ветру, продолжал исследовать внутренности "Долли".

Полчаса на покрышки. Может, и получишь ее завтра обратно, если топливопровод будет единственной неисправностью в двигателе. Что-нибудь еще посмотреть?

Да, консоль левого крыла - пистолет иногда торчит. Найдется у нас немного смазки, ты не знаешь?

Я посмотрю, может, в столовой и найдется пара капель. Шел бы ты лучше в душ, Maк. Ты уже посинел.

Он действительно дрожал, быстро испаряющийся бензин уносил тепло его тела прочь, как дымок от свечи. Тем не менее, он задержался еще на мгновение, наблюдая, как механик что-то куда-то сует, высматривает, и выстукивает, насвистывая сквозь зубы.

Иди уже, - сказал Грег с притворной досадой, выглядывая из-за движка, и увидев, что Джерри все еще там. - Я о ней позабочусь.

Да знаю. Я просто хотел… ну, в общем, спасибо.

Адреналин от прерванного полета еще плескался в жилах, сорванные рефлексы заставляли его дергаться. Он отошел, с трудом подавив в себе желание еще раз оглянуться через плечо на раненый самолет.

Резко отстранившись от жены, Джейми поспешно поднялся с постели, потянувшись за брошенным у кровати пледом. Сердце гулко колотилось от стыда и смятения, каждый удар отдавался в висках и под ребрами. Он слышал, как села в постели Клэр, и ее взгляд жарким пламенем жег ему спину.

Куда ты? - тихо спросила она, как будто боялась спугнуть его, как будто он был ребенком, все время нуждавшимся в ободрении.

Не могу оставаться здесь, Клэр. Если я даже поцеловать тебя не могу, не то что заниматься лю…

Горько звучавший голос сорвался. Неприкрытая правда сказанного заставила Джейми осечься. Он не мог заниматься любовью со своей женой. Своей прекрасной, любящей женой. Которая всеми силами пыталась соблазнить его. Не мог уложить ее на алтарь их постели, поклоняясь ее телу, как столько раз делал это прежде. Он не был мужчиной. Он был парием, не достойным делить с нею ложе.

Прости, - выдавил он, и бросился вон из комнаты, избегая ее зоркого взгляда, казалось, видевшего его насквозь. Он слишком боялся того, что открылось бы ей в потаенных и темных уголках его измученной души.

Джейми поплотнее завернулся в плед, комната за комнатой минуя роскошные и столь чужие ему покои, нимало не похожие на ту жизнь, которой он действительно хотел. Несколько раз споткнувшись по дороге, он добрался, наконец, до кушетки, стоявшей у стены в гостиной. Ложа, не запятнанного ни стыдом, ни слабостью.

Откинувшись на подголовье, он глубоко вздохнул, уткнувшись носом в шерстяную ткань пледа, почти что ощущая аромат свежей травы на лугу, запах чеснока и лука, доносящийся с кухни Лаллиброха.

На глаза навернулись непрошеные слезы, и на него нахлынула тоска. Тоска по дому, по всему, что было привычно и знакомо с детства. Но как бы он ни любил землю своих предков, не в ней было его пристанище. Оно осталось в постели, которую он только что покинул, отделенное от него лишь несколькими комнатами. Он задохнулся от острой боли, ледяными шипами впившейся ему в сердце, и согнулся почти пополам, пытаясь подавить печаль и уныние. Как ему хотелось сейчас зарыться лицом ей в волосы, почувствовать их мягкость и густоту. Он все еще ощущал на губах ее вкус. Сладкий и теплый, с пряными нотками трав и новых духо в. Единение их прошлого и будущего.

Он представил ее прикосновение, от которого бежал всего несколько минут назад. Джейми чувствовал, как оно прожигает его сквозь ткань ночной рубашки, добираясь до самых глубин его существа. Оно было таким реальным, что он, казалось, мог ощутить тепло ее тела.

Джейми.

Вздрогнув от неожиданности, он быстро вскинул голову и увидел жену, встревоженно смотревшую на него сверху вниз. Он поспешно отвел взгляд, не желая видеть разочарование в ее глазах.

Возвращайся в постель, милая, - прошептал он, стараясь укрыться от ее руки в темноте своего убежища.

Несколько мгновений она просто вглядывалась в него, очевидно, решая, как поступить.

В эту ночную пору улицы Парижа безмолвствовали, а прислуга давно отправилась спать, и в повисшем меж ними тягостном молчании он еще яснее ощущал ее присутствие. Казалось, что они остались одни во вселенной - две души, отчаянно стремящиеся и не находящие дороги друг к другу.

Как будто она была солнцем, а он - луной, что движутся каждый по своей орбите и никогда не сойдутся на небосклоне. Ее свет был не в силах одолеть его тьму.

Она решительно забралась на кушетку, задернув за собой полог, погружая их в полуночную тьму. Скрючившись, он сидел поодаль, обхватив руками колени, и, подобравшись к нему, она просто потянула его за руки, привлекая к себе, пока он не открылся ее целительному прикосновению, беспомощно ткнувшись головой ей в колени.

Безгласные горячие слезы снова заструились по его щекам, и он вцепился в нее, прижимаясь лицом к чуть выступающему животу, где уже росло его дитя. Живущая в ней, единственная не утратившая чистоты его частица.

Чуткие пальцы, будто гребень, принялись бережно расчесывать его слипшиеся от пота волосы, утешая и успокаивая под тихий напев, крадущийся сквозь немоту ночи. Горло ему сдавило рыданием. Чем он мог заслужить такую безоглядную любовь? Ему было нечем, он знал это, и все же она была здесь. Держа его душу меж кончиков пальцев, снова вкладывая в нее жизнь.

Все так же уткнувшись ей в живот, он спросил об этом вслух.

Почему ты остаешься со мной?

Движение ее рук замедлилось.

Ты мой муж, - просто ответила она, наклонившись, чтобы коснуться губами его теперь уже прохладного лба. Поцелуй принес сладостное облегчение, сменяя палящий зной свежестью летнего ветерка. - И я люблю тебя больше, чем кого или что бы то ни было в этом мире.

Он медленно покачал головой, волнение штормовой волной прокатилось по телу. Она заставила его поднять к ней лицо, хоть он и не мог видеть ее в кромешной темноте. Но ему это было и не нужно. Он знал каждую черточку ее будто выточенного из слоновой кости лица, запомнив его за долгие ночи, когда она спала подле него, а он поверял ей свои мысли и тайны, всё, что хранил в душе и на сердце.

Склонившись совсем близко к нему, она зашептала снова.

Я буду здесь в горе и в радости. Обещаю тебе это.

Она обвила рукой его шею, прижимаясь лбом к его лбу.

Кровь от крови моей, - прошептал он ей в губы.

Кость от кости моей, - откликнулась она, и слова ее звучали так нежно и тихо, что даже Господь не смог бы их расслышать.

Он едва заметно кивнул, чувствуя, как горло сжимается от любви. Она поцеловала его в щеку, теплую и все еще влажную от слез, и снова укутала его пледом, заботливо подоткнув края, а после сама легла рядом.

Она прижала его к груди, и, чувствуя биение ее сердца у своих губ, он понял, что, наконец, вернулся домой. Она осторожно положила его изувеченную руку себе на живот, так, что его пальцы различали каждый удар ее сердца, эхом отдающийся у нее во чреве. И он уснул, бережно держа в ладонях новую жизнь, в которой соединились их сердца и души.

Ребенок свешивался из тела Лиззи, кроваво-синий и блестящий в свете очага, качаясь в тени ее бедер, как язык колокола - или как тело на виселице, - но я оттолкнула эту мысль прочь...

"Должны мы его уже принять...?"- шептала мне тетя Моника, прижимая Родни к груди.

"Нет,"- сказала я. "Не трогайте его... ее. Пока нет."

Сила тяжести постепенно и медленно помогала рождению. Если ее потянуть, можно травмировать шею, а если и головка будет задерживаться...

Сто десять гиппопотамов - больно много тут стало бегемотов, рассеянно подумала я, предусмотрительно загоняя их марширующее стадо в какое-то кстати подвернувшееся дупло, - а там пусть себе валяются в грязиии, Глoooooория...

"Теперь,"- сказала я, приготовившись сразу вымыть ротик и нос, как только они выйдут наружу - но Лиззи подсказки не ждала, и вместе с громким вздохом и звуком - "Чпок!"- головка прорезалась целиком, и младенец упал мне в руки, как спелый плод.

Я НАЛИЛА В ТАЗ ДЛЯ КУПАНИЯ еще воды из кипевшего над огнем котла, и добавила из ведра немного холодной. Ее тепло больно ужалило мне руки; кожа между пальцами за долгую зиму потрескалась от постоянного использования разбавленного спирта, для стерилизации.

Только что я кончила зашивать Лиззи - и теперь обмывала и отчищала ее, и кровь с моих рук стекала в воду и кружилась в ней темными завитками.

Сама Лиззи лежала позади меня в постели, плотно укутанная одеялом и облаченная в рубашку одного из близнецов, пока ее собственная не высохла.

Она уже эйфорически хохотала, счастливая тем, что ребенок родился и выжил, а близнецы, сидевшие по обе стороны от нее, суетились вокруг, бессмысленно лопоча что-то от восхищения и облегчения; один заправлял ей распущенные, влажные светлые волосы, другой нежно целовал в шейку.

"Тебя не лихорадит, любовь моя?"- спросил один с оттенком беспокойства в голосе.

Это заставило меня живо обернуться и внимательно на нее посмотреть; Лиззи страдала от малярии, и хотя приступов не было уже довольно давно, стресс от родов мог...

"Нет,"- сказала она и поцеловала обоих, Джо или Keззи, в лоб. "Я просто раскраснелась - оттого, что счастлива".

Keззи - или Джо,- обожающе просиял, в то время как его брат взялся целовать ей шейку с другой стороны.

Тетя Моника слегка покашляла. Она уже вытерла малышку влажной тканью и клочьями шерсти, которую я принесла с собой - мягкой, и жирной от ланолина, - и теперь спеленывала ее одеяльцем.

Родни, давно соскучившийся от вынужденного безделья, уснул прямо на полу рядом с дровяной корзиной, засунув палец себе в рот.

"Ваш Vater, Лиззи,"- сказала она с легким укором. "Он стать совсем холодный пока рождение. Und умереть. Mожет - он хотел смотреть мит вас, но, может, не так много мит дер..."

Ей как-то удавалось одновременно склонить голову к кровати, и в то же время скромно отвести глаза от резвой троицы на ней.

Господину Вемиссу и его зятьям хватило ума осторожно примириться после рождения Родни, но все же лучше было не искушать судьбу.

Ее слова возбудили близнецов к жизни, они мигом вскочили на ноги, и один наклонился, чтобы подхватить Родни в охапку - он проделал это с привычной нежностью,- а другой бросился к двери, чтобы восстановить в правах мистера Вемисса, забытого на крыльце в суете и волнениях.

Его тощее лицо, уже слегка посиневшее от холода, сияло, он весь как будто светился изнутри.

Он улыбнулся Монике, радостно и сердечно, бросил беглый взгляд и нежно потрепал туго спеленутый сверток у нее на руках - но все его внимание было приковано к Лиззи, а ее - к нему.

"У вас руки совсем ледяные, Пa,"- сказала она, легонько хихикая, но ужесточила хватку, как только он попытался их вырвать.

"Нет, останьтесь; мне достаточно тепло. Садитесь-ка рядом со мной и скажите что-нибудь хорошее вашей крошечной внучке."

Моника осторожно устроила ребенка на руках у Лиззи и встала, положив ладонь на плечо мистера Вемисса; ее обветренное лицо мягко светилось чем-то, куда более глубоким, чем любовь.

Не в первый раз я была удивлена - и даже немного смущена тем, что еще могу удивляться,- глубиной ее любви к этому хрупкому, тихому маленькому человеку.

"О,"- мягко сказал мистер Вемисс. Его палец коснулся щечки ребенка; я услышала, как та слегка причмокивает. Она была еще в шоке от травмы рождения и поначалу не заинтересовалась грудью, но скоро явно собиралась передумать.

"Она проголодалась."

Зашелестело одеяло, и Лиззи взяла ребенка и привычными руками приложила его к груди.

"Как ты ее назовешь, а leannan?"- спросил мистер Вемисс.

"Я как-то не подумала про имя для девочки,"- ответила Лиззи. "Она была такая большая, я думала, что это - ой!"

И она засмеялась, низко, сладко. "Я и забыла, какими жадными бывают новорожденные. Ох! Так, a chuisle, да, это уже лучше..."

Я потянулась за мешком с шерстью, чтобы вытереть свои сырые руки одним из мягких маслянистых комков - и так уж случилось, что взгляд мой упал на близнецов, стоявших немного в стороне, бок о бок, с глазами, устремленными на Лиззи и их дочь, и каждый - с тем же видом, что эхом отзывался в тете Монике.

Не отрывая от них глаз, один из Бердсли, державший на руках маленького Родни, склонил голову и поцеловал мальчика в круглую макушку.

Так много любви в одном небольшом пространстве...

Я отвернулась, и мои собственные глаза затуманились.

В самом деле, разве имело значение, насколько неортодоксальный брак был основой этого странного семейства? Что ж, зато Хираму Кромби было бы вовсе не все равно - и я задумалась...

Лидер несгибаемых иммигрантов-пресвитериан из Tурсo, он захотел бы побить Лиззи, Джо и Keззи камнями, по меньшей мере - или вместе с греховным плодом их чресел.

Однако нет никаких шансов, что такое произойдет - по крайней мере, до тех пор, пока Джейми остается в Ридже, - но вот когда он уедет?

Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Ян был прав насчет невероятной способности братьев Бердсли к хитроумной предусмотрительности - и обману.

Расстроенная этими размышлениями, я не заметила тетю Moнику, которая тихо подошла и встала рядом со мной.

"Dankе,"- негромко сказала она, положив корявую руку мне на плечо.

"Geschehen." Я положила свою руку на ее, сверху, и осторожно сжала. "Вы были мне большим подспорьем - спасибо."

Она по-прежнему робко улыбалась, но морщинка беспокойства уже прорезала лоб:

"Не очень много. Но я боюсь, ja?"

Она посмотрела через плечо на кровать, потом снова на меня.

"То, что происходить в другой раз, когда вы не здесь? Их не остановить, вы знаете,"- добавила она, деликатно изобразив колечко из большого и указательного пальца, и тыча в него средним пальцем другой руки - и самым нескромным образом иллюстрируя, что именно она имела в виду.

Я так и зашлась от смеха - но поспешно замаскировала его, якобы приступом кашля, - к счастью, заинтересованные стороны проигнорировали и то, и другое, только мистер Вемисс оглянулся через плечо с деликатным беспокойством.

"Здесь будете вы," - сказала я, немного успокоившись.

Она посмотрела на меня в ужасе.

"Я? Nein,"- сказала она, качая головой. "Das reicht Nicht. Ме..." Она ткнула себя в тощую грудь, видя, что я так ее и не поняла. "Я... я не достаточно."

Я тяжело вздохнула, отлично зная, что она права.