Предисловие

Бабушка Женя умерла за год до моего рождения, и я видел ее только на фотографиях. Я с детства знал, что бабушка была в концлагере, выдала себя за армянку и таким образом спаслась. И после лагеря, по совету чекиста, пошла в действующую армию и дошла до Германии.

Уже намного позднее, после 40 лет, я более серьезно занялся генеалогическим исследованием своей семьи, благо возникли многочисленные и доступные ресурсы в Интернете. А дальше, как говорится: «не было счастья, да несчастье помогло». После маминой болезни, мы-таки с ней добрались до бабушкиной тетради, хранившейся в так называемом «семейном архиве» - старом картонном портфеле на антресолях. Записи эти были сделаны «по горячим следам», в 1946-47 годах. Частью в прозе, а частью в стихах - была у нее такая наклонность, характерная для Бейнфестов. Хотя в зрелые годы, писала она стихи больше для стенгазет и юбилейных поздравлений. Удивительным образом, тетрадь эта хранилась практически нетронутая, только пожелтевшая от времени. Никто, в общем, ее, как следует, не читал. И вот, через почти 70 лет, пришел ее час.

Читая эти воспоминания, не перестаешь удивляться, как же, все-таки, эта немолодая уже женщина, еврейка, военнопленная, раненная, вдова, смогла пройти через 3 года сплошного ада, буквально на волоске от смерти, и, вопреки всему, выжила, не сошла с ума, и, в конце, смогла вернуться в действующую армию еще на полтора года. Какой запас физических и душевных сил! Какие здоровые и безошибочные инстинкты! Просто mission impossible.

Существует мнение, что так называемое везение есть не что иное, как имманентная способность здорового человека быть в правильное время в правильном месте и, что еще важнее, НЕ быть в неправильное время в неправильном месте. И мы видим эту потрясающую способность в действии - начиная с выброшенных документов на поле под Романовкой, и до десятков, пропущенных или несостоявшихся побегов, кроме одного последнего, в правильное время и в правильном месте. Шаг за шагом идет она и проскальзывает между отлаженными шестеренками хваленной немецкой фабрики смерти.

Текст приводится с минимальными правками - в основном, пунктуация, чуть-чуть адаптированная под современный русский язык грамматика (т.е., выученный мной в 70-80-е годы прошлого века). К примеру, «её» вместо «ея», «ъ» вместо «’», характерное употребления дефиса и прочие анахронизмы. В стихотворных секциях не было явного деления на строфы, и тут я просто «разбивал» их на свой страх и риск.

Чувствуя себя исследователем, я принял решение дополнить бабушкины записи доступной сегодня информацией об местах, событиях и реалиях, описанных в рукописи -эти дополнения выделены цветным фоном. Ну и, как же без этого, добавил немного картинок, чтобы помочь нашему, ослабленному телевизором, воображению. Где-то, in the back of my mind, теплится слабая надежда, что, может быть, дети заинтересуются этим творением. Ведь не зря же они учат русский с замечательной частной преподавательницей с 6-ти лет.

Алекс Гершкович

Иерусалим 2015.

Пару слов о нашей героине. Самая обычна история еврейской семьи на рубеже 19-20 веков. Женни Бейнфест родилась в многодетной мещанской семье в черте оседлости - 1897 год, Витебск.

Окончила гимназию, вышла замуж за еврейского революционера Гирша Эдельсона (а точнее, социал-революционера, и у этого факта были свои последствия), работавшего в редакции местной газеты. Окончила стоматологическую школу в Самаре, и в 1921 году подалась вместе с мужем в Петроград, где оба поступили на правовое отделение Университета. Предел мечтаний для еврейских выходцев из черты оседлости. В 1924 году родилась дочь - Алина. В 1925-ом, получив диплом, Женни начинает работать юристом в Тресте Хлебопечения.

С наступлением 30-ых годов, жизнь начинает меняться. Юриспруденция в Советской России становится занятием отнюдь небезопасным, и оба супруга вспоминают про свои вторые дипломы. Гирш (Григорий Львович) становится экономистом на Балтийском заводе, а Женни (Евгения Александровна) начинает работать зубным врачом на том же заводе.

1937-й год. Счастливая семья. Но маховики истории уже раскручиваются …

Полгода тюрьмы в 1931 году, периодически аресты, приуроченные к праздникам 7 Ноября и 1 Мая, сочетаются с тяжелой болезнью. Григорий Львович выходит на инвалидность, увольняется с Балтийского завода и поступает в Трест очистки города юрисконсультом. Летом 1939 года болезнь берет свое, и 6 августа Григорий Львович умирает в больнице.

По совету мужа, Женни пошла на 8-ми месячные курсы стоматологов. Зубной врач приравнивался к среднему медперсоналу, а стоматолог считался врачом. Это должно было стать важным подспорьем в доходах семьи, упавших после увольнения Гирша с завода. Однако курсы, тем временем, приравнялись к вечернему отделению медицинского института и затянулись на долгих три года, почти до самого начала войны. И это без отрыва от производства. После смерти мужа Женни пришлось брать дежурства в ночной неотложной помощи, чтобы свести концы с концами.

И по роковой иронии судьбы, именно диплом врача послужил причиной призыва Женни в народное ополчение в июле 1941 года.

Наш враг наглеет с каждым днем,

Как лютый зверь несется он

По городам и селам.

Он разрушает нам поля

И поджигает нам дома

Для зверя для лютого

Нет ничего святого.

Он хочет в цепи заковать

Свободные народы.

Клянемся все мы как один:

Не отдадим свободы!

На наш прекрасный Ленинград

Пущай не посягает …

На северном (левом) берегу реки Ижоры близ моста у деревни Романовки и на южной опушке леса между деревнями Нижний Бугор и Корпикюля торчат бетонные коробки дотов с искореженными стенками и развороченными амбразурами. Здесь же в тылу дота, ближнего к деревне Корпикюля, есть могила ополченцев 270-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, сражавшихся на этом рубеже в сентябре 1941 года. …

По внешнему виду дотов нетрудно представить мощь артиллерийского огня, обрушенного противником на оборонительные порядки ополченцев, и ожесточенность развернувшихся здесь боев в то суровое время.

Батальон формировался в Александро-Невской лавре из ополченцев Смольнинского района, в числе которых были 98 учеников 9 и 10 классов (2-й и 1-й батарей) 8-й Ленинградской специальной артиллерийской школы. Будучи каждым пятым среди ополченцев и распределенными по разным взводам и ротам, эти ребята своей дружбой и взаимоуважением, традиционными для спецшколы, в значительной мере способствовали сплочению личного состава батальона.

Большинство шестнадцатилетних и семнадцатилетних спецшкольников были назначены командирами и наводчиками орудий. Командование посчитало «спецов» артиллеристами, в то время как никто из нас еще не стрелял из пушек. Мы лишь имели элементарные знания материальной части трехдюймового орудия, стоявшего в вестибюле школы. Получилось так, что настоящими артиллеристами пришлось становиться уже в боевой обстановке.

18 июля батальон в пешем порядке совершил сорокакилометровый переход из Невской Лавры под Гатчину (тогда Красногвардейск) и занял оборону на северном (левом) берегу реки Ижоры в деревнях Комолово, Онтолово, Нижний Бугор, Корпикюля, Лукаши, Горки и Романовка, где дорога из Гатчины разветвляется на Пушкин и Павловск.

Мы были во втором эшелоне Центрального сектора Красногвардейского укрепрайона. По-видимому, по этой причине позднее в бои с противником батальон вступил недостаточно вооруженным и в незаконченных строительством оборонных сооружениях. Кроме того, часть личного состава, в основном артиллеристов, ушли на пополнение пулеметно-артиллерийских батальонов, сражавшихся на юго-западных подступах к Гатчине.

На войне нередко бывало так, что второй или третий эшелон обороны оказывался в самом пекле ожесточенных боев. Именно это случилось в судьбе 270-го ОПАБ.

Более трех недель ополченцы пулеметно-артиллерийских батальонов и дивизий народного ополчения упорно обороняли Гатчину против танков и пехоты регулярных частей германской армии и не позволили им овладеть этим важным узлом обороны Ленинграда.

Лишь после перегруппировки своих сил 9 сентября противник начал очередное наступление в обход Гатчины на Красное Село и занял его 12 сентября. 269-ая пехотная дивизия врага обошла Гатчину с востока и вышла на южный (правый) берег Ижоры. Гатчина оказалась в «мешке». Свободной оставалась только одна, и то простреливаемая дорога с мостом через Ижору у деревни Романовки. Эту дорогу из Гатчины с важной развилкой на Пушкин и Павловск оборонял наш 270-й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон и удерживал ее 12, 13, 14 сентября в ожесточенных боях с пехотой и танками противника, стремившегося воспрепятствовать выходу наших войск из Гатчины.

… Этот рассказ дополняет содержание документа из Центрального архива МО СССР: «13 сентября 1941 года фашисты пытались прорвать линию укрепления в районе деревни Романовка Красногвардейского района силами семнадцати танков и группы пехоты около 100 человек.

Командир взвода младший лейтенант т. Левин своевременно заметил появление неприятельских сил и решительными действиями, метким огнем своих орудий в первые же минуты уничтожил три танка. Несмотря на то, что неприятельским огнем были выведены из строя два орудия из имеющихся трех, убито и ранено 15 бойцов, товарищ Левин вместе с командиром орудия товарищем Матвеевым с открытой позиции под обстрелом противника одним орудием без расчета обратили в бегство остальные танки и пехоту противника, тем самым обеспечили проход наших войск через Романовку по Пушкинскому шоссе» (Н.А.Прохоров «В суровый час» Лениздат 1981 г., стр.138-139).

В том бою артиллерийский взвод 1-й роты 270-го ОПАБ отбил попытку большой колонны вражеских танков прорваться к дороге и смять отступающие из Гатчины наши части.

Потерпев неудачу у моста через Ижору вблизи Романовки, неприятель, обойдя деревню со стороны Киевского шоссе и Варшавской железной дороги, попытался продвинуться по Пушкинскому шоссе через деревню Н. Бугор, но был остановлен огнем орудий второй роты батальона. ... Мне трудно сказать, какой урон был нанесен врагу... Итоги этого боя сейчас, спустя много лет, я вижу в другом: нам удалось остановить вражескую колонну заставить противника развернуть боевые порядки, вступить с нами в артиллерийскую дуэль. Иными словами, мы выиграли время... роты 270-го артиллерийско-пулеметного батальона продержались два дня - а это не так уж и мало...

На рассвете 14 сентября, обозревая в перископ расположение противника я не нашел его танки на северной окраине Романовки, где они были накануне. Во второй половине дня по разрывам снарядов и ружейной стрельбе мы догадались, что, встретив упорное сопротивление по фронту обороны, танки и пехота противника устремилась в обход на деревню Пендолово, в тыл нашего батальона, где не было оборонительных сооружений. К сожалению, оборона батальона была рассчитана на отражение неприятеля только по фронту, с юга со стороны Гатчины. Она не была круговой.

Удар с тыла разрушил боевые структуры батальона. Сопротивление противнику некоторое время оказывали разрозненные группы ополченцев, многие из которых погибли или попали в плен. Такая участь не миновала большинство спецшкольников. Уцелеть удалось лишь тем, кто имел возможность отойти к лесу в сторону деревни Корпикюля под прикрытие дотов на опушке леса. …(1)

Наш отдельный Смольнинский батальон стоял в деревне Романовке под Красногвардейским.

12 сентября 1941 года, когда я прибыла из Ленинграда, куда отвозили раненых, все дороги уже были прерваны. Осталась только одна дорога в Ленинград. Старший врач Л.Ф. сказала мне, что наша деревня уже приняла боевое крещение, указав на дома.

К утру пожары усилились. Ночью мы были отрезаны от командного пункта.

14-го утром наша разведка доложила, что враг уже в расположении нашей части. Вооруженные гранатами, мы решили защищаться до последнего. Но враг оказался сильнее нас. (Ведь у нас были почти одни женщины и никаких боевых орудий.) Очень скоро большинство из нас были убиты. Другие, в том числе и я, ранены.

Почувствовав острый ожог руки, а затем, что липкая кровь начинает наполнять мои сапоги, я упала. В моем уже затуманенном мозгу неслась мысль, что нужно продержаться до ночи, а там как-нибудь уйти. Делаю попытку подняться на ноги, но не могу встать.

Снаряды один за другим летят в наш блиндаж. Подгибаю ноги и выставляю вперед голову. Уж если попадет снаряд, пусть убьет наповал. Что-то обжигает мне волосы у виска и пролетает мимо.

В это время быстрые шаги и бряцание оружия доносятся до моего слуха. То враг врывается в наш блиндаж.

Зачем воюете? - на ломанном русском языке.

Вы к нам пришли, - отвечает З.К.

Я стараюсь не дышать, авось примут за мертвую и оставят. Тогда как-нибудь проползу. Наивная мысль! Толкнув сапогом, меня схватывают грубые руки и выводят из блиндажа.

Меня усадила наша дружинница. Перевязала ноги, одела сапоги и накинула шинель.

Итак, я в плену.

Стоял ясный солнечный день свежий воздух несколько освежил меня. Оглянулась кругом. Хотелось крикнуть: «О, поле, поле! Зачем тебя усеяли мертвыми костями?» Поле действительно было усеяно убитыми и ранеными. Наши вырыли яму, чтобы схоронить хоть часть убитых товарищей. Вот пронесли Шугалева - шофера. Он кинулся спасать машину, которую берег как родное детище. Смерть, очевидно, была мгновенна. На лице застыло выражение мести и ненависти к врагу. Вот военфельдшер Вера Калинина. Ужас и мольба о помощи видны в ее еще не застывших чертах. Ведь она оставила дома совсем маленькое дитя.

Стон раненых заставляет меня отвернуться от жутких похорон. Я обернулась - на носилках лежал боец с оторванной ногой. Вот несут другого - одна нога висит как плеть. Сколько страдания на его лице!

А они, проклятые фашисты, ходят торжествующе. Вот офицер забрался на холм и смотрит в подзорную трубу. Вот тащат с нашего склада теплое белье, которое не успели раздать нашим бойцам.

Нас окружили плотным кольцом.

Кто не может идти, посадить на повозки.

Усаживают меня с дружинницей. У нее ранение лица. В повозку впрягают нашего красноармейца. О, если бы у меня было бы хоть немного сил, я спрыгнула бы. Но сил нет. И мы движемся позорным шествием. А врач следит как голодный волк.

Позорное шествие двинулось. Наша повозка очутилась вдали от всех. Нас окружили фашисты в черном обмундировании с черепами на петлицах и на рукавах. То был отряд СС.

Толстый фашист с серебряной серьгой стал допрашивать:

У нас наций нет, - ответила я. Назвала первую попавшую на ум фамилию.

Дружинница была украинка.

Комиссар?

Нет, врач.

Чем докажете? Ваши документы.

Но документы я выбросила еще на поле. Разве я их могла сейчас держать?

Фотоаппараты щелкают со всех сторон. Выражение лиц у всех, будто хотят кинуться и растерзать меня. Даже не помню, как нас выпустили, и мы поехали дальше.

Уже вечереет. Мы въехали в парк. Два фашиста подходят к нам. Один наводит дуло револьвера к моей груди.

Убью комиссара своей рукой.

Это врач, - говорит другой и отдергивает его руку.

Мне было так безразлично: жить или умереть, что я даже не обрадовалась, что револьвер был отдернут.

Который час, - спросил другой фашист. Снимает с руки дружинницы часы и прячет к себе в карман.

Наконец, нас приводят к полуразрушенному каменному зданию, где мы встречаем всех наших. Не было среди нас старшего врача Л.Ф.

Мы стали обдумывать свое положение. Самый сложный вопрос был со мной. Ведь мы хорошо знали, как должны обходиться с нашим братом. Я решила выдать себя за армянку - изменение «о» на «я» дало настоящую армянскую фамилию. Итак, я стала Эдельсян Евгения Александровна.

Усталые, измученные мы уснули на полу, на столах. Утром нам дали картошку, облитую керосином. На наш протест заявили, что винить нужно наших, зачем облили. Конечно, мы картошку есть не стали.

Да и до еды ли нам было. Если вы врачи, заявили нам, то лечите своих раненых. Как будете лечить, так они будут выздоравливать. Раненых было больше 300 человек. Нас было 3 врача. Тяжелые раненые лежали на цементном полу в грязи, голодные. И мы взялись за работу. Хотелось хоть немного оправдать создавшееся нелегкое существование. Работали с рассвета до темноты, чтобы хоть немного облегчить страдания наших братьев. Я, не имея возможности одеть сапоги, обмотала ноги бинтами, и так спускалась в операционную.

Но люди гибли как мухи. Газовые гангрены, столбняк, сепсис, уносили ежедневно в могилу пачками. Стало прибывать и гражданское население, женщины, дети.

Через несколько дней меня отправили с группой раненых на пересыльный пункт. Картина здесь была не отраднее. Здесь я встретила врача хирурга Д-ко.

Рано утром мы просыпались от шума и крика во дворе. То раздавали пищу пленным. Сытый немец с хлыстом в руке выкрикивал, чтобы строились по 10 человек для получения буханки хлеба и по черпаку супа. Не понимая, что от них хотят, пленные толпились на месте. Фашист с довольным видом хлестал направо и налево. Получив больше пинков, чем хлеба, несчастные пленные угонялись на работу.

В другом конце двора толпились женщины с детьми на руках и за руку. Дегенеративного вида переводчик держал на доске, вместо подноса, тоненькие ломтики хлеба и раздавал под свист хлыста.

Однажды нам сказали, что над балконом соседнего дома висит мальчик. Наверное, еврейский, решили мы. Девушка, работавшая на кухне, ухитрилась сбежать посмотреть. Мальчик лет 12-14 не выдержал голода, забрался в немецкую кладовую и съел кусок колбасы. Немцы поймали его и повесили над балконом. Мать на коленях умоляла освободить его, немцы злорадно смеялись и наводили фотоаппарат, чтобы заснять эту картину.

Как-то ночью к нам постучали двое раненых - один в голову, второй в бедро. То фашист пробовал свой револьвер. Мишенью он наметил этих двух несчастных.

Через пару дней нас отправили с пересыльного пункта. Причем меня и Д-ко через разные выходы. Так что мы не смогли даже попрощаться.

Лагерь Выра

Передо мной голое поле, обнесенное колючей проволокой. Единственное здание - полуразрушенный коровник. То лагерь деревни Выра, куда меня привели с партией пленных. Ужас охватил меня, когда за мной закрылись ворота.

Мне указали на коровник - здесь помещается санчасть. Больные лежали на земляном полу, покрытом тонким слоем соломы.

Тут же, огороженное одной дощечкой, было место для мед. персонала: врач и санинструктор, переводчик. Я поместилась между ними.

Был ноябрь месяц, выпал первый снег. Холодно, согреться негде, заедают вши. Стоны больных и раненых, запах гноя не дают покоя ни днем, ни ночью. Голод заставляет несчастных есть всякую гниль. Началась дизентерия. Обер-артс - немецкий старший врач - приказал огородить дизентерийных больных проволокой (очевидно, он предполагал, что бактерии через проволоку не пройдут). Зато, если он заставал за проволокой больного, он жестоко избивал палкой санитара, а иногда и самого больного.

Однажды до меня долетел разговор немцев при обходе: «Здесь нечеловеческие условия, особенно для женщины, она здесь не выживет». (Во всем лагере были 2 женщины: я и одна работала на кухне.) Действительно, раны стали напоминать о себе, повысилась температура, и меня отправили в лазарет.

В Вырском лагере, который находился на месте старинной почтовой станции (с 1972 года там расположен Музей «Дом станционного смотрителя») содержалось большое количество советских военнослужащих, захваченных в плен при разгроме в 1942 году в Мясном Бору 2 — й Ударной армии.

Одним из них был Г. А. Стеценко. 19 — летнего рядового, с простреленными ногами, находящегося без сознания подобрали в лесу и, погрузив в машину вместе с другими ранеными, привезли в Вырский лагерь.

Он подробно описал устройство лагеря, условия содержания людей. Неподалеку от здания почтовой станции находилось школа, переоборудованная под госпиталь, где и размещали раненых. Описывая свое пребывание там, слово госпиталь Г. Стеценко берет в кавычки.

«Перед школой был небольшой пожарный пруд. Там водились лягушки. Их выловили и съели в первые два дня... Поначалу во дворе росла всякая трава. Ее вырвали и съели... Фельдшера были в роли санитаров, вытаскивали мертвых в дровяник». На обед пленным приносили «баланду» запаренную на отрубях. Один раз баланду разлили — кто мог, слизывал ее с пола, а кто не мог подняться с нар из — за ранения смотрели и плакали.

Сам лагерь находился примерно в 800 — 1000 метрах от «госпиталя», в земле были выкопаны траншеи, в них и содержались военнопленные (2).

Dulag 140 Малая Выра при Ленинграде (Mal Wyra bei Leningrad) (3)

Лагеря для военнопленных делились на 5 категорий:

· сборные пункты (лагеря)

· пересыльные лагеря («Дулаг», нем. Dulag)

· постоянные лагеря («Шталаг», нем. Stalag) и офицерские лагеря («Офлаг», нем. Oflag от Offizierlager)

· основные рабочие лагеря

· малые рабочие лагеря (4).

Лазарет деревни Выра

Сюда привозили больных и раненых из соседних лагерей. Они бывали до того измучены и избиты, что не в состоянии были даже ответить на вопросы.

Однажды прибыла партия 40 человек, из которой тут же ночью скончались 30 человек. Смерть констатировалась от повреждения внутренностных органов побоями. Измученные больные лежали на соломе, которая поднималась от вшей. Если удавалось залечить раны, человек погибал от истощения.

Те же, которым удалось стать на ноги, начинают рыскать по помойным ямам, возле кухни, подбирая отбросы для утоления голода. Такие поиски часто стоили жизни несчастным. Однажды нацмен протянул руку за проволоку, чтобы достать траву, которая казалась ему съедобной. Тут же наповал был убит постовым. За этот подвиг постовой получил водки и 10 папирос. Другой пленный за попытку добыть «лакомый кусок» получил ранение нижней челюсти.

Кое-как поправившись, я осталась работать при этом лазарете.

Но коса смерти не притуплялась. Гитлеровским палачам нужны были новые жертвы. И вот, на помощь им идет тифозная вошь. Измученный истощенный организм пленных является для нее благодатной пищей. Яма, вырытая заранее, осенью заполняется все новыми и новыми трупами.

Я - жертва тифозной вши

Лежу одна в маленькой комнате, которую занимаю как врач сортировки. Нары, стол и самодельное зубоврачебное кресло. Температура высокая, состояние плохое. Не хочется верить, что и я жертва тифозной вши. Но выступает сыпь. Сомнений больше нет. Организм истощен. Надежды на выздоровление мало.

Но все же напрягаю все усилия, чтобы в бреду не выдать себя. Пою, декламирую, смеюсь. Русские врачи удивляются моему состоянию.

Немцы заходят полюбоваться работой своей соратницы - тифозной вши. И, кажется, довольны.

Как ты похудела, - говорит мне один из них (причем, следит, понимаю ли я немецкую речь и не отвечу ли я). Но я только головой мотаю, что не понимаю, что он говорит. Так ничего от меня и не узнали, даже в бреду.

К великому удивлению наших врачей и назло фашистской сволочи я начинаю выздоравливать.

Как хочется есть! Но один запах серой баланды (суп из ржаной муки) наводит тошноту. Затыкаю нос, закрываю глаза и ем. Ведь я знаю, что ничего другого не будет. Хлеб с опилками тоже не вкуснее. К тому же, дают ведь маленькие порции.

Первое Мая. Вышла во двор лазарета. Не радовало меня выздоровление. Двор, обнесенный проволокой. Стража кругом. Измученные раненые наводят грусть. Вспоминаю Первое Мая в родной стране, на воле. Охватывает тоска. Неужели никогда это не вернется …. Пожалуй, лучше было бы умереть.

Невольно вспоминаю слова Пушкина: «Врага веселый встретить взор и смерти кинуться в объятья, не завещая никому вражды злодею своему …».

Нет, надо побороться.

Недолго приходится думать о своем выздоровлении. Начинается абсцесс на левой руке, а вслед за тем флегмона левой ноги, в которой остался осколок. Только исключительное внимание со стороны наших пленных врачей сохраняет мне ногу.

Медленно идет выздоровление.

Однажды до меня донесся дикий лай собак и человеческий крик. Это фашисты проверяли, не меняют ли пленные свой паек хлеба на табак у гражданского населения, которое жило через дорогу (разговаривать пленным с гражданским населением строго воспрещалось). Выстроили пленных. Через проволоку несколько человек гражданских, которые должны были указать, кто производил обмен. Гражданские сказали, что таковых не узнают. Тогда были натравлены псы, чтобы они узнали «злых преступников». Они кинулись на несчастные жертвы, искусали кому руку, кому ногу, и разорвали в клочья их одежду. Фашисты были очень довольны своей хитроумной выдумкой.

В конце августа, с помощью палочки, шатаясь, я выхожу встречать новых пленных, взятых в Мясном Бору. Жертвы предательства Власова. Какие они все измученные, оборванные, усталые.

(Здание бывшей школы и деревянные хаты были отведены под лазарет. Угол на полу, застеленный соломой, представлял собою женскую палату.

Несмотря на внимание со стороны врачей, работающих при лазарете, выздоровление мое шло медленно. Осколки из левой ноги так и не удалили.)

Снова лагеря этапы

Постепенно возвращаюсь к жизни. Приступаю к работе.

Нас организовывается небольшая группа. Моя комнатка была удобным местом для сборов. И.Ф. добывает сведения о продвижении наших на фронтах.

Бежали 4 человека. Но среди наших пленных были предатели. Начался еще более строгий надзор за нами. Запрещали встречаться. Запретили ко мне ходить и мне ходить в другие дома на территории лазарета (вне территории мы вообще не имели права ходить).

Все же, подготавливается побег другой группы. Но … чтобы не было смут, в течение 10 минут враг высылает нас из Выры (и высылает нас, 4 человек, так, что один не знает о высылке другого, хотя жили почти в одном доме).

И снова лагеря, этапы.

Казалось, что когтисты лапы

Враг наложил на всех на нас,

Когда он проводил приказ

Снять сапоги, шинели, шапки.

А полицай хватил в охапки.

И в кладовые все бросали,

А пленных тысячи молчали.

Знал каждый ведь из нас,

Что для борьбы не пробил час …

Как скот сгрузили нас в вагоны,

И потянулись эшелоны.

Куда? Неизвестно.

По пути группа готовит побег. Почти выпилили решетку вагона. Но проклятый фашистский страж заметил. Заколотил решетку наглухо.

Привезли нас в город Таллин. Там всех мужчин (их было 30 человек) отправили в лагерь. Меня, единственную женщину, отправили в лазарет. Было 3 часа ночи.

Наутро явился следователь гестапо. Любезно беседуя со мной, он между прочим спросил: - Вы еврейка?

Нет, армянка, - отвечаю я твердо.

А почему вы давали сведенья, что вы еврейка?

Я таких сведений не давала, и дать не могла.

Фамилия и имя отчество ставят его в тупик. Переводчица - эстонка - подтверждает, что таких имен и фамилий у евреев нет. Это чисто армянская фамилия. (Снова проскочила).

При подписи во время проверки вещей, я чувствовала его взгляд через плечо. Но подпись была привычная. Надо было только твердо помнить заменить «о» на «я». Какого это стоило напряжения! И как долго потом думала - вдруг ошиблась?

После ряда промежуточных этапов, меня направляют в лагерь города Вильни.

На территории Эстонии было создано 25 концлагерей. Силами местных полицейских подразделений с помощью немцев были уничтожены 61 тысяч граждан и 64 тысяч советских пленных. На момент начала немецкой оккупации в стране находилось около тысячи евреев из 4,5 тысячной еврейской общины Эстонии; уже в декабре 1941 года Эстония была объявлена «Юденфрай» (5).

Виленская тюрьма

Серые стены,

Решетки с окна.

Не лагерь для пленных,

А просто тюрьма.

Все провод колючий

Рядами висит.

Зв ним страж фашистский

Все зорко следит.

То станет и смотрит,

То тихо идет.

И только река,

Что так близко течет,

Как будто бы манит

И шепчет тебе:

«Не бойся же, пленник,

Отдайся волне.

Тебя приведем мы

К родной стороне».

О, милые воды,

Что ж маните вы?

Не в силах разбить я

Решетки тюрьмы …

Когда захлопнулись за нами ворота лагеря, пред нами стоял большой серый дом. Решетки закрывают окна. Небольшой двор, окруженный несколькими рядами колючей проволоки, между которой провод лежал шарами.

То бывшая женская тюрьма. Не отрадна картина и внутри дома. Два яруса железных коек на 42 человека. Жуткий запах сырости и гнили от бачков, в которых подавалась пища.

Нас выстроили и сытый немец, через переводчика, спросил, есть ли здесь врачи. Нас было 6 человек. Тогда он заявил, что для врачей здесь работы нет.

В ведении лагеря находятся портняжные мастерские, где шьют для русских пленных, и прачечные. Под большим конвоем в 7 часов утра нас водили в мастерскую, которая находилась через дорогу. Перегнившие изорванные шинели, гимнастерки, брюки и белье приходилось перешивать и штопать. Запах гнили доводил до тошноты.

В 2 часа дня нас водили обратно в лагерь ан обед. Обед состоял из супа из тертой картофельной шелухи. Чаще всего с рыбными костями или червивыми грибами, иногда с тухлой колбасой (что являлось деликатесом). Небольшая буханка хлеба на 5 человек на целый день. Подкрепившись этим «сытным» обедом, нас уводили опять в мастерскую до 6 часов вечера.

Одна отрада в мастерской была радио.

Узнав через сапожников и портных (они работали рядом в комнате, но общаться с ними мы не могли), когда передают Москву, мы иногда ухитрялись слушать ее, конечно, если немец - заведующий мастерской - случайно уходил. Поставив у дверей шухера, точно зачарованные, слушали мы известия родной Москвы. Точно в заколдованном сне. Когда предавали последние известия, мы тоже делали свои выводы.

Но кто-то из наших выдал (были среди нас и предатели). Радио в мастерской сняли. Отобрали последнюю возможность общаться с внешним миром.

Но, увы! Этим грезам не суждено было сбыться. 30 декабря 1941 года был приказ собираться. Проверив тщательно наши вещи, нас повезли на вокзал, всадили в закрытые вагоны и повезли. Куда? Неизвестно…

Холм. Лагерь

Сырость, холод и мрак.

Могилой он кажется мне.

Таков барак военнопленных

Стоит здесь в городе Холме.

Таких бараков много есть,

Но всех их трудно перечесть.

Все расположены рядами,

Соединены они мостками,

Колючим проводом обвиты,

И ходит полицай здесь сытый

И за порядком здесь глядит.

Кому он тихо говорит,

На другого накричит.

А кто немного оробеет,

Того он палкой отогреет.

Словом, видите всегда,

Что здесь фашистская рука …

Из всех бараков есть здесь два,

Вселили женщин всех сюда.

Вот вы три ступеньки сойдете,

В барак десятым вы войдете.

Пред вами далеко не рай,

А просто для скота сарай.

Два ряда нар по сторонам

И много женщин там.

Сидят, лежат,

Иль просто возле нар стоят.

Какая пестрота в нарядах.

Ну, право, что на маскарадах.

Вот стоит одна - как шарик.

Ее прозвали здесь Чинарик.

На ней брюки серые в полоску,

Жилет, зеленый - смокингом - жакет.

А Катя - шофер - не отстала

И брюки флотские достала.

А вот стоят там две

В пестрых кофтах с галифе.

А вот в глубоком декольте

Как дама светская в салонах.

Вот в полной форме и в погонах.

Ну, право, командир примерный.

А вот лежит там Петр Первый

С большой прической и в капоте.

А вот бежит - да это Митя.

На ней костюм мужской не пестрый.

Сама рыжая, саженным ростом,

А вот одета очень просто.

Юбка с кофточкой матросской

И это очень к ней идет.

Да кто их всех переберет.

Одна вот шьет,

Другая вяжет,

А третья что-нибудь расскажет.

Смотри, вот та как растянулась.

Другая, наклонившись к ней,

И ищет в голове зверей.

Вот у печи там две стоят

Как мать их родила

И моют там свои тела.

Крик, пенье, шум и гам,

И молите всем богам,

Чтобы немного прекратили.

Увы! Напрасно вы молили.

Ведь сюда вселили вместе

Человек-то с лишним двести.

Не могут все же жить здесь мирно.

Вдруг слышится команда: «Смирно!»

То гауптман с свитою идут,

Обводят всех надменным взглядом,

И смотрят не как на людей,

А в зоопарке на зверей.

Вдруг, высоко у самой крыши

(здесь служит вместо потолка),

Там у самого окна

Клок паутины видит он.

Он этим страшно возмущен.

Как, паутина здесь в бараке,

Сию минуту ее снять!

Ему торопятся сказать,

Что здесь из стен течет вода,

А там у крыши есть дыра,

И, когда снег тает,

Сюда в барак вода стекает.

На все это он молчит.

Лишь делает он поворот

И, молча, к выходу идет.

А вот и хлеб нам принесли.

Для дележа и для порядка

Нас разделили на десятки.

И потому двадцать старших

Хлеб получают для своих.

Хлеб кладут они на нары

(ведь давно забыли мы,

Как и выглядят столы).

Хлеб всем делят на пайки.

А вот и с ведрами идут.

Значит, уже чай несут.

Ведра ставятся на нары

И разливают, словно в чары,

В чашки, миски, котелки,

А многим просто в черепки.

«Чай опять совсем несладкий», -

Сахар впереди сбежал.

Быть может, и сюда забрался,

Да не многим он достался.

Так-то, вот-то, в разговорах,

Сидя, скрючившись, на нарах,

Пайки мы в обед съедаем,

И суп на ужин дожидаем.

Слушай, Даша!

На, возьми мою парашу.

Дай! За супом я пойду.

Авось, и земляка найду.

На возьми, да только гляди, не замена.

Смотри, как чисто я помыла.

Аж ножом я поскоблила.

А заменишь, так беда,

Придется снова мыть тогда.

«Эй, дежурные! За супом!» -

Кричит нам Виктор-длиннолицый.

И длинной вереницей

За супом с ведрами идут.

«Что стала на дороге тут?!

Не видишь, что ли, суп несут».

И так идут, и, чтоб пройти,

Руками Маши

Ставят к нарам все параши.

Десятки котелки сбирают.

Дежурный суп нам разливает.

Суп опять одна вода.

Положили бы сюда

Картошку вместе с шелухой,

Тогда хоть был бы суп густой.

Вкус густоты такой мы знаем.

И так мы в ужин суп съедаем.

Одни на этом день кончают,

Другие ж поют и пускаются в пляс.

И думает каждый из нас -

Когда же настанет тот час.

И нет ли где Красных отряда,

Чтоб выйти с фашистского ада!!!

С июля 1941 по апрель 1944 в г. Хелм (Холм) находился один из самых больших немецких лагерей для военнопленных на территории Польши (Stalag 319). В нем содержались в основном советские военнопленные (в 1941 только советские). Это был настоящий лагерь смерти. Из свыше 200 тыс. заключенных, прошедших через лагерь, около 100 тыс. погибли от невыносимых условий содержания и экзекуций. На фото - начало становления лагеря.

Какая жуткая тоска

Охватывает всю меня,

Когда сижу на нарах.

А этот барак -

Что за холод и мрак?!

Только враг наш презренный

Мог устроить его,

И тысячи пленных вселить!

А сколько успел уже

Здесь он сгубить!

Мне кажется, ветер доносит нам стоны

Замученных наших людей.

Все это во имя проклятых

Фашистских идей.

Враг хочет здоровую мысль затмить,

А там нам внушить,

Что они освободители

Русской земли.

Близится час,

И мы эти бараки

Сровняем с землей.

И вместо бараков

Построим дворцы мы

Для нашей Советской страны!!!

Проклятье! Русские войска приближаются к городу Холм, и нас снова увозят дальше (на этот раз в классных вагонах).

Прибыли в город Люблин. С вокзала ведут нас с совсем небольшим конвоем.

К нам подходят и шепчут:

Идите в лес, здесь близко партизаны.

Много нашли истерзанных трупов наших женщин, поддавшихся на эту удочку. Лес был окружен цепью заставы. Немногим удалось ее обойти и, действительно, попасть к партизанам.

Нас же приводят в лагерь, где содержалось гражданское население оккупированных местностей.

Отсюда одна дорога - в Германию, - говорят нам встретившие нас обитатели этого лагеря.

Действительно, через день после нашего прибытия, назначается медицинская комиссия для определения нашей годности для отправки в Германию. Мечемся во все стороны, ищем какой-нибудь выход, чтобы остаться здесь. Только в последнюю минуту до отправки я и еще несколько человек прячемся в семейные бараки. Нас размещают в отдельные углы нар и заставляют тюками.

Лежим, не дышим. Приходит начальник транспорта проверить, нет ли здесь лиц, подлежащих отправке в Германию. Человек, приютивший нас, показывает на нары, стараясь отвлечь внимание от углов, где лежим мы. Ушел.

Транспорт отправлен, и мы выходим из засады. Оглядываемся. Нам объясняют, что это барак русских (есть еще польский и украинский). Здесь живут русские семьи из оккупированных местностей, которых под страхом смерти немцы вывезли сюда.

Делаемся обитателями этого барака. Меняем наше военное платье на гражданское и смешиваемся с гражданским населением.

При каждой отправке транспорта в Германию, прячемся в свои засады (транспорты отправляются 1-2 раза в неделю).

Прибыли эвакуированные жители Ковеля. К Ковелю подходят Красные войска. Снова окрыляемся надеждой. Но дни идут. Отрадных вестей больше нет. Отчего так медленно движутся наши? Быть может, они обходят Ковель и Люблин? Решили нанести удар врагу с другой стороны? О, неужели они не знают, как мы их ждем?!

Почти все наши бежали из лагеря. Но далеко не все достигли цели. Одних поймали и отправили в Германию. Других избили до полусмерти и отправили в больницы. Третьих отправили в лагерь Майданек. Немногим удалось устроиться домработницами в польских домах. Очень немногие добрались до партизан (об этом мы узнали потом).

Я же думать о побеге не могла. Два голодных года сказались. Начались голодные поносы. Один запах супа из гнилой сушенной моркови вызывал рвоту. Ноги совсем отказывались ходить. Скрываться при отправке транспорта в Германию делается все труднее.

Договариваюсь предварительно с русским врачом. Иду вторично на медкомиссию уже не как врач, а как домашняя хозяйка, эвакуированная из Холма. Признана негодной для посылки в Германию.

Насмешка судьбы! Все равно уже мне не попасть к своим. Не дотянуть.

Отсылают на работу обитателей барака. Одних в Ченстохов, других на полевые работы. В барак вселяют другие семьи.

Рядом со мной поселяется женщина с тремя детьми. Девочка лет 12-ти - бледная, худая, апатичная. Мальчик лет 10-ти с угрюмым старческим лицом. Лежат почти неподвижно. Только маленький 3-х летний мальчик ходит за матерью, как бы боясь потерять ее.

Я была в Германии, - рассказывает женщина. - муж и эти двое детей работали на фабрике. Я, как инвалид (у нее протез одной ноги), работала на кухне. Муж не выдержал непосильной работы и голода, умер. Дети стали вот совсем странными. Не ходят и ничего не едят. Они нас отправили сюда обратно. Для чего? Не знаем.

В другом конце, девушка лет 18-20-ти, почти слепая. Она тоже была уже в Германии. Работала прислугой у немецкой госпожи. Выполняла всякую грязную работу.

За всякую неосторожность хозяйка била меня по щекам. Если мои нервы не выдерживали, и я плакала, она заявляла: «Можешь плакать сколько угодно. Меня твои слезы нисколько не трогают».

Когда хозяйка получила известие о смерти сына на фронте, она плеснула кипятком в лицо этой девушке, попала ей в глаза. Слепую ее отправили в лагерь.

Нас переводят в другой лагерь. Огромный сарай с двумя ярусами нар, вмещает нас всех.

Внутрисемейные ссоры и ссоры между соседями оглашают барак круглые сутки. Со двора же доносятся ругань начальника лагеря. Откормленный с лицом палача. Он со всей семьей продался фашистам. Все хвастал, что он умеет держать в руках. 10 000 евреев прошли через его руки. С каким остервенением он избил девушку, пытавшуюся бежать. (Она не знала, что при прикосновении к проволочным заграждениям, раздается сигнал, и сразу попалась.)

Почему-то нужно было освободить лагерь. Обитателей лагеря распределяют по строго национальному принципу. Опеку над полицаями берет польский комитет. Над украинцами - украинский. Уводят их для распределения на работу. Придется примкнуть к русскому комитету. Не остаться же одной в лагере. Будет слишком подозрительно. К тому же, это даст возможность выйти из ворот лагеря. Может, удастся побег.

Является представительница русского комитета. Она и раньше приходила в лагерь блеснуть своими нарядами и пожурить русских: зачем они делали революцию. Часто подшучивала, что от русской молодежи пахнет революцией и чесноком. Истинно русских, как она, осталось мало.

Вот и сейчас, она явилось в английском костюме с новомодной прической, напомаженная, надушенная. Через лорнет осматривает всех нас. Как хочется кинуться на нее, истрепать ее волосы, исцарапать ее лицо и вцепиться в ее выхоленную шею ногтями своих исхудалых пальцев. Душить, душить ее. Ее стон был бы для меня лучшей музыкой.

Делаю над собой усилие, подаю свою анкету, но она заявляет:

Вы ведь не русская, и я вас взять не могу.

Но ведь армянского комитета нет, возражаю я.

Я о вас поговорю отдельно, - был ее ответ.

Я хорошо знаю, что после ее разговоров мне не миновать гестапо. Лучше покончу с собой, чем отдаться в ее руки. Но как? Ведь нет даже веревки, чтобы повеситься, и ни одного угла, чтобы скрыться от людских глаз.

Взбираюсь в свой угол на нары. Совершенно обессиленная засыпаю. Снится Алинушка, маленькая стоит у калитки какого-то дома. Протягивает ручонки и говорит: «Мамочка! Я жду тебя».

Как затравленный зверь хожу я по двору лагеря, ищу выхода …

Явились немцы набирать людей на полевые работы. В таких случаях нас всех выстраивали во дворе лагеря, и начинался отбор. Все это напоминало мне рынок негров из «Хижины дяди Тома». Свободный русский народ превратился в белых рабов.

Мое пожелтевшее опухшее лицо и исхудалое тело, на котором платье висело, как на вешалке, не привлекало их внимания, и они оставляли меня в покое. На этот раз становлюсь впереди, и, когда не хватает здоровых работников, заявляю, что хочу работать. Лишь бы вырваться из этих стен. Скрыться с предательских глаз.

В майонтке (ферма) встречаю бывших обитателей лагеря, направленных раньше сюда.

Здесь настоящая каторга. Вам здесь не выдержать. Вчера избили 70-ти летнего старика за то, что он не успел за остальными. Я - здоровая женщина - смотрите, в кого превратилась, - говорит мне МК. - Каждый день перешиваю пуговицы юбки, а юбка делается все шире и шире (ее, действительно, было трудно узнать).

В 7 часов утра выгоняют на работу. Иду, стараясь не отставать от остальных.

Проходим поле ржи. Среди ржи пестреет красный мак. Какая красота! Ведь я так давно не видела поле и не дышала свежим воздухом. Казалось, сама природа отметила, что эта рожь должна принадлежать свободному народу, а не желтым палачам.

Подходим к месту работы. Огромное поле, засеянное свеклой. Тяпками надо ее окапывать. Мои исхудалые руки с трудом управляют тяпкой. Сердце стучит, как молот. Фашист недоволен. Берет у меня тяпку, быстро работает ею и говорит: «Вот как надо работать». Так и хочется расшибить ему тяпкой голову.

Остальные покорно продолжают работать. Как рабы на плантациях. Но русский народ не был и не будет рабами. Настанет час и, если не поспеют танки и пушки, поднимутся все тяпки. Камни будут вывернуты с мостовых, и мы уничтожим эту гитлеровскую свору. Надо только подготовить народ.

Моя мысль прерывается окриком немца, вернувшего мне тяпку. С трудом заканчиваю работу.

В обеденный перерыв не успеваю даже пообедать, а вечером уже не до еды. Камнем валюсь в кровать.

На следующий день, идя на работу, я увидела группу женщин в полосатых платьях с красно-желтыми знаками. Их вели под большим конвоем с собаками. Они шли молча.

Это смертники, сказал мне один. - Еврейские женщины. Они содержатся здесь в лагере Майданека, в совершенно невероятных условиях. Работают рядом с нами на поле. По окончании полевых работ их, вероятно, расстреляют. Так говорят сами немцы.

Я даже не смею подойти к ним.

В период с 1939 по 1945 гг. на нацистское государство, помимо военнопленных и заключённых концентрационных и других лагерей и тюрем, принудительно работали около 8,5 миллиона иностранных гражданских рабочих. До осени 1941 г. так называемые гражданские рабочие использовались, в первую очередь, в сельском хозяйстве, затем во всех больших масштабах в оборонной промышленности и других важных в военное время отраслях, в конце концов, их труд использовался повсеместно - в домашних хозяйствах, на средних предприятиях и крупных заводах. Наибольшее количество гражданских рабочих прибыло из Советского Союза, за ними следовали поляки и французы. Более половины подневольных работников из Польши и Советского Союза были женщинами; многие из угнанных в Германию не достигли совершеннолетия. В соответствии с расовой идеологией нацистов, условия жизни и труда иностранных гражданских рабочих зависели от их места в расистской иерархии: они могли жить как в простых бараках, которые, в первую очередь, предназначались для западноевропейских рабочих, так и в окружённых колючей проволокой лагерях для польских и советских подневольных работников.

Тяжёлый физический труд, репрессивные меры, недостаточное питание, отсутствие медицинской помощи и ужасные санитарно-гигиенические условия вели к недоеданию, истощению, а с течением времени - к регулярным смертям среди подневольных работников. К концу войны условия заключения в этих лагерях были сравнимы с условиями в концлагерях. Кроме еврейских подневольных работников, наименьшие шансы на выживание были именно у граждан Советского Союза и Польши, так как их гибель во время работы, на нацистском жаргоне обозначавшаяся как «износ», не только учитывалась при планировании и воспринималась как нечто неизбежное, но и активно приветствовалась Германским рейхом как «уничтожение путём работы», что полностью соответствовало нацистской идеологии (7).

Придя с работы, я заметила у себя на левой ноге небольшой серозный отек, который все увеличивался. Вся нога приняла синюшный оттенок. Я хорошо помню безбелковые отеки у пленных, когда работала в вырском лазарете. Как, начинаясь у стопы, отек быстро полз вверх, доходил до паховых областей. Больные не в состоянии были ни сесть, ни лечь. Обычно погибали в жутких мученьях.

Не желая говорить с фашистской сволочью, я иду на работу. С трудом добираюсь до места. Работающие со мной указывают начальнику работ на мою ногу и говорят, чтобы он меня освободил от работы. Подействовал ли голос толпы, или устрашил вид ноги. Он согласился после обеда направить меня к врачу Майданека (работая на полях Майданека, мы жили немного поодаль от него).

Майданек

Подхожу к воротам Майданека (здесь расположена амбулатория, врачи которой обслуживают рабочих фермы). Собака конвоира, который ведет меня, задевает мою больную ногу. Кожица обрывается, обнажается рана. Адская боль сжимаю губы, чтобы не вскрикнуть. Фашист улыбается, говорит:

Вот и не нужно идти к врачу.

Веди! - крикнула я ему. (Тон очевидно, был внушительный). Фашист предъявляет пропуск, и мы входим во двор лагеря. Зеленые бараки, такой же зеленый забор, ничем не выдает, что это лагерь смерти. Даже клумбы с цветами. Какой цинизм!

Вид на сборный лагерь Майданек

Только встречающиеся изнуренные фигуры в полосатых платьях с фашистскими знаками выдают, кто является обитателями этих зеленых бараков.

Майданек, крематорий

А вот вдали дымятся трубы. Это знаменитые майдановские печи - изощрение ума гитлеровских палачей. Они топятся круглые сутки. Сюда фашисты приводят свои жертвы, отравляют газом и, еще полуживых, бросают в печи. Запах жженного мяса чувствуется, когда углубляешься во двор лагеря. Пепел костей служит удобрением для полей. Проклятые палачи! Даже сжигая трупы, вы не скроете следы своих зверских преступлений. Стены печей, пепел, развеянный ветром, расскажет. И вы, перед судом всего мира, ответите за стоны людей и жемчужные слезы младенцев.

Погруженная в свои думы, подхожу к амбулатории. Врач-поляк, по знаку на одежде политический пленный, перевязывает мою ногу. Выслушав сердце, говорит:

Вам нельзя работать. Сердце очень ослабело.

Горькая улыбка на моем лице заставляет его утешить меня:

Скоро красные войска придут, освободят и пошлют лечиться.

«Нет. Уж, верно, мне не дождаться прихода наших», - думаю я.

Врач дает мне справку, и я через неделю прихожу на перевязку.

Однажды по дороге, которая видна была из наших бараков, потянулись длинные вереницы обозов. То фашисты отступали от Холма. И через пару дней приказ немедленно ехать. Эвакуация майонтки (фермы). «Пытающихся прятаться застрелю своей рукой», - заявил нам начальник лагеря.

Сажусь на край телеги. Надо ехать до города, а там соскочу, спрячусь где-нибудь. Не ехать же мне с фашистами, когда наши так близко. Лучше погибнуть.

Подъезжаем до окраины города Люблина. Ломается оглобля телеги, обоз останавливается. Я соскакиваю с телеги, прячусь.

Залпы орудий. Прорывается советский танк, на нем надпись: «Виктор». Фашисты в панике.

Остаток силы напрягая,

Пустилась я тогда бежать.

Гремели танки,

Снаряды рвались,

И стекла сыпались, звеня.

А я вперед, вперед

Бежала я туда,

Где ждет Алинушка родная,

Где ждет Советская страна!!!

… 21 июля Ставка (Ставка Верховного Главнокомандования) приказала маршалу Рокоссовскому занять Люблин не позже 27 июля, потому что «это требует дело демократической и независимой Польши».

К исходу дня 22 июля … 107-я таковая бригада, наступая вместе с кавалерией 7-го гвардейского кавалерийского корпуса, овладела городом Хелм.

… Утром 23 июля после 20-минутного артналета по выявленным узлам сопротивления, 2-я танковая армия начала штурм Люблина. … К утру 25 июля город был полностью освобожден от германских войск (8).

Женни Эдельсон-Бейнфест - 1946 г., Германия

Не проситесь домой, а проситесь в действующую армию, чтобы отмстить коварному врагу.

И маму отправили зубным врачом в медсанбат. Она пошла дальше в составе 2-го Украинского фронта на Дрезден, остановились в городе Эрфурте и там встретили День Победы.

Только в начале осени 1944 года, уже из действующей армии, маме удалось связаться со мной. Она написала москвичам (либо брату Якову Бейнфесту, либо сестре Хене), поскольку не знала, где я нахожусь. Дядя Яша, работавший в Министерстве Вооружения, по своим каналам позвонил в завком ГОМЗа, где я работала лаборантом. Меня позвал главный экономист завода и сказал, что Яков Азарьевич просил передать, что они получили письмо от Вашей мамы. А когда я пришла домой, соседка передали мне телеграмму от дяди Яши.

Кстати говоря, это была наша довоенная соседка, у которой пропал без вести сын. Эта телеграмма вселила в нее надежду, которая впоследствии подтвердилась - сын нашелся.

Здравствуй, моя дорогая дочурка!

На днях получила твое письмо от 6/III. Хотела тут же ответить, но не было ни минуты свободной в течении дня, а вечером очень плохой свет.

… Ты просишь, чтобы я попросила отпуск. Детка, поверь, что я не меньше хочу видеть тебя. Но что же поделать, когда дела заставляют сократить свои желания. Авось, родная, недолго осталось ждать. Уж наберемся терпения.

Будь здорова, моя родная.

Целую тебя крепко-крепко. Твоя мама.

Мама вернулась домой в Ленинград уже после демобилизации в феврале 1946 года. Награждена медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» и Орденом Красной Звезды.

Несмотря на то, что от мамы очень долго не было никаких вестей, я никогда не думала, что она не вернется. Соседи по московской квартире рассказывали, что все вокруг не верили, что мама жива, но старались меня не разубеждать. Мама возвращалась домой через Москву, и, конечно же, заехала навестить родственников. И когда соседи увидели маму живой и здоровой, они были крайне удивлены.

Мама приехала домой и не застала меня дома - я была в институте. А дома была Зина (Зинаида Ильинична Гинзбург - по паспорту Злата Гилевна), у которой болела нога. Она долго ее не пускала на порог, потому что никто не должен был прийти.

Потом Зина, растерявшись, встретила меня уже возле входа в дом внизу и сказала мне:

Аля, твоя мама приехала, а я ее долго не пускала.

В 1957 году у мамы был инсульт, от которого она через полгода частично восстановилась, смогла ходить по дому. В 1964 году мама снова попала в больницу с тяжелым инфарктом. Через месяц, когда ей, казалось, стало лучше, по-видимому, случился повторный инсульт. Когда меня вызвали днем из операционной, мама уже была без сознания. В час ночи 29 мая мамы не стало.

Говорят, «война догнала». И действительно, я помню, что перед первым инсультом мама смотрела какой-то фильм про войну. И перед вторым инсультом, по словам соседей по палате, мама была как-то возбуждена и вспоминала о плене.

Яркий солнечный день,

В пышном цвете весна

И деревья вокруг зеленеют.

Отчего же меня

Все так гложет тоска,

И так жалобно сердце немеет?

Жалко ль молодости прежней мне,

Сердце ль просит любви

Или грустно, что песня уж спета?

Библиография

1.Историко-краеведческий выпуск газеты "Гатчинская правда". Выпуск 1(73) 9 апреля 2005 года. В бой вступали шестнадцатилетними.

2. Радио «Эхо Москвы». Концентрационные лагеря в поселках Рождествено и Выра Ленинградской области.

3. Немецкие лагеря для военнопленных во время Второй мировой войны Исследовательская работа: Alexander Gfüllner, Aleksander Rostocki, Werner Schwarz,

4. Советские военнопленные во время Великой Отечественной войны. Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

5. Эстония во Второй мировой войне. Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

6. г. Хелм (Холм). Лагерь военнопленных (Stalag 319)

7. Принудительно-трудовые лагеря / лагеря для гражданских рабочих.

8. Танки идут на Люблин, Советские танковые войска в штурме Люблина в июле 1944 года.

Напечатано: в Альманахе "Еврейская старина" № 4(87) 2015

Адрес оргинальной публикации: http://berkovich-zametki.com/2015/Starina/Nomer4/JBejnfest1.php

Чтобы изменить ход войны и человеческих судеб, понадобилась всего 21 минута. 21 минута нервов, стремления, бесстрашия. Это не сценарий к современному блокбастеру. Удивительный побег десятки русских ребят вошел в историю Великой Отечественной войны и «подарил» Советскому Союзу звание космической державы.

Главным героем этой истории является Михаил Иванович Девятаев . По национальности – мордвин. В бедной деревенской семье он был тринадцатым ребенком. В 16 лет, впервые воочию увидев самолет, решил стать летчиком. В 1939 году – стал им. Война настигла Михаила под Минском. 23 июня он впервые участвовал в воздушном бою, 24-го – сбил первый вражеский самолет. К 1944 году пилот-истребитель Девятаев был награжден тремя боевыми орденами и сражался в прославленной дивизии генерала Покрышкина.

13 июля «мордвин» (таким был его позывной) был сбит. Бой шел за линией фронта, и очнулся уже в плену.

– Бежать, во что бы то ни стало бежать! – это была первая ясная мысль, которая пришла к Девятаеву.

К концу 1944 года фашисты испытывали острую нужду в рабочей силе. Девятаева направили сначала в лагерь смерти «Заксенхаузен», а потом в его филиал на острове Узедом. Остров, расположенный к северу от Берлина, в волнах седой Балтики.

Побег из ада (…21 минута. Остров. Секретная база фюрера)

В 1936 году всех жителей острова выселили, чтобы создать «заповедник Геринга». Здесь возник гигантский центр по разработке программы ракетного вооружения. Возглавлял его Вернер фон Браун. Над созданием оружия нового поколения трудились 36 профессоров, 8000 специалистов и 16 тысяч узников нацистских концлагерей.

Авиационное подразделение, осуществлявшее испытания новейшей техники, возглавлял тридцатитрехлетний ас Карл Хайнц Грауденц. Он летал на «Хейнкеле-111», украшенном вензелем «Г.А.» – Густав Антон.

Работая в аэродромной команде, учитель истории Никитенко (так назвался в плену Михаил) стал «нащупывать» единомышленников. Осторожно обронил мысль о побеге, намекнув, что среди них есть опытный летчик. Теперь узники стали внимательно примечать детали. Скоро заметили, что начальственный «Г.А.» летает чаще других. Сразу же после посадки его начинали готовить к следующему вылету. Значит, он более других подходит для захвата.

– Степень риска понимали все. Сам я считал, что удача – один шанс из ста, – позже вспоминал Девятаев. – Но отступать мы уже не могли. Многократно прокручивая план побега, мы настолько свыклись с мыслью «в обед хлебаем лагерную баланду, а ужинаем дома, среди своих», что уже верили в это как в данность. 7 февраля решили: или завтра или никогда.

А следующий день был морозным и солнечным. В полдень, когда всем положено было обедать, «Г.А.» на виду охранявших базу истребителей зениток ПВО и мощной службы СС, как-то неказисто, сделав сначала несколько попыток оторваться от бетонной полосы, а потом, едва не разбившись на взлете, поднялся в воздух и исчез за горизонтом. На месте его парковки остались лишь чехлы от моторов и тележка с аккумуляторами. Именно их обнаружил Грауденц некоторое время спустя....

В то утро обер-лейтенант Грауденц, наскоро пообедав в столовой, приводил в порядок в своем кабинете полетные документы. Внезапно зазвонил телефон:

– Кто это у тебя взлетел как ворона? – услышал обер-лейтенант грубоватый голос начальника ПВО.

– У меня никто не взлетал...

– Я сам видел в бинокль – взлетел, кое-как, «Густав Антон».

– Заведите себе другой бинокль, посильнее, – вспылил Грауденц. – Мой «Густав Антон» стоит с зачехленными моторами. Взлететь на нем могу только я.

Обер-лейтенант Грауденц прыгнул в автомобиль и через две минуты был на стоянке своего самолета…

Разобраться с ЧП на остров прилетели Геринг и Борман. Сначала в угоне заподозрили профессионалов из Британской военной разведки. Ведь именно Лондон «накрывали» взлетавшие с Узедома «Фау-2». Срочное построение выявило отсутствие десяти узников. Все они были русскими. Выяснилось, что один из них – не учитель Никитенко, а летчик Девятаев.

Свои мы, братцы, свои…

Оказалось, что вся операция заняла двадцать одну минуту.

О приближении фронта сигнализировал плотный зенитный огонь. Вдруг задымился правый мотор «Г. А.». Значит, нужно немедленно садиться. Артиллеристы 61-й армии с дороги, ведущей к линии фронта, видели, как неожиданно на поле юзом сел немецкий самолет.

– Фрицы! Хенде хох! Сдавайтесь! – кинулись бойцы. Но, подбежав, остановились в ошеломлении. Десять призраков-теней в полосатых робах, со следами крови и грязи, сквозь слезы еле слышно шептали: «Братцы, братцы, мы свои!».

В расположение части их несли на руках. Ни один из беглецов не весил более 40 килограммов.

– На обороте полетной карты я написал, кто мы, откуда бежали, где до войны жили. Перечислил имена: Михаил Девятаев, Иван Кривоногов, Владимир Соколов, Владимир Немченко, Федор Адамов, Иван Олейник, Михаил Емец, Петр Кутергин, Николай Урбанович, Дмитрий Сердюков, – рассказывал Михаил Иванович.

На тот момент это был единственный документ беглецов. Вскоре появились и другие. Например, «Справка о приземлении немецкого самолета «Хейнкель-111» и о задержании экипажа в количестве 10 человек», подписанная начальником Отдела контрразведки «Смерш» 61-й армии. Полковник Мандральский сообщал: «Допросы задержанных – Девятаева и других – ведем в направлении их принадлежности к разведывательным органам противника».

Были выяснены биографические данные. Самым старшим оказался 35- летний Михаил Емец, бывший инструктор РК ВКП(б), родом из Полтавы. Самыми младшими – еще подростками, угнанные немцами в Германию Владимир Немченко из Белоруссии, Николай Урбанович из Сталинградской области и Дмитрий Сердюков, уроженец Кубани.

Иван Кривоногов, горьковчанин, был лейтенантом, остальные – рядовыми.

В плен попали в самом начале войны.

Допросы были жесткими и в основном – по ночам. Двое суток не кормили. На третьи, после выяснения обстоятельств побега, им, теперь советским заключенным, принесли сухарей и кипятку. Офицеров – Девятаева, Кривоногова и Емца – куда-то увезли. Остальным дали месяц карантина, потом направили в штрафную роту, бросив на форсирование Одера.

Первым погиб, уйдя на дно чужой реки, Володя Соколов. Потом перестали приходить «письма-треугольнички» от Коли Урбановича. У стен Берлина встретили свою смерть Петр Кутергин, Дмитрий Сердюков и Владимир Немченко.

Запоздалое признание

Долгие годы был куда менее известен следующий факт. В сентябре 1945 года Девятаева срочно затребовали на остров Узедом в распоряжение некоего Сергея Павловича Сергеева. Это был псевдоним конструктора Королева, к которому все обращались не иначе как «товарищ полковник». В то время Королев разрабатывал реактивный двигатель для нового типа самолета в ОКБ спецтюрьмы при Казанском мотостроительном заводе. Время и начальство «подгоняли», но для того, чтобы сдвинуться с мертвой точки, ему был необходим «ключ» к секретам немецких конструкторов.

Кто-то рассказал Королеву о летчике, угнавшем фашистский самолет, настолько оснащенный радиоаппаратурой, что без него дальнейшие испытания «Фау-2» были невозможны. Недаром же Гитлер причислил беглеца к своим личным врагам.

Девятаев с Королевым осматривали то, что всего полгода назад было высокотехнологическим центром. Нашлись даже детали и целые узлы, из которых потом в Казани собрали «Фау».

– Я пока не могу вас освободить, – сказал на прощание, с нотой горечи в голосе, Королев.

Девятаева отправили на лесоразработки в лагерь под Брестом, а потом, в звании младшего лейтенанта, – «дослуживать» в артиллерию. Демобилизовавшись, Михаил вернулся в Казань, где долго не мог найти работу. Потом все-таки устроился мотористом на одно из воинских суденышек.

Михаил Девятаев и слыхом не слыхивал, что детали и узлы, найденные в затопленных цехах, способствовали тому, что в начале 1948 года на полигоне Капустина Яра была запущена советская ракета Р-1, – почти точная копия «Фау-2». За три года СССР догнал не только Германию, но и США.

В 1957 году Советский Союз запустил на орбиту первый искусственный спутник, получив возможность донести ядерный заряд в любую точку земного шара. Этот шаг советской науки сопровождался всеобщим ликованием. Он нашел отражение и в судьбе наших отважных героев.

Завеса тайны с их подвига, если и не была полностью снята, то во всяком случае – приоткрыта. Девятаеву в столице по настойчивому ходатайству Королева вручили Золотую Звезду Героя Советского Союза. То ли в шутку, то ли всерьез Михаил Иванович утверждал, что звание Героя он получил не за мужество и боевые заслуги, а за вклад в развитие советского ракетостроения. Доброе имя было возвращено и его соратникам. Награждены, хоть и более скромно, оставшиеся в живых участники героической десятки.

На острове, на том месте, где оторвался от земли «Хейнкель-111», установлен гранитный обелиск. Девятаев, который за свой подвиг сначала был заключен в лагерь для военнопленных, а потом получил высшую награду Родины, и его сотоварищи внесены в Книгу рекордов Гиннесса.

Республика Коми, г. Сыктывкар, 11-й класс,
научный руководитель Б. Р. Колегов

Памяти солдат Великой Отечественной,
для кого фраза Сталина «У нас нет пленных -
у нас есть только предатели» оказалась роковой.

Я не ставила никакой цели, готовя эту работу. Цель, как и сама работа, возникла случайно. Умер мой дедушка Александр Александрович Калимов. Судьба всю жизнь испытывала его на прочность. Но он не поддавался ей, работал. Стал не последним человеком в городе и республике.

Родился мой дедушка в селе Тыдор Усть-Вымского района в 1920 году. В семье он был тринадцатым ребенком. Его жизнь представлялась мне до обыденности простой. Обычный сельский паренек 30-х годов: учеба, работа, служба в армии, во время войны - участие в боях, после войны - работа, пенсия и смерть. Дедушкин архив был случайно обнаружен моими родителями уже после его смерти и перевезен к нам. Среди бумаг деда папа нашел коробку из-под конфет. Он открыл ее и в свертке, в старой шали обнаружил рукописные воспоминания дедушки, датированные 1946 годом. Они рассказывали о тех событиях, которые дедушке пришлось пережить с 1941-го по 1945 год. Рукопись представляет собой самодельно сшитую книгу-альбом большого формата в 90 рукописных листов. Она обшита беленым холстом с чернильной надписью на форзаце «А. Калимов».

Я долго колебалась, участвовать или не участвовать в конкурсе. Колебалась до тех пор, пока не решилась прочитать воспоминания дедушки. Прочитав их, я поняла, что дед свои записки посвятил нашему поколению и поэтому я просто обязана участвовать в конкурсе. Читая дневник моего дедушки, я проследила его путь.

ЛЕТО 1941 ГОДА

Дедушка попал на службу в Красную Армию в 1939 году в пограничные войска НКВД , которые были расположены на территории Эстонии. До 1940 года он охранял «временные приграничные рубежи с соседними государствами». После «вхождения» Эстонии в СССР он начал охранять границу СССР .

Именно здесь 22 июня 1941 года на 21-м году жизни младшего сержанта пограничных войск НКВД Александра Калимова застала Великая Отечественная война. Все идеи-лозунги, на которых он был воспитан («Война малой кровью», «Война на чужой территории», «Все советские люди как один встанут на защиту своего отечества»), были опровергнуты в первые же дни войны.

Уже тогда дедушка понял ошибочность этих лозунгов. «Абсолютное большинство эстонцев стало на защиту своей Родины на стороне немецких оккупантов». Эстонцы стали уходить в леса и формировать там отряды местного национального ополчения. «Они скрывались от мобилизации в лесах и при отходе Красной Армии стреляли в спину солдатам… Они называли себя кайцелитами»Кайцелит (Кайтселийт) - национально-патриотическая военизированная организация в Эстонии, основана в 1918 году, существовала до 1940-го. Фактически - ополчение. (Примеч. ред. ). Лишь малая часть эстонцев (из малоземельных крестьян и некоторого слоя рабочих) «организовались в истребительные батальоны и храбро дрались рядом с частями Красной Армии против фашистской армады».

После первых кровопролитных дней войны пограничные части НКВД , в которых служил мой дедушка, были разгромлены. Одни оборонялись до последнего, другие отступали, огрызаясь огнем и теряя раненых.

В одном из таких боевых столкновений побывал и мой дедушка. Оно произошло между отступающими пограничными частями НКВД (из города Хаапсалу) и немецким десантом, высаженным у города Пярну в районе деревни Керблы. Для удержания деревни Керблы был сформирован сводный отряд НКВД . В него вошел и мой дедушка. Именно в районе этой деревни и произошло его первое боевое крещение.

Наступление фашистов было таким стремительным, что провалилась не только операция по захвату (возвращению) Пярну, но и отступление. Все дороги уже были заняты немецкими войсками - танками, пехотой, мотоциклистами.

Здесь дедушка упоминает о своих ощущениях в бою и подробно описывает, как он сам лично убивает живых людей. Мой дедушка ощутил себя «зверем на зверей в эту минуту». Мне эта жестокость непонятна. Но для него в середине августа 1941 года война стала просто работой.

«Мы оказались отрезанными от своей части. Начали отступать. По пути бросили пулемет, так как с ним невозможно было пробираться и патронов к нему не было. Стало смеркаться. Немецкая артиллерия перевела свой огонь дальше, по-видимому, по отходящей нашей части. Я… взял направление движения на Таллин по компасу, который я хранил еще с заставы… До Таллина предстоял путь 50 километров по прямой. Обходил села, хутора, дороги, так как всю эту местность заняли фашисты». Четверо суток без еды мой дедушка шел к Таллину. Когда стало понятно, что для дальнейшей дороги сил нет, он зашел на хутор, отдельно стоящий около леса. «Вычистив автоматы, мы подошли к дому. В огороде работали женщина и старик. Я подозвал их, подходя к огороду, и попросил хлеба или чего-нибудь покушать. Она пригласила в дом. Я их предупредил, что если что-нибудь случится или будет угрожать опасность, то перестреляю их первыми. Зарядил гранаты и зашел в дом вместе со стариком и старухой. В доме оказалась еще девушка, которая принесла воды умыться. Я действительно был грязным, лазал по земле четверо суток. Старуха принесла на стол хлеба, молока, масла. Наевшись, закурил, дал закурить старику русской махорки, оставил хозяйке 15 рублей денег (которые она не хотела взять) и пошел по своему направлению». Он отошел от хутора метров на пятьсот и пошел по сухому болоту с мелким сосняком и высокими кочками, где росли черника и голубика. Шел и ел ягоды. Вдруг дедушка заметил, что по направлению к хутору (а значит, и к нему) идут пять человек: двое мужчин (один в военной эстонской форме, а другой в синем комбинезоне) и три девушки. «Они приближались, громко разговаривая на эстонском. Эстонец в военной форме был с винтовкой за спиной… Высокие кочки служили для меня хорошей маскировкой. Я… бесшумно загнал патрон в патронник, зарядил гранаты и приготовился к решительным действиям. Эстонец в синем комбинезоне в 10–15 метрах от меня наклонился и стал собирать ягоды с большого куста. В кармане брюк, под комбинезоном торчала рукоятка нагана. Другой эстонец встал ко мне лицом в 20–22 метрах рядом с подошедшими девушками. Меня заметила одна девушка. Она побледнела и замерла. Я вскочил на ноги… и закричал: „Руки вверх!“ Девушки закричали не своим голосом и бросились бежать. Эстонец с винтовкой пытался снять ее из-за спины, но моя первая пуля сразила его, а вторую я пустил в другого, успевшего повернуться ко мне лицом. Этот в комбинезоне зашатался, дергая правой рукой за карман, по-видимому, пытаясь вытащить наган, и бросился бежать. Четвертую пулю я пустил ему в голову, прицеливаясь с колена… Я подошел к убитому эстонцу, вытащил с кармана его наган. Я… бросился бежать и бежал несколько километров. Успокоился я, когда настала ночь».

Это поразительно: с одной стороны, дедушка оставляет хозяйке хутора деньги (хоть и ненужные) за постой и еду, с другой - убивает около хутора молодых людей с оружием («врагов»?).

На четвертые сутки он вышел недалеко от Таллина к какому то строительному батальону, стоявшему в обороне. «Нас накормили и указали место нахождения нашей части».

Часть дедушки держалась жестко и все-таки останавливала наступление врага. Бои пошли уже в городе. Потери были настолько большими, что, в конце концов, в части, к которой был откомандирован мой дедушка, остался только он и его напарник - боец эстонского истребительного батальона. «Я притащил ротный миномет, оставленный кем-то на поле боя, и 12 ящиков мин (по 35 штук в ящике). Мы установили миномет под бугром, за бетонным забором. Мы вели огонь с десяти часов утра и до пяти часов вечера 28 августа 1941 года, пока не перестреляли весь запас мин. Когда все мины были перестреляны, мы бросили миномет в колодец и расстались». Дедушка пошел в Таллин. Обстановка в городе оказалась ужасающей. «Я пошел на баррикады, а там не было единого командования, командовал всякий, кто хотел защитить Таллин. На другой день на нашем участке не оказалось ни одного среднего командира, и совсем немного оставалось бойцов и младших командиров. Куда все девались, я не мог знать. Думал, быть может, занимают оборону в другом месте».

Но днем 29 августа 1941 года дедушке сообщили, что Таллин сдан, что эстонское правительство улетело в Москву, а многие советские генералы и офицеры, бросив остатки эстонской группировки войск, на военных судах переправились в Ленинград. Военные корабли в гавани не брали на борт сухопутные части.

Обреченные люди были в панике. «Они искали лодки, чтобы добраться до наших военных судов, но целых лодок не было, а людей, вышедших в море на найденных лодках, переворачивало из-за перегруза и сильно большого ветра». Мой дедушка попытался пробиться в порт. «Ехали наши солдаты на автомашине, я попросил, чтобы меня взяли. Они ехали в минную гавань, где, по их словам, должны были нас посадить. Мы проехали весь город мимо горевших домов, складов, машин. К гавани проехать было нельзя, вся улица была забита тысячами разбитых и целых автомашин, танками, орудиями. Мы оставили машину, и пошли пешком. У берега толпилось несколько тысяч солдат и офицеров». Балтийский флот стремительно ушел из Таллинской гавани, оставив сухопутные части в ловушке. Флот бросил на берегу сотни тысяч людей, которые должны были послужить „пушечным мясом“ и погибнуть, прикрывая отход основных частей флота. В гавани, наполненной толпой красноармейцев, краснофлотцев, командиров, возникла паника. И тут прозвучал голос какого-то полковника: „Проберемся по суше мелкими группами в Ленинград“».

Из оставшихся на берегу Таллинского залива бойцов и офицеров на скорую руку сформировали боевые роты и послали их на прорыв вдоль залива. «Так несколько тысячная толпа (я не могу назвать это армией, так как никто никому не подчинялся, лишь общие стремления заставляли теперь идти вместе) дошла до дороги Таллин–Палдиски». Дедушка во взводе оказался единственным военнослужащим, кто «имел компас и карту и мог по ним ориентироваться». Их небольшой отряд направился к городку Палдиски.

Городок Палдиски находился в противоположной стороне (в ста километрах) от Ленинграда. Зачем им нужно было туда идти? Может, надеялись, что их подберет какой-нибудь прорвавшийся в гавань Палдиски советский военный корабль?

Отряд вышел неподалеку на нужную дорогу от Палдиски, и стали продвигаться к нему, и пошли по ее правой стороне. «И вот впереди на дороге мы увидели колону танков - это были вражеские танки. Они открыли огонь. Сотни убитых и раненых остались на небольшой площади». Оставшиеся в живых бежали, куда глаза глядят. Мой дедушка тоже бежал. В своем дневнике он пишет: «Я, Домородов, Николай и еще несколько человек бежали по направлению к заливу. Долго была слышна пулеметная стрельба. Стало темнеть. Наша группа состояла из 12 человек». Дедушка получил второе ранение (осколком в левую ногу ниже колена). «Я мог идти, но рана сильно мешала, а потом стала левая нога опухать, но тогда я не хотел обращать на это внимания». Отряд взял курс на восток по лесам, обходя большие дороги, деревни, города. «Шли четверо суток без пищи… некоторые продукты (перегнившие и брошенные корнеплоды и капусту), которые мы доставали ночью с крестьянских огородов, мало помогали, и нам уже было трудно двигаться». Голод достиг такой степени, что они решили зайти в близлежащий дом-хутор, чтобы набрать продуктов. «С наступлением темноты мы подошли к дому. Дверь была на замке. Я начал вытаскивать пробой, но от сараев шла женщина, и я перестал ломать. Она была сильно напугана. Обещав нас накормить и дать то, что нам надо, она открыла замок. Я спросил, где ее муж. Она ответила, что в сарае. Я велел позвать. Она крикнула его по имени. Пришел мужчина средних лет. Когда подошел, начал говорить по-русски с небольшим акцентом. Он также не отказал нам в нашей просьбе».

«Мы сразу бросились за стол, не зная с чего начать. Я ел стоя. Домородов сел. Зашел и Николай, говоря, что никакой опасности нет». Да и зачем было нести караул, если сам «хозяин утверждал, что к нему никто из немцев или кайцелитов не ходит»? Но что-то все-таки насторожило моего дедушку - «запах чуждого», напускное радушие хозяев? А может быть, слишком уж было тихо вокруг? Словом, дедушка торопился уйти с хутора как можно быстрее. «Я сказал хозяину, что через пять минут мы уйдем, и пусть он приготовит пакеты с продуктами нам на дорогу». Хозяин попытался задержать их, предложив водки, и даже выпил сам, показывая, что водка хорошая. Дедушка «отказался и посоветовал никому не пить, потому что нам нельзя пить, пока не доберемся до своих». Он стал собирать пакеты с едой в сумки и просил то же делать и своих товарищей - Домородову и Николаю. «А они по-прежнему ели быстро и что попало и не понимали моей тревоги». Тут послышался стук в дверь, «стук, который был сильнее любого удара по уху. Мы вскочили на ноги». Дедушка попытался узнать у хозяина, кто может стучаться, но хозяев уже не было рядом (они спрятались за печку). Дедушка понял, что они оказались в ловушке.

Дальнейшие события этого дня дедушка узнал позже, придя в сознание, в бане. «Здесь я пришел в сознание. Через окно светила луна. У меня болела голова, и я не мог ни пошевелить правой рукой, ни глубоко дышать. Хотелось пить. Я не мог понять, где я. Мне казалось, что это все сон. Почему я вижу окно, луну, какую-то лавочку, неровный пол? Я понял, что кто-то лежит рядом. Кто он? Черная шинель, рядом с головой бескозырка без ленты. Да это же Домородов! Где же Николай? Тяжело было говорить, потому что во рту было сухо. Я позвал Николая, и что-то кольнуло в грудь. Николай отозвался слева от меня. Значит, мы вместе, но где?» Дедушка еще был уверен, что он не в плену, что его товарищи вырвали его из рук врага. «Домородов стонал. На груди, через расстегнутый ворот рубахи было видно что-то белое. Я потрогал это левой рукой. Оказалось, что это были бумажные бинты». Тогда дедушку и обожгла мысль, что это плен. «Я в плену, о чем никогда не мог подумать раньше. Если бы кто-нибудь мне сказал раньше, что можно попасть в плен так, как попал я, то я бы вряд поверил ему. Мне не хотелось верить, но это было очевидно: мы в плену, и завтра кайцелиты передадут нас немцам. В открытое окно смотрит кайцелит, рядом с головой торчит штык и дуло винтовки. Как теперь быть? Бежать? Но как? Быть может, счастье еще улыбнется, и будет еще возможность держать в руках оружие. Ох, и дураки же мы, зашли в дом». Дедушка очень сильно переживал плен. «Мысленно прощался я со всеми, и вся моя жизнь прошла перед глазами». Дедушка вдруг понял, что теперь он оторван от Родины и что «она не признала мою любовь». Дедушка никогда не плакал, а «при этой мысли мои глаза заливались слезами. Для меня было лучше умереть, чем быть в плену».

Дедушка понял одно, что наступает самый страшный период в его жизни - период плена.

ЛЕТО 1941 ГОДА . ТАЛЛИНСКАЯ КРЕПОСТЬ

Бессонная ночь в бане закончилась. «Утром открылась дверь, и нас вызвали на улицу». Около бани стояла повозка, запряженная парой коней. Рядом с повозкой стоял немец. «Я же вышел сам. Домородова вынесли Николай с эстонцем и положили в повозку». Дедушка был очень слаб, чтобы забраться на повозку самостоятельно (мешала рана, полученная во время ночной стычки). «Я забрался на повозку с помощью Николая. У меня кружилась голова, и правая рука не могла удержать тело». Когда пленных размещали в повозке, подошла эстонка с куском хлеба, но ее прогнали. Конвоиры вели себя мирно. «Они нас не трогали и ни о чем не спрашивали». Сначала пленных довезли до немецкой комендатуры, где пересадили на автомашину вместе с двумя солдатами и довезли до Таллина. «Немец нас с Николаем повел в Таллинскую крепость».

Когда дедушка с Николаем вошли в Таллинскую крепость, то увидели страшную картину: «посреди крепостной площади толпа людей в русских шинелях дрались между собой, толкая друг друга, хватая что-то с земли и друг у друга из рук». Когда он с напарником подошел ближе, то толпа уже разошлась во все стороны. Неподалеку ходили люди, согнувшись, собирая что-то с земли. Дедушка подошел к одному из них. Тот собирал в каску кусочки сухарей размером с горошину. «Я спросил его, почему он это делает и откуда здесь сухари. Он ответил мне грубо и безучастно, что завтра и я буду их здесь собирать, и коротко объяснил, что каждый день в крепость кидают три мешка вот таких сухарей, а людей здесь около трех тысяч. Поэтому и дерутся. Ведь каждый хочет жрать».

Первая картина лагерной жизни очень поразила дедушку, но совсем скоро они станут обыденным явлением.

В Таллинской крепости были пленные всех родов войск и всех званий. «Здесь были пехотинцы, моряки, артиллеристы и танкисты, красноармейцы и командиры: лейтенанты, капитаны, майоры. Люди со средним и высшим военным образованием…» Но, как вспоминает дедушка, «хмурые лица лейтенантов, капитанов, майоров (людей со средним и высшим военным образованием) не отличались от всех остальных». У дедушки создалось впечатление, что здесь была собрана одна лишь серая масса, потерявших всякую надежду на жизнь людей. «Многие сидели уже по 4–5 дней, не получая ничего, кроме трех мешков горелых сухарей в день на всех. Было много раненых, которые не могли двигаться».

Как отмечал в своих воспоминаниях дедушка, люди в Таллинской крепости были собраны фашистами с одной целью - уменьшить число живых. Разговоры среди пленных ходили разные. «Одни говорили, что для фашистов все равно, где заморить нас голодом - здесь (даже здесь лучше, так как трудно бежать) или в другом месте; другие говорили, что скоро должны куда-то отправить». Именно в крепости стало понятно, кто на что способен - на предательство или на взаимопомощь. В плену значение играет физическая сила, выносливость и беспощадность, а в Таллинской крепости у моего дедушки почти не было шансов выжить без чужой помощи. Ведь он был ранен и не получал поддержки от Николая, с которым попал в эту крепость. Тот был здоров, не ранен и не покалечен. Ему удавалось в борьбе выхватывать больше горелых сухариков, а делиться он ими не хотел, поэтому старался не показываться дедушке на глаза. Вспоминая о поведении Николая, дедушка говорит: «Я, конечно, не стал бы их (горелые сухарики) у него просить, но мне хотелось иметь товарища, чтобы с кем-нибудь поговорить, успокоиться, но я никого не находил». Дедушка стал искать новых товарищей среди пленных. Но не нашел их. «К кому я ни обращался, все были заняты своими мыслями, мой разговор оказывался для них скучным. Я заводил разговор о будущем. Этот вопрос интересовал всех пленных, но никто не хотел говорить об этом, так как для пленных Таллинской крепости не было будущего». Чем они жили? «Некоторые - чуть брызжущей надеждой, а их многие соседи уже отчаялись и были уверены, что ничего уже изменить нельзя». Эта безысходность отразилась в массовых самоубийствах. «Многие из пленных кончали жизнь самоубийством: бросаясь со стен крепости, бросались на часового, вешались; многие умирали от ран, от истощения». Как вспоминает сам дедушка: «Я пробыл в крепости три дня. За это время мне удалось съесть лишь один сухарик грамм на пятьдесят. Но меня мучил не голод, а мысль о смерти в этой крепости от полученной раны. Материи для перевязки не было. Я сам перевязывал себя, разорвав свою грязную рубашку на бинты. Плечо и рука опухли, стала опухать грудь. Это сопровождалось сильной болью, и я часто терял сознание и не мог заснуть». В борьбе с болезнью моему дедушке помогал холод, «так как ночью камни, на которых мне приходилось лежать, покрывались инеем». К счастью для дедушки, через три дня после его пребывания в Таллинской крепости немцы стали вывозить оттуда оставшихся в живых людей. При этом основное различие для них было: живой - мертвый. Они бросали в кузов пленных, не разбираясь, раненый этот человек или обессиленный. Моему дедушке повезло. Его забросили в кузов. Машина с пленными двинулась из Таллинской крепости.

ЛЕТО 1941 ГОДА . ВИЛЯНЬДИСКИЙ ЛАГЕРЬ

Машина с пленными шла весь день. Дедушка вспоминает: «Ночью нас высадили в поле и повели по грязи. Многие были в тревоге: вдруг ведут на расстрел?» Голодным, обреченным на смерть и истощенным до предела людям эта мысль казалась реальностью, но об этом никому не хотелось даже думать. «Расстреливать нас не стали. Нас довели до будки. От будки отходило влево и вправо проволочное заграждение в три ряда, со спиралью посередине, высотой около трех метров. По линии проволочных заграждений бил луч прожектора, освещая будку, куда нас привели и нашу площадку». В этой будке их обыскали (изъяв все запрещенное) и загнали за линию проволочных заграждений. Далее они двинулись по грязи к какому-то сооружению. «Оно чернело от нас в сотне метров. Около нас, пока мы шли, справа и слева шатались полумертвые фигуры. Это были пленные. Их лица были не видны, и я не мог понять, почему они ходили здесь по грязи. Когда мы стали подходить ближе к этому чернеющему сооружению, то поняли, что это всего лишь сарай, закрытый и имеющий три стены. С нашей стороны стены не было. В грязи у сарая лежали трупы. Из сарая, словно из-под земли, доносился гул и стон, но криков слышно не было». Моему дедушке стало тяжело на душе и страшно. Он выкрикнул ту одну фамилию, которую запомнил: «Копылов!» Тот отозвался. Поговорив, они решили держаться вместе. Дедушка вспоминает, что «в Виляньдиском лагере Копылов оказался верным другом и хорошим человеком». Дальше они вместе пройдут через многое, и кто знает, читала бы я сейчас эти строки, если бы мой дедушка не обрел такого друга.

Лагерь, в который привезли моего дедушку, был обычным перевалочным пунктом для русских военнопленных. Здесь не заставляли работать, не вербовали на сторону немцев. Здесь просто уничтожали «ненужный материал».

«По всему лагерю шаталось несколько тысяч полуживых душ. Сесть или лечь было некуда. В темноте, когда полицейские не видели, садились на трупы или ложились на них, стаскивая несколько трупов вместе, но лежать можно было безопасно только от часа до пяти, когда полицейские не ходили по лагерю. Мы с Копыловым шатались всю ночь. Становилось тяжело и страшно, возникала мысль, что и нам скоро придется лежать в этой грязи недвижимыми. Бежать? Но это казалось невозможным. С каждого угла ночью прожекторами и лампочками освещались заграждения. По углам были вышки, где сидели охранники с пулеметами. На наших глазах перестреляли трех человек, подошедших к проволоке. Все, что мы увидели в эту первую ночь, лишило нас надежды на удачный побег, да и на жизнь вообще. В эту ночь мы пережили то, что казалось страшнее смерти». Стало рассветать и дедушка смог рассмотреть весь «пейзаж этого наземного ада». Каждый из пленных в лагере стремился одеть на себя как можно больше одежды, чтобы хотя бы немного сохранить тепло. «Живые все время ходили, чтобы хотя бы немного согреться. Теперь стали хорошо видны лица пленных. Большинство из них были черно-синие или бледные до синевы, обрызганные грязью».

«Когда стемнело, мы стянули вместе три трупа и легли на них спать, укрывшись шинелями, что сняли с этих же мертвецов, - вспоминает дедушка. - Пошел мелкий дождь. Было холодно. Засыпали на час, а другой час ходили грелись». Так продолжалось каждый день.

Второй день для моего дедушки прошел спокойно. «Мы с Копыловым благополучно получили свой паек и „доплату“ - всего только по одному удару дубиной по спине за то, что не успели вовремя снять пилотки, в которых наливали баланду. Баланда показалась нам очень вкусной, а хлеб, от которого на зубах оставались кусочки дерева, еще вкусней. Мы съели все до крошки и пошли по направлению к сараю. Мы подошли к толпе, откуда слышалась песня. Ее пел пленный, такой же худой, как и все мы. Слушая ее, многие плакали, некоторые были суровы и задумчивы, но слушали все, и всех как гипнозом охватила эта песня. Я разобрал всего два последних куплета:

Эх, ты, Русь, ты моя дорогая,
Не придется вернуться к тебе.
Кто вернется, тот век не забудет,
Все расскажет родимой семье.
Все расскажет, покатятся слезы,
Выпьет рюмку, вскружит голова.
Дай судьба нам вернуться до дому - Продолжать трудовые дела».

Услышав эту песню, дедушка ощутил душевный подъем, захотелось жить дальше.

«Певца просили, чтобы он спел еще раз, но он отказался:

Мне, товарищи, тяжело петь. Я составил эти слова и спел для товарища, но какая мне будет польза, если я исполню ее еще раз?

Из толпы слушателей, толкая обеими руками доходяг, вышел полицейский, подошел к певцу и спросил:

А для меня будешь петь?

Пожалуйста, господин полицейский, но для вас это будет неинтересно, - ответил он покорно, но внятно своим тихим голосом.

Сначала скажи, кто ты такой есть? Артист? Коммунист? Или жид?

Я русский, и никакой я не артист и не коммунист.

Ну ладно, постой тут, пока я не приду, - сказал он повелительно и грубо, уходя к кухне. Через несколько минут полицейский вернулся с буханкой хлеба и приказал петь. Певец повторил эту песню, стараясь вложить в нее больше чувства, но голос его обрывался. Когда он закончил петь, полицейский отдал ему хлеб и приказал съесть все сразу же. Взяв буханку, певец обрадовался и стал, не жуя глотать хлеб. Потом стал ломать на кусочки и есть медленно. Его истощенный желудок был уже перегружен - ведь в буханке было около двух килограммов.

Полицейский же кричал:

Жри быстрее! Еще десять минут сроку. Не успеешь - искупаю в ванне (так он называл уборную).

Певец проглотил последние куски уже сидя в грязи. Полицейский ушел смеясь. А певец лег в грязь и умер, держа в левой руке бумажку, на которой была записана простым карандашом песня. Ее потом пели все пленные этого лагеря, и она дошла с некоторыми изменениями и в другие лагеря, а после четырех лет и в Россию».

Мой дедушка провел в Виляньдиском лагере жутких 14 дней.

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1942. КИВИЫЛИ

Лагерь Кивиыли тщательно охранялся. Он находился возле «сланцевой горы» или «памятника пленным», как ее называли сами пленные из-за того, что туда выкидывалось все: отработки с завода, шахтная порода и умершие пленные. Ветром с горы мелкую пыль, золу, сажу разносило по заводу, по поселку, по полям. Пылью были покрыты все крыши домов, улицы, огороды. Когда моего дедушку с напарниками подвезли к входу в лагерь и высадили у фабрики, то все прочитали на крыше центрального здания надпись: «Сумей убежать», начерченную палкой на осевшей пыли. «Полицейские указали нам место, где мы должны были разместиться. Это была комната в 15–16 кубических метров. Здесь уже размещалось 12 человек, но они сейчас были на работе». В момент заселения в комнате никого не было. Мой дедушка осмотрелся и определил, что пленные спали на нарах и на полу на рваных пиджаках и шинелях. Через несколько часов пленных пригнали с работы. «Один за другим грязные, с желтыми лицами они входили в комнату и садились на нары и на пол. С нами никто не здоровался, это правило было забыто в лагерях смерти. Потом все же один усатый спросил у нас, откуда мы и когда нас привезли? И опять наступила тишина». Так для моего дедушки началось продолжение плена на новом месте. «Строили в колонну „по пять“, угощая неувертливых шлангом по лицу. Пришел начальник лагеря, молодой эсэсовец. Это был настоящий зверь: бил пленного, даже если ему не нравился его взгляд. Он пропускал по одному, проверяя на всех ли вещах видно SU . У нас еще не было этих букв, и нам полицейский намазал их красной масляной краской на всей спине, на брюках и на головных уборах. Буквы SU означали Sowjet Union по-немецки, но пленные расшифровывали по-своему: сумей убежать, споймают - убьют. Строго проверяли, чтобы не было ни одной вещи без этого клейма, но это не удерживало пленных - убегали при первой возможности».

Впервые мой дедушка встретился с надписями на одежде, с нежеланием вести разговоры, так как на это не только не было сил, но был и страх предательства. В то же время у пленных хватало сил на «черный юмор». Эта ирония поддерживала, помогала отвлечься.

Рабочий день в лагере начинался очень рано. «В три часа был подъем. Через десять минут после свистка в бараки заходили эстонские кайцелиты и били сапогами и шлангами тех, кто не встал. Выдавали на завтрак 150 граммов хлеба и кипяток. Нас всех четверых загнали в сланцевую шахту и вручили карбидные лампы и рваные резиновые сапоги. В шахте мы копали ямы, куда собиралась грунтовая вода. Оттуда мы ее потом выкачивали. В этих же ямах фашисты „купали“ заключенных, которые не выполняли норму».

Что такое норма для заключенного лагеря? За 12 часов заключенный должен был выполнить работу, которую здоровый человек выполнил бы за 8 часов. Поэтому «купанию» подвергалось большинство заключенных Кивиыльского лагеря. Многие получали воспаление легких, а ревматизм ног имели почти все. В таких условиях выдерживали не больше трех месяцев. Около 20 человек каждую неделю умирали. После того как большинство заключенных лагеря перестали выполнять норму, ввели неограниченное время работы - пока не выполнил нормы, из шахты не выйдешь.

Через такие испытания пришлось пройти моему дедушке и его товарищам. «Копылов проработал одну неделю - ему породой сломало правую руку, и его положили в санчасть. Иванова прибило насмерть». Безысходность существования и конечный результат - смерть - заставляли пленных совершать необдуманные поступки, почти самоубийства. «Размыслова убили. Это произошло следующим образом. Нас конвоировали с работы. Размыслов выбежал из строя, чтоб подобрать хлеб, выброшенный на железнодорожные пути каким-то пассажиром. По нему сделали два выстрела, но не попали. Он встал в строй со мной рядом, пряча хлеб под пиджаком. Охранник прошел вперед и назад, но ничего не сказал. Когда мы подошли к лагерю, Размыслова оставили у ворот, а потом отвели к охране. Он пришел через час в комнату с исцарапанным лицом. Долго не отвечал на вопросы, а потом рассказал, как его били. Утром он мне сказал, что ему повредили почку, так как он ночью мочился в постель, ничего не чувствуя. На работу он пошел, но работать не стал, говоря эстонцам, что болен. Они его номер записали. Вечером, когда охрана пришла за пленными, он вышел. Когда я после работы вышел с шахты, то услышал глухой удар у будки охраны и увидел, как Размыслов бежал к забору завода, а по нему стреляли охранники. Он упал. Пули попали в руку, грудь и голову. Он был мертв. Около будки нашли кайцелита (который за день до этого бил Размыслова) с разбитым черепом. Оказывается, Размыслов забрался в будку и ломом ударил фашиста по голове, а потом побежал на охрану. Тело Размыслова бросили в вагонетку с золой и выбросили на сланцевую гору. Зола и порода похоронила его на верхушке горы». Возможно, Размыслов пошел на это, чувствуя, что скоро умрет. «У меня глаза наливались кровью, когда я смотрел на этих фашистов. Я перегрыз бы горло за любимого друга». Так у моего дедушки единственным другом остался Копылов, да и тот лежал в санчасти.

Мой дедушка работал в шахте лагеря около месяца. С каждым днем он чувствовал все большую слабость. Уже в начале лета дедушка с шахты выходил, опираясь на плечи товарища. «Он отпустил меня, но, даже приложив все усилия, я прошел всего несколько шагов и упал без сознания. Охрана подумала, что я притворился, и избила шлангами. Меня на носилках принесли в санчасть». Там мой дедушка встретился с Копыловым. Именно там возникла идея побега. «Копылов лежал в санчасти уже больше месяца. Хотя рука его еще не зажила, но его хотели выписать. Я же, пролежав там всего три дня, выписался вместе с Копыловым». Калек и очень слабых водили поправлять воздушные люки шахты. Охрана была слабой: два охранника и мастер-эстонец. Этим мой дедушка с Копыловым решили воспользоваться. Осталось только выбрать время и день. Побег вышел спонтанным. «Первый день охранники смотрели строго. На второй день во время перерыва пошел дождь, и охрана села под елку обедать. Нас посадили напротив, под другими одиноко стоящими елками. От охраны (которая якобы наблюдала за нами) нас отделяло несколько десятков метров». В этот момент мой дедушка и решился на побег. «Казалось, убежать было нельзя. Я лег и начал ползти по совсем небольшой лощинке, смотря в сторону охранников. Махнув рукой Копылову, я пополз дальше к лесу. Копылов предупредил товарищей, чтоб они молчали и не смотрели в нашу сторону, и пополз за мной. По кустам мы двигались на четвереньках, а когда добрались до высокого соснового леса, то пошли стоя, сколько было силы. Бежать не могли, но старались шагать широко и часто». Когда беглецы прошли более километра, то услышали стрельбу сзади. Они продолжали двигаться в глубь леса и обманули преследователей. «Стрельба стихла. Мы были одни в лесу и почувствовали себя на свободе. Едва ли охрана лагеря могла найти наши следы. Но врагов было много: почти каждый эстонец был для нас опасен. Любой шорох вызывал тревогу. Мы шли и шли все дальше. Свобода, надежда, ненависть - вот что давало нам силу и энергию».

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1942. ПОБЕГ

Это был первый настоящий побег моего дедушки. Бежали они с Копыловым не по плану, а от безысходности - еще немного и они, если бы не умерли, то были бы отправлены в лагерь Тапа. Там гарантированная смерь, а не зловещая неизвестность. Двигались беглецы по ночам, а днем спали, попеременно сменяя друг друга. Тот, кто не спал, долбил ножиком, который сохранился у моего дедушки с лагеря (впоследствии мы его так и не нашли), трубку для курения. Шли на восток, по звездам определяя направление. Главной задачей беглецов было: достать оружие и продукты.

Двигались беглецы к Чудскому озеру. Они решили обойти его с севера и переправиться через реку Нарва. К своей цели они двигались 16 суток. На семнадцатые сутки погода была хмурой, и шел мелкий дождь, поэтому беглецы спали в сарае на очередном хуторе на сеновале. Во сне мой дедушка увидел, как «он плавал в воде, а потом какие-то противные люди схватили его багром за волосы и вытащили из воды, ободрав его тело до крови». Сон сном, но, когда дедушка открыл глаза, он обнаружил, что его разбудил шумом крыльев ястреба, который «залетел в сарай». Ястреба они быстро поймали и съели, «но Копылов сказал, что это к плохому». Потом мой дедушка рассказал ему свой сон, и Копылов сказал, что это тоже к плохому.

Днем, съев последние запасы пищи, беглецы решили немного пройти на восток. Солнце было ярким и жгло, но они не сняли черных перевернутых шинелей (перевернули, они их, чтобы не было видно букв SU ), так как рваные рубашки их бы выдали. «Мы считали, что эстонцы (кроме старых и молодых) косят сено для скота на зиму и поэтому войти в дом вполне безопасно, чтобы попросить необходимое, а если в дому никого не окажется, то украсть необходимое». Они начали искать очередной хутор, который вскоре обозначился на пути беглецов. «Вскоре мы заметили одиноко стоящий дом у самого леса. Сараев около него было много, значит, хозяин был богатый». Беглецы залегли в метрах пятидесяти от усадьбы и стали наблюдать, чтобы определить, есть ли кто в доме. Пролежали они более двух часов. «Во двор выходила старуха с ребенком. Казалось, что в доме только они, а молодые на работе». Мой дедушка с Копыловым рискнули и пошли к хутору. В огороде они нарвали табак и оставили его около бани, чтобы потом забрать. Потом подошли к крыльцу дома. «В этот момент вышла женщина лет сорока с ведром в руках. Увидев нас, обросших, в странной одежде, быстро повернула обратно к двери, хотела зайти, но потом подошла к нам и спросила по-эстонски: „Wenelane?“ - русские?» Что-то противное звучало в ее голосе, но, ни моему дедушке, ни Копылову не нужно было ее милое обращение, им нужны были продукты. «Я подтвердил по-эстонски: „Ja“ - и спросил ее, где ее муж и братья. Она ответила не сразу, а потом, приподымая голову, сказала, что работают. Я сказал, что нам нужен хлеб и мясо. Она кивнула головой, и мы с ней вошли в дом. Копылов остался во дворе. Женщина прошла в комнату, оставив меня в передней». Мой дедушка ее не послушался и вошел в комнату. Едва мой дедушка успел обвести глазами комнату, как вернулась женщина. Мой дедушка почувствовал опасность, когда посмотрел ей в глаза. Женщина не выдержала его взгляда и отошла за стол. «В этот момент из комнаты вышел мужчина лет двадцати, желтый, худой, невысокого роста. Он тоже спросил, русский ли я, и хотел зайти назад». Дедушка сделал скачок к двери. «Мужчина отскочил в сторону. Я бросился к выходу. Когда я очутился в коридоре, то увидел мужчину, заряжающего винтовку. Я бросился на него. Началась борьба за оружие. Прогремел выстрел. Пуля пролетела под левой рукой. На меня сзади накинулась женщина, но я ударил ее локтем в грудь, и она отстала». Придерживая левой рукой винтовку, мой дедушка правой рукой полез в карман за ножом, «но тут я почувствовал удар по голове, потом другой». Больше он, потеряв сознание, ничего не помнил.

Когда мой дедушка пришел в сознание, то обнаружил, себя лежачим на полу лицом вниз в луже крови. Дедушка начал осматриваться. «Приподняв голову, я увидел стоящего хилого эстонца, еще одного, которого я не видел, и женщину. Они рассматривали разбитый о мою голову приклад». Кружилась голова, хотелось пить. Дедушка попытался встать. Эстонцы вытащили его во двор. И посадили рядом с Копыловым, который сидел на земле недалеко от крыльца. Он стоял снаружи, но, услышав крик женщины (она закричала после удара моего дедушки), бросился на помощь и после недолгой потасовки получил две пули в конечности. Эстонцы явно не знали, как поступить с беглецами. «Я попросил у женщины пить. Она ответила, что коммунистам и бандитам дается только виселица, и указала на кадушку с грязной водой. Мы напились. Как из-под земли стали собираться вооруженные эстонцы». Мой дедушка понял, что побег провалился. «Ну что же, Миша, такая уж наша участь - умереть без пользы в какой-то проклятой Эстонии. Мы с тобой еще успеем попрощаться».

Через час или больше прибежали немцы из комендатуры во главе с офицером и с собакой. («Их было человек 10–15, мы не считали»). Беглецы были подвергнуты первому допросу. «Они спросили, кто еще был с нами. Я ответил, что еще пять человек. Пусть ищут. Спросили наши фамилии. Мы ответили, что Иванов и Петров. Офицер писал, а переводчик расспрашивал эстонцев. Когда закончили писать, подошел к нам офицер с переводчиком, который зачитал акт и дал подписать. Мы отказались в силу «неграмотности». Офицер не удивился и сказал через переводчика, чтобы мы поставили крест. Я держал акт вверх тормашками, и офицер перевернул акт, чертя пальцем крест. Я деловито взял карандаш и поставил крест на весь лист. Офицер сначала весело рассмеялся над моей «глупостью», а потом ударил сапогом несколько раз по плечам, по спине, пока не повалил на землю. Офицер пошел переписывать акт, но подписывать его больше не приносили».

На повозке беглецов повезли в комендатуру, где они переночевали в сарае под усиленной охраной. «Утром нас повезли на повозке на железнодорожную станцию, которая находилась в 27 километрах от Нарвы. На поезде нас отвезли в лагерь города Тапа».

Они не дошли до линии фронта всего около 27 км (9–11 часов).

Их привезли в лагерь Тапа, который находился у самой станции. Бывших беглецов выгрузили из повозки у проходных ворот. Там дедушка с Копыловым просидели в карцере 32 дня. «Я весил 42 килограмма, а Копылов - 39».

Но друзья выжили и даже нашли потом способ подкормиться, используя лагерный «базар», который, как и во всех других постоянных лагерях для военнопленных, находился на «plaze» (центральная лагерная площадь). «Из санчасти мы выходили в общий двор лагеря на базар, чтобы выменять за суп табак. Торговля шла за русские деньги (при условии, что денег не у кого не было). Базар был богатым. Русские же пленные здесь продавали мясо, сало, хлеб, яйца, жареных и вареных ежей, одежду, табак». Мой дедушка задался вопросом: «Откуда все это берется?» Ответ оказался на поверхности. «Несколько человек перебежчиков (люди, которые добровольно перешли на сторону к немцам) ходили под охраной работать к эстонским кулакам, и они давали продавать продукты в десять раз дороже, чем вне лагеря, на чем наживалась и охрана». Перебежчики жили в отдельных бараках и получали большую пайку. Из них немцы набирали лагерных шпионов. Впоследствии из них сформировали Власовскую армию. Вечером по одному они боялись выходить, так как их убивали за цигарку. Супу (даже при их продажности) перебежчикам давали недостаточно, поэтому мы меняли у них табак на суп («котелок супа за 5–6 цигарок табаку»). Более «бедные» пленные продавали на базаре очистки картофеля, жареных мышей и вареных лягушек, травяной суп. Такой товар стоил дешевле.

Впервые дедушка говорит о Власовской армии (РОА ) и принципах набора в нее. Из его рассказа можно понять, что в лагере немногие становились перебежчиками и уходили служить в армию генерала Власова: «С лагеря начали отправлять эшелон, куда попали и все штрафники. При погрузке дали 500 граммов хлеба (с чем мы расправились сразу же) и последующие пять дней не давали ничего. В пути умерло 12 человек. Привезли нас в Польшу в старую крепость города Демблин».

КОНЕЦ 1942-ГО . ДЕМБЛИНСКАЯ КРЕПОСТЬ

Старинная крепость, превращенная немцами в лагерь для военнопленных, за 1941–1942 годы похоронила под своими стенами более 120 тысяч советских людей, умерших от эпидемий, голода и пыток. Крепость была опутана сотнями рядов проволоки, которые разделяли ее на зоны, блоки. В каждой зоне, блоке были разные порядки. «В одном блоке немцы держали представителей южных народов СССР , в других блоках - представителей других народов СССР . Мы были в пересылочном блоке, и на нас немцы не обращали внимания, так как мы были предписаны на отправку в концлагерь. Никто ничего не работал. Пленные днем шатались по блоку, некоторые лежали, многие играли в карты на паек. Одни выигрывали и выживали, а другие проигрывали и умирали. Третьи торговали своими вещами, чтобы закурить или покушать. Русские полицейские бить штрафников опасались, так как при первой же возможности их убивали из-за угла». Над бывшими полицейскими и перебежчиками, попавшими в барак, устраивали самосуд.

Ненависть к предателям породила жестокость. Их судили, но делали это формально, скорее развлекаясь, чем защищая, также формально, как и фашисты.

В январе 1943 года мой дедушка и Копылов попрощались с Демблинской крепостью. «Нас штрафников погрузили в эшелон и везли трое суток без пищи. Из-за голода и холода в нашем вагоне умерло три человека, а с всего эшелона выкинули более сотни трупов». Когда эшелон остановился и узников выгрузили из вагонов и построили в колонну, то мой дедушка сразу понял, что случилось самое страшное. «По предписанию коменданта лагеря Тапа мы попали в концлагерь возле города Лимбург в Германии».

В этом лагере мой дедушка потерял своего лучшего друга по плену. «Я тоже заболел и попал в изолятор. В это же время куда-то отправили и Копылова. Спустя 1,5 года через пленных я узнал, что он работает на шахте в Саарской области». После войны они не встречались.

В лагере смерти, где находились не только мужчины, но и женщины, которым было, наверное, особенно тяжело, ведь им тяжелее было сопротивляться издевательствам, терпеть голод и побои. «Недалеко от нас работали русские девушки. Они раскидывали или выгружали из вагонов дробленый камень на станции. Другие работали при дробильной фабрике. Всех их содержали в тех же условиях, что и нас».

Женщина в лагере - понятие само по себе страшное. В концлагере ей приходится всегда тяжелее, чем мужчине. Она не только рабочая сила. Охрана лагеря может использовать ее и для удовлетворения своих мужских желаний. И она (охрана) этим пользовалась. Часть узниц откровенно занималась проституцией. «Они содержались в тех же условиях, что и остальные, но они имели большую возможность достать что-нибудь со стороны. Они ничего не делали, но хорошо одевались и хорошо ели». Тех женщин, кто отказывался, немцы били и всячески над ними издевались. К узникам эти женщины относились по-разному. «Одна часть женщин относилась к нам равнодушно, так как мы не могли предоставить им определенных лагерных льгот. Другие жалели и помогали нам. Третьи до такой степени были обижены своей судьбой и винили в этом нас, что просто не обращали на нас внимания».

Жизнь заключенного, попавшего в шахту, учит находить выход из совершенно безвыходной ситуации. «Шили тапочки из сукна на резиновой подошве. Сукно приносили в лагерь немцы, а резину резали из конвейера. Раньше резали из старого, а как его убрали, стали резать из того, который был в эксплуатации. За это тоже расстреливали, а потом стали расстреливать всех, у кого при обыске находили резину. Конвейер начали охранять, но он был длинный, и, потушив свои лампы, подальше от охранника резали несколько метров резины и прятали в забое или штреке. На другой день их резали на куски и проносили в лагерь, как подошвы, прибитые к деревянным колодкам. За каждую пару немец давал 1–1,5 килограмма хлеба. Это была большая поддержка». Вскоре немцы стали обыскивать при спуске в шахту. Они отбирали все, что находили. Пришлось узникам прекратить шить тапочки.

Вот тебе и бизнес в концлагере. Вот тебе и взаимоотношение между охраной и заключенными. Охрана проносит часть материала, а заключенные, рискуя своей жизнью, добывают вторую часть и изготовляют товар.

Союзники начали массированную бомбардировку Германии. Именно тогда мой дедушка понял, что война скоро окончится. «В этот же день авиация наших союзников бомбила города Саарбрюккен и Нойкирхен. Когда налетали самолеты, немцы скрывались в бункерах, оставляя охрану на русских полицейских». В момент бомбежки весь лагерь выходил во двор и наблюдал за ее ходом, радуясь каждой брошенной бомбе. Весь лагерь излучал одно - месть. Узники не испытывал никакой жалости.

Охрана делала все, чтобы склонить их к предательству. «Они чувствуют гибель, они бояться подумать, что будут поставлены на колени. Они теперь хвататься за все самое последнее. Они восхваляют предателя Власова, они издают русские газеты, выдвигают лозунги „За Россию без большевиков“, они посылают пропагандистов из русских предателей, чтобы обмануть русских людей, чтобы рассеять надежду, говоря, что Сталин нас не признает, что мы останемся предателями. Все это смешно. Большинство им не верит. Знаем, что англичане высадили десант во Франции и продвигаются».

В чем-то фашисты были правы. Сейчас крылатую фразу Сталина о том, что у нас нет пленных, есть только предатели, знает большинство. Но тогда они верили, что Родина и Сталин им помогут. Думаю, что, даже зная об этой фразе, они не перешли бы на сторону врага. Даже когда дедушка писал дневник (воспоминания), он верил в Сталина. Позже он разочаровался в нем и однажды даже сказал моему отцу, что Сталин хуже Гитлера, так как погубил больше людей.

Там у моего дедушки случилась первая любовь. «Через смену на другом элеваторе работали русские девушки. Однажды я встретился с девушкой лет девятнадцати, она была худа и бледна, с добрыми глазами и скромной улыбкой без радости. Она подала мне сверток, где был завернут хлеб, грамм на триста. Я взял и поблагодарил ее. Она приносила хлеб каждый день и, ничего не говоря, уходила. Когда нас перевели в другое место, то она стала передавать хлеб через подруг. Через некоторое время она попросила, чтобы я пришел к ней на элеватор». Дедушка пошел к ней, проигнорировав охрану. Наверно, он был влюблен. Это видно из его описания встречи и той неуютности, которую дедушка чувствует. «Она ожидала у входа. Я был одет плохо, с неделю не брился и был грязный. Она была одета лучше, все было подогнано и цело. Благодаря ее помощи я чувствовал себя лучше, но все еще был очень худой, поэтому я подошел к ней, как нищий подходит к покровителю, и поздоровался. Я был смущен, она это заметила и взяла меня за руки, села на брус, дав мне место. Я сел неуклюже, чувствуя все большую слабость. Она спросила, получал ли я хлеб. Я ответил, что получал и что она зря себя обижает».

Как в концлагере могут провести время два влюбленных человека? «Маруся не смотрела на меня, по щеке капля за каплей падали большие прозрачные слезинки. Я хотел ее успокоить, но в моем положении мне казалось это невозможным, и я молчал, чувствуя и понимая ее горе. Когда мы уже прощались, она написала на бумажке свой адрес и записала мой. Я эту бумажку впоследствии потерял, запомнил только Смоленскую область».

Тогда дедушка не понял, что это было прощание. «На другой день, утром, когда нас привели на фабрику, я встретился с ее подругой Валей, которая передала мне прощальный привет от Маруси: ее увезли. Я ничего не сказал. Мне было понятно все. Целый день я потом забывался и получал пинки и палки».

Любили ли они друг друга или же он испытывал только благодарность? Что было бы, если бы дедушка сохранил ее адрес? Разыскал бы ее (вдруг Маруся уцелела после концлагеря) или ее родных? Мне кажется, если бы они встретились, то им легче было бы вместе пережить тяготы жизни после плена.

В ЛАГЕРЕ ЦВАЙБРЮККЕН

Цвайбрюккен был разбомблен. Во время бомбежки союзников многие узники убежали, а тех, кто не успел, перестреляли. Поэтому лагерь был почти пуст. «В нем осталось не более десяти тысяч военнопленных». Узников водили рыть траншеи. Они слышали, как «англо-американцы обстреливали (не бомбили, а обстреливали) немецкие укрепления из тяжелой артиллерии». Они мечтали о скорой свободе.

В это время и мой дедушка попытался осуществить очередной побег. Он нашел напарников. «Я познакомился с бывшим младшим лейтенантом Николаем Балаклийским и Сашкой Татарином. Сашка Татарин спекулировал в лагере. Продавал хлеб за табак, покупал на него зажигалки, которые менял на хлеб». Подготовка к побегу была очень тщательной. На лагерном пайке его организовать было невозможно. «Сашка стал помогать нам супом и иногда и хлебом. Николай тоже немного спекулировал». Самым лишним в подготовке побега был мой дедушка: «Я не умел и не мог заниматься спекуляцией».

13 марта 1945 года побег состоялся. Они выбрасывали землю из траншеи и находились в самом ее конце. «Нас охранял старик. Он часто подходил и говорил: „Niks gyt“ (нехорошо). Я спросил его, что плохо, он ответил, что все. Ругал Гитлера, осматриваясь кругом, и говорил, что Германии конец». Они заговорили старика («Старик рассказал о себе и о своем отношении к фашистам»), напоили его, отвели в наблюдательный пункт и осмотрелись.

Шел дождь. «Если мы стояли в траншее - он нас видел, а если нагибались, нас не было видно… Мы положили свои головные уборы на бруствер, бросили лопаты и (переходя то на широкий шаг, то на шаг гуськом) прошли около 500 метров». Они оказались в конце траншеи и стали думать: куда податься? «Влево шла другая траншея в метрах двухстах от нас, в пятистах метрах ходили какие-то люди - по-видимому, там тоже охраняли пленных. Метрах в ста шла проселочная дорога, по которой ехал немец на быках - его разговор с быками мы слышали». Дедушка предложил встать в полный рост и неспешными шагами идти в соседнюю траншею. Его напарники по побегу отказывались. «Я их убедил. Встали и пошли широкими ровными шагами».

Так они дошли до траншеи, которая вывела узников к кромке леса. «В лесу было тихо. Мы свернули туда и пошли под гору, а когда вышли на небольшое открытое место, то внизу виднелся Саарбрюккен. Мы решили дождаться вечера под кустом акации. Когда стемнело, я встал между ветками акации и почувствовал себя на свободе».

ОПЯТЬ НА СВОБОДЕ

Отдохнув и выспавшись, беглецы пошли на запад. На пятый день беглецы «встретили» союзников. «Мы… смотрели через окно. Вот слышим шум. Идут танки, на них белая звезда. Все радостно выбежали на улицу. Три танка остановились. На автомашине подъехали негры с автоматами наперевес. Увидев нас, двое закричали приветливо: «Русс?» Мы закричали радостно: «Да, русские». И к нам полетели из машины несколько плиток шоколада, сигарет, конфет, пакетов. Танки и машина поехали дальше».

Теперь дедушка и его соратники по побегу почувствовали свободу. Они ее поняли так, как их научил плен. Два дня дедушка с товарищами еще пробыли здесь. Чтобы насытиться. «Мы взяли мешки и пошли на бугор, где стояли разбитые повозки. Там набрали продуктов. У немцев брали молоко и вино. Оделись в новую одежду. Теперь было все: и пить, и курить, и есть». Через два дня они решили двинуться на запад. «Говорили, что американцы живут в городе Ландшпуль в семи километрах от нас, там полно русских. Мы решили идти туда».

В ГОРОДЕ ЛАНДШТУЛЬ

Пересыльный лагерь, куда попал мой дедушка, находился за городом. Он был лагерем для русских солдат, побывавших в плену. «Проволока ограждений была растоптана американскими танками. Бараки перегорожены досками. Свободных комнат не было. На улицах горели костры: готовили пищу. Бывшие пленники катались на веломашинах и мотоциклах. Мужской пол был в основном пьяный». Все отобрали у немцев. Приходили к немцу, ставили его к стене и брали все, что хотели. Так делали все. Многих немцев расстреливали, если он был фашистом или плохо относился к русским.

Русские пленные поняли, что в условиях этого лагеря им разрешено заниматься всем, что дозволено. И они этим и занялись. «Мы наполнили половину вагона таким количеством продуктов, которое не смогли бы съесть за два года. Откуда-то прикатили бочку спирта. Мои друзья пили постоянно, я же никогда не пил и отвечал за сохранность продуктов. По вечерам в вагоне набиралось человек тридцать, приходили девушки».

Грабеж в Ландштуле продолжался около двух недель. Только после того, как американцы вывесили приказ, что всем русским нужно собраться на сборном пункте в городе Номбург, он утих. Бывшие русские пленные стали покидать город. Покинул его и мой дедушка. «Мы взяли две машины продуктов, на третью сели сами и отправились туда».

НА СБОРНОМ ПУНКТЕ В ГОРОДЕ НОМБУРГ

Сборный пункт был размещен в бывшем немецком военном городке. «На сборном пункте было около двадцати тысяч человек». Первое время они жили, кому где нравится, ели свои продукты и расправлялись с бывшими обидчиками. «Первые дни проходила расправа над бывшими услужниками фашистов. Полицейского Николая Баламута бросили из окна третьего этажа, Алекса повара убили ножами, Володю полицейского повесили, переводчицу утопили в уборной. Самосуд шел неделю, а потом успокоились».

Потом приехал полковник из советского представительства. Он навел порядок в лагере. Всех перетасовали и разместили по-новому. «Семейных отдельно, девушек отдельно, военнопленных и военнообязанных отдельно. Были образованы три полка, батальоны, роты, взводы, отделения». Дедушку назначили сначала командиром отделения, а потом помощником командира роты по политчасти: «Моя задача была убедить прекратить грабеж немцев, произвол, хулиганство».

В конце мая американцы сформировали из бывших пленных и узников эшелон и на Эльбе передали их представителям СССР . Многие из пленных попали в действующие части Советской Армии. Попал туда и мой дедушка. «Нас отправили в 234-й сборный пункт в город Ратенов, где мы прошли проверку, а оттуда - в воинскую часть. Я попал в мехполк, где был комотделения, потом комвзвода и ротным агитатором». Тут дедушку и застало окончание войны.
«3 марта 1946 года был демобилизован согласно указу президиума. 27 марта приехал в родной город. Погулял 20 дней и поступил на работу в Коми, контору Промбанка в качестве бухгалтера».

Наконец-то можно не бояться, не чувствовать себя загнанным зверем. Война закончилась! Это могло бы быть счастливым концом, как бывает в кино, но реальность в это время была иной. Жестокость людей в послевоенной жизни, людей, которые должны поддерживать его, ведь он столько пережил, что они могли бы гордиться им, оказалась страшнее для него, чем фашистские лагеря.

ЕСЛИ НЕ ДРУГ МОЙ - НЕ ЧИТАЙ

«Это все может быть оценено по-разному, но факты останутся фактами. Я недоволен своей судьбой. Хотел бы жить и работать с пользой для людей, но почему-то нельзя быть таким, каким я был до армии и в армии. Теперь встречаю подозрения, незаслуженное оскорбление. Мне часто задают вопрос, почему я остался в живых. Ответить очень трудно, ведь я никогда не думал остаться живым, но ненависть к мучителям, любовь к настоящему оставило мне жизнь. Я люблю настоящее, но нет, нет мне возможности сегодня бороться со всей энергией, на что вызывает партия наша, лишь потому, что люди думают, что я и все военнопленные не понимают высоких стремлений, малодушны, с животными инстинктами. Да, таких много, но мне это тяжело, непереносимо».

«Сегодня великий праздник нашего народа. Вчера был на торжественном заседании. Со мной не разговаривают по-товарищески коллеги. Не знаю. Или же унижают, потому что я занимаю должность ниже, или за прошлую мою судьбу, может, я не умею вести себя, слишком молчалив, но мне кажется, что это из-за того, что я был в плену. Также я одинок бываю и на демонстрации. Я рад и готов делиться радостью с ними, но не знаю почему, не получается. Мне тяжело быть одиноким и еще тяжелее находиться с людьми, которых хорошо знаешь, но которые обращаются с тобой как с незнакомцем. Поэтому я не пошел на демонстрацию. Слушал по радио демонстрацию из Москвы, но потом стало скучно. Идти, хотя и есть куда, но я не могу рассказать никому свое горе. Есть мать, сестра, но им не понять. Я ничего не говорю им. Есть подруга. Она знает мою историю, но не знает переживаний. Она также становиться далекой. Но сегодня я не пойду к ней, люблю, но не пойду. Сегодня пошел один в театр, чтобы хоть немного рассеять мысли, но там встретил товарища Кулакова, бывшего друга. Вспомнили прошлое из техникума. Он орденоносец, ранен несколько раз и теперь лежит в больнице. Знает ли он о моем несчастном прошлом, не знаю, но он ничего подробно не спрашивал, и я ничего не сказал. Я не виноват, но мне тяжело говорить. Вдруг он не поймет меня, вдруг он примет прошлое как отрицательное. Я не хочу. Я расскажу ему другой раз, если удастся. Но разве я не прежний, разве я изменился. Почему Баталов, узнав мою историю, теперь избегает меня? Ведь он знает меня, он знает, что я не мог изменить в чем-нибудь Родине, он знает это, как и я сам, но почему же отчуждается? Мне тяжело, часто невыносимо. Почему же, как на позор, я уже полгода ношу удостоверение вместо паспорта? Я боюсь его показывать, мне стыдно и до смерти тяжело. Я не совершил ничего против Родины, советской власти, русского народа. Я готов покончить с собой. Мне это не тяжело, я десятки раз переносил больше, чем сама смерть. Но еще есть небольшая надежда, что МВД Коми АССР найдет истинные подтверждения, и мне будет спокойно. Я даже не знаю, могу ли быть принят в институт. Я хотел бы в педагогический, но разве мне могут доверить такую работу, когда у меня нет даже паспорта. В другой институт? Но я не имею права на выезд».

Сегодня теплый, еще первый такой в эту весну мягкий, чистый приятный ветерок. Ручьи текут особо бурно. Хороший день, но ничего не ожидал необыкновенного. Хотел выполнить свои обязанности в Промбанке, а вечером сходить в кино, но вспомнил, что 25-го кончается срок продления моего удостоверения, заменяющего паспорт за номером 1182, за тем же, какой заменял мне фамилию на шахте Реден. В обеденный перерыв пошел в паспортный стол. Думал, что мне скажут прийти завтра, а завтра поставят штамп „продлен до 25 июля“, но дали номер и попросили две фотокарточки. Пошел фотографироваться, чувствуя радость, похожую на радость купленному на свои деньги в 1936 году костюму или на радость от получения значка ГТО . Кажется, я получу паспорт. Ведь я знаю, что это ничего не изменит в отношении людей, но это придаст мне сил».

На этом заканчивается дневник. Долгие годы дедушку преследовали воспоминания о лагерях, часто он кричал во сне, но родным ничего не рассказывал. Он начинал пить, когда становилось особенно тяжело. Часто он говорил, что за ним следят, но ему никто не верил. Возможно, это была правда, возможно - последствие психологической травмы, нанесенной в плену. Но о своем плене он всегда вспоминал крайне скупо. Он всегда был одинок среди людей.

«Я не смею говорить…» Воспоминания моего деда А. А. Калимова о фашистском плене (1941–1945) / Ирина Калимова

Предупреждение: фотоматериалы приложенные к статье +18. НО Я НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОШУ ПОСМОТРЕТЬ ЭТИ ФОТО
Статья была написана в 2011 году для сайта The Russian Battlfield. Все о Великой Отечественной войне
остальные 6 частей статьи http://www.battlefield.ru/article.html

Во времена Советского Союза тема советских военнопленных была под негласным запретом. Максимум, признавалось, что некоторое количество советских солдат попало в плен. Но конкретных цифр практически не было, давались лишь какие-то самые туманные и маловразумительные общие цифры. И лишь спустя почти полвека после окончания Великой Отечественной войны у нас заговорили о масштабах трагедии советских военнопленных. Было трудно объяснить, каким образом победоносная Красная Армия под руководством КПСС и гениального вождя всех времени в течение 1941-1945 годов умудрилась потерять только пленными около 5 миллионов военнослужащих. И ведь две трети этих людей погибло в немецком плену, в СССР вернулось всего чуть более 1,8 миллионов бывших военнопленных. При сталинском режиме эти люди были "парии" Великой войны. Их не клеймили позором, но в любой анкете содержался вопрос о том, был ли анкетируемый в плену. Плен - это запятнанная репутация, в СССР трусу было проще устроить свою жизнь, чем бывшему воину, честно отдавшему долг своей стране. Некоторые (хотя и не многие) возвратившиеся из немецкого плена повторно отсидели в лагерях "родного" ГУЛАГа только потому, что не смогли доказать свою невиновность. При Хрущеве им стало немного легче, но гадкое словосочетание "был в плену" во всевозможных анкетах испортило не одну тысячу судеб. Наконец, во времена брежневской эпохи о пленных просто стыдливо умалчивали. Факт нахождения в немецком плену в биографии советского гражданина становился для него несмываемым позором, влекшим подозрения в предательстве и шпионаже. Этим и объясняется скудость русскоязычных источников по проблеме советских военнопленных.
Советские военнопленные проходят санитарную обработку

Колонна советских военнопленных. Осень 1941 года.

Гиммлер осматривает лагерь для советских военнопленных под Минском. 1941 год.

На Западе же любая попытка рассказать о военных преступлениях Германии на Восточном фронте расценивался как пропагандистский прием. Проигранная война против СССР плавно перетекла в свою "холодную" стадию против восточной "империи зла". И если руководство ФРГ официально признало геноцид еврейского народа, и даже "покаялось" за него, то ничего подобного не произошло по поводу массового уничтожения советских военнопленных и мирного населения на оккупированных территориях. Даже в современной Германии существует устойчивая тенденция свалить все на голову "бесноватого" Гитлера, нацисткой верхушки и аппарата СС, а также всячески обелить "славный и героический" вермахт, "простых солдат, честно выполнявших свой долг" (интересно, какой?). В мемуарах немецких солдат сплошь и рядом, как только вопрос заходит о преступлениях, то автор немедленно заявляет, что обычные солдаты были все классные парни, а все мерзости творили "звери" из СС и зондеркоманд. Хотя практически поголовно все бывшие советские солдаты говорят, что гнусное отношение к ним начиналось с первых же секунд плена, когда они находились еще не в руках "нацистов" из СС, а в благородных и дружеских объятиях "прекрасных парней" из обычных строевых частей, "не имевших к СС никакого отношения".
Раздача пищи в одном из пересыльных лагерей.


Колонна советских пленных. Лето 1941 года район Харькова.


Военнопленные на работах. Зима 1941/42 гг.

Только с середины 70-х годов ХХ-го века отношение к ведению военных действий на территории СССР стало медленно меняться, в частности немецкие исследователи занялись изучением судьбы советских военнопленных в рейхе. Здесь большую роль сыграла работа профессора Гейдельбергского университета Кристиана Штрайта "Они нам не товарищи. Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945 гг." , опровергшая многие западнические мифы в отношении ведения боевых действий на Востоке. Штрайт работал над своей книгой 16 лет, и она является на данный момент самым полным исследованием о судьбе советских военнопленных в нацистской Германии.

Идеологические установки по обращению с советскими военнопленными исходили с самого верха нацистского руководства. Еще задолго до начала кампании на Востоке Гитлер на совещании 30 марта 1941 года заявил:

"Мы должны отказаться от понятия солдатского товарищества. Коммунист никогда не был и не будет товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение. Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьём врага, через 30 лет снова возникнет коммунистическая опасность..." (Гальдер Ф. "Военный дневник". Т.2. М., 1969. С.430).

"Политические комиссары являются основой большевизма в Красной Армии, носителями идеологии, враждебной национал-социализму, и не могут быть признаны солдатами. Поэтому, после пленения, их надо расстреливать".

Про отношение к мирному населению Гитлер заявлял:

"Мы обязаны истребить население - это входит в нашу миссию охраны германской нации. Я имею право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как черви".

Советские военнопленные из Вяземского котла. Осень 1941 года


На санобработку перед отправкой в Германию.

Военнопленные перед мостом через реку Сан. 23 июня 1941 года. Согласно статистике до весны 1942 года из этих людей не доживет НИКТО

Идеология национал-социализма вкупе с расовыми теориями привели к бесчеловечному отношению к советским военнопленным. Например, из 1 547 000 французских военнопленных в немецком плену умерло всего около 40 000 человек (2,6%) , смертность советских военнопленных по самым щадящим оценкам составила 55% . Для осени 1941 года "нормальная" смертность пленных советских военнослужащих составляла 0,3% в день, то есть около 10% в месяц! В октябре-ноябре 1941 года смертность наших соотечественников в немецком плену достигла 2% в день, а в отдельных лагерях до 4,3% в день. Смертность попавших в плен советских военнослужащих в этот же период в лагерях генерал-губернаторства (Польша) составляла 4000-4600 человек за сутки. К 15 апреля 1942 года из 361 612 пленных, переброшенных в Польшу осенью 1941 года, осталось в живых всего 44 235 человек. 7559 пленных сбежало, 292 560 умерло, а еще 17 256 были "переданы в СД" (т.е. расстреляны). Таким образом, смертность советских военнопленных всего за 6-7 месяцев достигла 85,7%!

Добитые советские пленные из маршевой колонны на улицах Киева. 1941 год.

К сожалению, размер статьи не позволяет сколько-нибудь достаточного объема освящения этого вопроса. Моя цель - ознакомить читателя с цифрами. Поверьте: ОНИ УЖАСАЮТ! Но мы должны знать об этом, мы должны помнить: миллионы наших соотечественников были умышленно и безжалостно уничтожены. Добитые раненные на поле боя, расстрелянные на этапах, заморенные голодом, умершие от болезней и непосильного труда они целенаправлено были уничтожены отцами и дедами тех, кто сегодня живет в Германии. Вопрос: чему могут научить своих детей такие "родители"?

Советские военнопленные расстрелянные немцами при отступлении.


Неизвестный советский военнопленный 1941 год.

Немецкие документы об отношении к советским военнопленным

Начнем с предыстории прямо не касающейся Великой Отечественной войны: за 40 месяцев Первой Мировой войны русская императорская армия потеряла пленными и пропавшими без вести 3 638 271 человек. Из них в германском плену содержалось 1 434 477 человек. Смертность среди русских пленных составила 5,4%, и ненамного превышала естественную смертность в России в то время. Причем смертность среди пленных других армий в германском плену составляла 3,5%, что также был невысокий показатель. В те же годы в России находилось 1 961 333 военнопленных противника, смертность среди них составляла 4,6%, что практически соответствовало естественной смертности на территории России.

Все изменилось через 23 года. Например, правила обращения с советскими военнопленными предписывали:

"...большевистский солдат потерял всякое право претендовать на обращение с ним, как с честным солдатом в соответствии с Женевским соглашением. Поэтому вполне соответствует точке зрения и достоинству германских вооруженных сил, чтобы каждый немецкий солдат проводил бы резкую грань между собою и советскими военнопленными. Обращение должно быть холодным, хотя и корректным. Самым строгим образом следует избегать всякого сочувствия, а тем более поддержки. Чувство гордости и превосходства немецкого солдата, назначенного для окарауливания советских военнопленных, должно во всякое время быть заметным для окружающих".

Советских военнопленных практически не кормили. Вглядитесь в эту сценку.

Вскрытое следователями Чрезвычайной Государственной Комиссии СССР массовое захоронение советских военнопленных


Погонщик

В западной историографии до середины 70-х годов ХХ-го века была вполне распространена версия о том, что "преступные" приказы Гитлера были навязаны оппозиционно настроенному командованию вермахта и почти не исполнялись "на местах". Эта "сказка" родилась во время Нюрнбергского процесса (действия защиты). Однако анализ ситуации показывает, что например, Приказ о комиссарах исполнялся в войсках весьма последовательно. Под "отбор" айнзацкоманд СС попадали не только все военнослужащие еврейской национальности и политработники РККА, но и вообще все кто мог оказаться "потенциальным противником". Военная верхушка вермахта практически единогласно поддержала фюрера. Гитлер в своей беспрецедентно откровенной речи 30 марта 1941 года "давил" не на расовые причины "войны на уничтожение", а именно на борьбу с чуждой идеологией, что было близко по духу военной элите вермахта. Пометки Гальдера в его дневнике однозначно указывают на общую поддержку требований Гитлера, в частности Гальдер записал, что "война на Востоке существенно отличается от войны на Западе. На Востоке жестокость оправдывается интересами будущего!". Сразу после программной речи Гитлера штабы ОКХ (нем. OKH - Oberkommando des Heeres верховное командование сухопутных сил) и ОКВ (нем. OKW - Oberkommando der Wermacht, верховное командование вооруженных сил) приступили к оформлению программы фюрера в конкретные документы. Наиболее одиозные и известные из них: "Директива об установлении оккупационного режима на подлежащей захвату территории Советского Союза" - 13.03.1941 г., "О военной подсудности в районе "Барбаросса" и об особых полномочиях войск" -13.05.1941 г., директивы "О поведении войск в России" - 19.05.1941 г. и "Об обращении с политическими комиссарами" , чаще именуемом "приказ о комиссарах" - 6.6.1941 г., распоряжение верховного командования вермахта об обращении с советскими военнопленными - 8.09.1941. Изданы эти приказы и директивы в разное время, но черновики их были готовы практически в первой неделе апреля 1941 года (кроме первого и последнего документа).

Несломленный

Практически во всех пересыльных лагерях наши военнопленные содержались под открытым небо в условиях чудовищной скученности


Немецкие солдаты добивают советского раненного

Нельзя сказать, чтобы оппозиции мнению Гитлера и верховного командования германских вооруженных сил о ведении войны на Востоке совсем не существовало. Например, 8 апреля 1941 года, Ульрих фон Хассель вместе с начальником штаба адмирала Канариса полковником Остером был у генерал-полковника Людвига фон Бека (являвшегося последовательным противником Гитлера). Хассель записал: "Волосы встают дыбом от того, что документально изложено в приказах (!), подписанных Гальдером и отданных войскам, по поводу действий в России и от систематического применения военной юстиции по отношению к гражданскому населению в этой издевающейся над законом карикатуре. Подчиняясь приказам Гитлера, Браухич жертвует честью немецкой армии". Вот так, не больше и не меньше. Но оппозиция решениям национал-социалистского руководства и командования вермахта была пассивной и до самого последнего момента весьма вялой.

Я обязательно назову учреждения и лично "героев" по чьим приказам был развязан геноцид против мирного населения СССР и под чьим "чутким" присмотром было уничтожено более 3-х миллионов советских военнопленных. Это вождь немецкого народа А. Гитлер , рейхсфюрер СС Гиммлер , обергруппенфюрер СС Гейдрих , начальник ОКВ генерал-фельдмаршал Кейтель , главком сухопутных сил генерал-фельдмаршал ф. Браухич , начальник Генерального штаба сухопутных сил генерал-полковник Гальдер , штаб оперативного руководства вермахта и его начальник генерал артиллерии Йодль , начальник правового отдела вермахта Леман , отдел "L" ОКВ и лично его начальник генерал-майор Варлимонт , группа 4/Qu (начальник под-к ф. Типпельскирх ), генерал для особых поручений при главкоме сухопутных сил генерал-лейтенант Мюллер , начальник правового отдела сухопутных сил Латман , генерал-квартирмейстер генерал-майор Вагнер , начальник военно-административного отдела сухопутных сил ф. Альтенштадт . А также под эту категорию попадают ВСЕ командующие группами армий, армиями, танковыми группами, корпусами и даже отдельными дивизиями немецких вооруженных сил (в частности показателен знаменитый приказ командующего 6-й полевой армии ф.Рейхенау, практически без изменений продублированный по всем соединениям вермахта).

Причины массового пленения советских военнослужащих

Неготовность СССР к современной высокоманевренной войне (по разным причинам), трагическое начало военных действий привело к тому, что к середине июля 1941 года из 170 советских дивизий находившихся к началу войны в приграничных военных округах 28 оказались в окружении и не вышли из него, 70 соединений класса дивизии были фактически разгромлены и стали небоеспособны. Огромные массы советских войск часто беспорядочно откатывались назад, а германские моторизованные соединения, двигаясь со скоростью до 50 км в сутки, отрезали им пути отхода, не успевшие отойти советские соединения, части и подразделения попадали в окружение. Образовывались большие и малые "котлы", в которых большая часть военнослужащих попадала в плен.

Другой причиной массового пленения советских бойцов, особенно в начальный период войны, было их морально-психологическое состояние. Существование как пораженческих настроений среди части военнослужащих Красной Армии, так и общих антисоветских настроений в определенных слоях советского общества (например, среди интеллигенции) в настоящее время уже не является секретом.

Необходимо признать, что бытовавшие в Красной Армии пораженческие настроения стали причиной перехода некоторого количества красноармейцев и командиров на сторону врага с первых же дней войны. Редко, но случалось, что линию фронта организованно переходили целые воинские части со своим оружием и во главе со своими командирами. Первый точно датированный подобный случай имел место 22 июля 1941 г., когда на сторону противника перешло два батальона 436-го стрелкового полка 155-й стрелковой дивизии, под командованием майора Кононова. Нельзя отрицать, что это явление сохранилось даже на завершающем этапе Великой Отечественной войны. Так, в январе 1945 г. немцы зафиксировали 988 советских перебежчиков, в феврале - 422, в марте - 565. На что надеялись эти люди понять сложно, скорее всего просто частные обстоятельства, вынуждавшие искать спасения собственной жизни ценой предательства.

Как бы там ни было, а в 1941 г. пленные составили 52,64% от общего количества потерь Северо-Западного фронта, 61,52% потерь Западного, 64,49% потерь Юго-Западного и 60,30% потерь Южного фронтов.

Общее количество советских военнопленных.
В 1941 году по немецким данным в крупных "котлах" было захвачено около 2 561 000 советских военнослужащих. В сводках германского командования сообщалось, что в котлах под Белостоком, Гродно и Минском было взято в плен 300 000 человек, под Уманью - 103 000, под Витебском, Могилевом, Оршей и Гомелем - 450 000, под Смоленском - 180 000 , в районе Киева - 665 000, под Черниговым - 100 000, в районе Мариуполя - 100 000, под Брянском и Вязьмой 663 000 человек. В 1942 году еще в двух крупных "котлах" под Керчью (май 1942-го) - 150 000, под Харьковом (тогда же) - 240 000 человек. Здесь сразу надо оговориться, что немецкие данные представляются завышенными ибо заявленное количество пленных зачастую превышает численность армий и фронтов принимавших участие в той или иной операции. Наиболее яркий пример этого - киевский котел. Немцы заявили о взятии в плен восточнее столицы Украины 665 000 человек, хотя полная списочная численность Юго-Западного фронта к моменту начала Киевской оборонительной операции не превышала 627 000 человек. Причем около 150 000 красноармейцев осталось вне кольца окружения, а еще около 30 000 сумели выйти из "котла".

К. Штрайт, наиболее авторитетный специалист по советским военнопленным во Второй Мировой войне, утверждает, что в 1941 г. вермахт захватил в плен 2 465 000 бойцов и командиров Красной Армии, в том числе: группа армий "Север" - 84 000, группа армий "Центр" - 1 413 000 и группа армий "Юг" - 968 000 человек. И это лишь в крупных "котлах". Всего же, по оценке Штрайта в 1941 году германскими вооруженными силами было захвачено в плен 3,4 млн. советских военнослужащих. Это составляет примерно 65% от общего количества советских военнопленных захваченных в период с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года.

В любом случае количество советских военнопленных захваченных вооруженными силами рейха до начала 1942 года не поддается точному исчислению. Дело в том, что в 1941 году предоставление донесений в вышестоящие штабы вермахта о числе взятых в плен советских военнослужащих не являлось обязательным. Распоряжение по этому вопросу было отдано главным командованием сухопутных сил только в январе 1942 года. Но не вызывает сомнений, что количество захваченных в плен в 1941году красноармейцев превышало 2,5 млн. человек.

Также до сих пор нет точных данных об общем количестве советских военнопленных, захваченных германскими вооруженными силами с июня 1941 года по апрель 1945 года. А. Даллин, оперируя немецкими данными, приводит цифру в 5,7 млн. человек, коллектив авторов под руководством генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева в редакции своей монографии от 2010 года сообщает о 5, 059 млн. человек (из них около 500 тыс. военнообязанных призванных по мобилизации, но захваченных противником на пути в воинские части), К. Штрайт оценивает количество пленных от 5,2 до 5,7 млн.

Здесь надо учитывать, что к военнопленным немцы могли относить такие категории советских граждан как: попавшие в плен партизаны, подпольщики, личный состав незавершенных формирований народного ополчения, местной противовоздушной обороны, истребительных батальонов и милиции, а также железнодорожников и военизированных формирований гражданских ведомств. Плюс сюда же попало и некоторое количество гражданских лиц угнанных на принудительные работы в рейх или оккупированные страны, а также взятых в заложники. То есть немцы пытались "изолировать" как можно больше мужского населения СССР призывного возраста, особо это и не скрывая. Например, в минском лагере для военнопленных содержалось около 100 000 собственно пленных военнослужащих РККА и около 40 000 гражданских лиц, а это практически всё мужское население г. Минск. Подобной практики придерживались немцы и в дальнейшем. Вот выдержка из приказа командования 2-й танковой армии от 11 мая 1943 года:

"При занятии отдельных населённых пунктов нужно немедленно и внезапно захватывать имеющихся мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если они могут быть причислены к способным носить оружие, под охраной отправлять их по железной дороге в пересыльный лагерь 142 в Брянске. Захваченным, способным носить оружие, объявить, что они впредь будут считаться военнопленными, и что при малейшей попытке к бегству будут расстреливаться".

Учитывая это, число советских военнопленных захваченных немцами в 1941-1945 гг. колеблется от 5,05 до 5,2 млн. человек, включая около 0,5 млн. человек формально не являвшихся военнослужащими.

Пленные из вяземского котла.


Казнь пытавшихся сбежать советских военнопленных

ПОБЕГ


Необходимо упомянуть и тот факт, что некоторое количество советских военнопленных было немцами отпущено из плена. Так, к июлю 1941 года в сборных пунктах и пересыльных лагерях в зоне ответственности ОКХ, скопилось большое количество военнопленных, на содержание которых вообще не было никаких средств. В связи с этим немецкое командование пошло на беспрецедентный шаг - приказом генерал-квартирмейстера от 25.07.41 №11/4590 были освобождены советские военнопленные ряда национальностей (этнические немцы, прибалты, украинцы, а затем и белорусы). Однако распоряжением OKВ от 13.11.41 №3900 эта практика была прекращена. Всего за этот период было освобождено 318 770 человек, из них в зоне ОКХ - 292 702 человека, в зоне OKВ - 26 068 человек. В их числе 277 761 украинцев. В последующем освобождались лишь лица, которые вступали в добровольческие охранные и иные формирования, а также в полицию. С января 1942 года по 1 мая 1944 года немцами было освобождено 823 230 советских военнопленных, из них в зоне ОКХ - 535 523 человека, в зоне OKВ - 287 707 человек. Хочу подчеркнуть, мы не имеем морального права осуждать этих людей, ибо в подавляющем количестве случаев это была для советского военнопленного единственная возможность выжить. Другое дело, что большая часть советских военнопленных, сознательно отказалась от какого-либо сотрудничества с врагом, что в тех условиях фактически было равносильно самоубийству.



Добивание обессилевшего пленного


Советские раненные - первые минуты плена. Скорее всего их добьют.

30 сентября 1941 года было дано распоряжение комендантам лагерей на востоке завести картотеки на военнопленных. Но это надо было сделать после окончания кампании на Восточном фронте. Особо подчеркивалось, что центральному справочному отделу должны сообщаться только сведения на тех пленных, которые "после селекции", произведенной айнзацкомандами (зондеркомандами), "окончательно остаются в лагерях или на соответствующих работах". Из этого прямо следует, что в документах центрального справочного отдела отсутствуют данные об ранее уничтоженных военнопленных при передислокации и фильтрации. Видимо, поэтому почти полностью отсутствуют комплектные документы о советских военнопленных по рейхскомиссариатам "Остланд" (Прибалтика) и "Украина", где осенью 1941 года содержалось значительное количество пленных.
Массовый расстрел советских военнопленных район Харькова. 1942 год


Крым 1942 год. Ров с телами расстреляных немцами пленных.

Парная фотография к этой. Советские военнопленные роют себе могилу.

Отчетность отдела по делам военнопленных OKВ, предоставляемая Международному комитету Красного Креста, охватывала только систему лагерей подчиненных OKВ. Сведения в комитет о советских военнопленных стали поступать лишь с февраля 1942 года, когда было принято решение об использовании их труда в немецкой военной промышленности.

Система лагерей для содержания советских военнопленных.

Всеми делами, связанными с содержанием иностранных военнопленных в рейхе, занимался отдел военнопленных вермахта в составе общего управления вооруженных сил, руководимого генералом Германом Рейнеке. Отдел возглавляли: полковник Брейер (1939-1941 гг.), генерал Гревениц (1942-1944 гг.), генерал Вестхофф (1944 г.), и обергруппенфюрер СС Бергер (1944-1945 гг.). В каждом военном округе (а позднее и на оккупированных территориях), переданном под гражданское управление, имелся "командующий военнопленными" (комендант по делам военнопленных соответствующего округа).

Немцы создали весьма широкую сеть лагерей для содержания военнопленных и "остарбайтеров" (насильно угнанных в рабство граждан СССР). Лагеря для военнопленных делились на пять категорий:
1. Сборные пункты (лагеря),
2. Пересыльные лагеря (Дулаг, Dulag),
3. Постоянные лагеря (Шталаг, Stalag) и их разновидность для командного состава Красной Армии (Офлаг),
4. Основные рабочие лагеря,
5. Малые рабочие лагеря.
Лагерь под Петрозаводском


В таких условиях перевозили наших пленных зимой 1941/42 годов. Смертность на этапах пересылки достигала 50%

ГОЛОД

Сборные пункты находились в непосредственной близости к линии фронта, здесь шло окончательное разоружение пленных, и составлялись первичные учетные документы. Пересыльные лагеря находились вблизи крупных железнодорожных узлов. После "сортировки" (именно в кавычках) пленных как правило отправляли в лагеря имеющие постоянное место расположения. Шталаги различались по номерам, и одновременно в них содержалось большое количество военнопленных. Например, в "Шталаг -126" (Смоленск) в апреле 1942 содержалось 20 000 человек, в "Шталаг - 350" (окрестности Риги) в конце 1941 года - 40 000 человек. Каждый "шталаг" был базой для сети основных рабочих лагерей, ему подчиненных. Основные рабочие лагеря имели наименование соответствующего шталага с добавлением буквы, в них содержалось по несколько тысяч человек. Малые рабочие лагеря подчинялись основным рабочим лагерям или непосредственно шталагам. Они именовались чаще всего по названию населенного пункта, в котором были расположены, и по названию основного рабочего лагеря, в них находилось от нескольких десятков до нескольких сотен военнопленных.

В общей сложности, в эту по-немецки стройную систему входило около 22 000 крупных и мелких лагерей. В них содержалось одновременно более 2 млн. советских военнопленных. Лагеря находились как на территории рейха, так и на территории оккупированных стран.

В прифронтовой полосе и в армейском тылу пленными заведовали соответствующие службы ОКХ. На территории ОКХ обычно размещались лишь пересыльные лагеря, а шталаги находились уже в ведомстве ОКВ - то есть в границах военных округов на территории рейха, генерал-губернаторства и рейхскомиссариатов. По мере продвижения немецкой армии дулаги превращались в постоянные лагеря (офлаги и шталаги).

В ОКХ пленными занималась служба генерал-квартирмейстера армии. Ей подчинялись несколько местных комендатур, в каждой из которой находилось несколько дулагов. Лагеря в системе ОКВ подчинялись управлению военнопленных соответствующего военного округа.
Замученный финнами советский военнопленный

Этому старшему лейтенанту перед смертью вырезали звезду на лбу


Источники:
Фонды Федерального архива ФРГ- Военного архива. Фрайбург. (Bundesarchivs/Militararchiv (BA/MA)
ОКВ:
Документы отдела пропаганды вермахта RW 4/v. 253;257;298.
Особо важные дела по плану "Барбаросса" отдела "L IV" штаба оперативного руководства вермахта RW 4/v. 575; 577; 578.
Документы ГА "Север" (OKW/Nord) OKW/32.
Документы справочного бюро вермахта RW 6/v. 220;222.
Документы отдела по делам военнопленных (OKW/AWA/Kgf.) RW 5/v. 242, RW 6/v. 12; 270,271,272,273,274; 276,277,278,279;450,451,452,453. Документы управления военной экономики и вооружения (OKW/WiRuArnt) Wi/IF 5/530;5.624;5.1189;5.1213;5.1767;2717;5.3 064; 5.3190;5.3434;5.3560;5.3561;5.3562.
ОКХ:
Документы начальника вооружения сухопутных сил и командующего армией резерва (OKH/ChHRu u. BdE) H1/441. Документы отдела иностранных армий "Восток" генерального штаба сухопутных сил (OKH/GenStdH/Abt. Fremde Heere Ost) Р3/304;512;728;729.
Документы начальника архива сухопутных сил Н/40/54.

А. Даллин "Германское правление в России 1941-1945 гг. Анализ оккупационной политики". М. Из-во Академии наук СССР 1957 г.
"СС в действии". Документы о преступлениях. М. ИИЛ 1960 г.
Ш. Датнер "Преступления немецко-фашистского вермахта в отношении военнопленных во II Мировой войне" М. ИИЛ 1963 г.
"Преступные цели - преступные средства". Документы об оккупационной политике фашисткой Германии на территории СССР. М. "Политиздат" 1968 г.
"Совершенно секретно. Только для командования". Документы и материалы. М. "Наука" 1967 г.
Н. Алексеев "Ответственность нацистских преступников" М. "Международные отношения" 1968 г.
Н. Мюллер "Вермахт и оккупация, 1941-1944. О роли вермахта и его руководящих органов в осуществлении оккупационного режима на советской территории" М. Воениздат 1974 г.
К. Штрайт "Солдатами их не считать. Вермахт и советские военнопленные 1941-1945 гг.". М. "Прогресс" 1979 г.
В. Галицкий. "Проблема военнопленных и отношение к ней советского государства". "Государство и право" №4, 1990 г.
М. Семиряга "Тюремная империя нацизма и ее крах" М. "Юр. Литература" 1991 г.
В. Гуркин "О людских потерях на советско-германском фронте в 1941-1945 гг." НиНИ №3 1992
"Нюрнбергский процесс. Преступления против человечности". Сборник материалов в 8-ми томах. М. "Юридическая литература" 1991-1997 гг.
М. Ерин "Советские военнопленные в Германии в годы Второй Мировой войны" "Вопросы истории" №11-12, 1995
К. Штрайт "Советские военнопленные в Германии/Россия и Германия в годы войны и мира (1941-1995)". М. "Гея" 1995 г.
П. Полян "Жертвы двух диктатур. Жизнь, труд, унижения и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине". М. "РОССПЭН" 2002 г.
М. Ерин "Советские военнопленные в нацистской Германии 1941-1945гг. Проблемы исследования". Ярославль. ЯрГУ 2005г.
"Истребительная война на востоке. Преступления вермахта в СССР. 1941-1944. Доклады" под редакцией Г. Горцика и К. Штанга. М. "Аиро-ХХ" 2005 г.
В. Ветте "Образ врага: Расисткие элементы в немецкой пропаганде против Советского Союза". М. "Яуза", ЭКСМО 2005г.
К. Штрайт "Они нам не товарищи. Вермахт и советские военнопленные в 1941-1945гг". М. "Русская панорама" 2009 г.
"Великая Отечественная война без грифа секретности. Книга потерь". Коллектив авторов под руководством Г.Ф. Кривошеева М. Вече 2010 г.

Пришло время для очередного рассказа. На этот раз поделюсь с вами историей одного ветерана. Ему уже восемьдесят четыре года, но старик бодр и при памяти. Зовут его Николай Петрович Дядечков. Служил он в 143 гвардейском стрелковом полку, дошёл практически до Берлина, был ранен и отправлен в госпиталь.
Что он рассказал мне? Прежде чем изложить его рассказ, скажу ещё несколько слов - в те времена о необычном говорить было не принято, так как это считалось антинаучным, пережитком прошлого и так далее.
А теперь непосредственно сам рассказ.
Когда началась война, Николай Петрович гостил у своей тётки в Москве. На фронт отправился в числе первых. Прибавил себе возраст на три года. Ростом и лицом он был старше своих лет. Можно было вообще все 20 дать!
Пережил и бомбёжку, и окружение. Был в плену, бежал. Но о том, что он был в плену, никому не рассказывал. За плен могли расстрелять, так как люди, побывавшие в плену, считались врагами народа. Вот такие были страшные времена.
О том, какие фашисты были звери, знают все. А вот о чём узнал Николай Петрович.
Немцы захватили деревушку Искра. Создали там свой штаб, население заставили работать на себя. Кого-то расстреляли. В основном тех, кто не мог работать (маленькие дети и старики).
Отряд Дядечкова должен был взять деревню в кольцо и до наступления основных сил не давать врагу выйти из окружения. Искра находилась среди холмов близ озёр. На холмах - сплошь сосна.
Как-то ночью был Николай Петрович на дежурстве. Слышал от ребят, что волк повадился ходить к их лагерю. Время такое - зверь к человеку льнёт. Напугали видимо его бомбёжками и стрельбами - выгнали из лесной чащи. Вот и бродит серый хищник кругами, добычу ищет. Близко волка не видел никто, всё больше издали его примечали. И вот стоит на посту Николай Петрович, Искра в низине огнями светит, обрывки речи немецкой и немецких песен ветер доносит. Над головой - ветви сосен, и звезды через них поблёскивают. Морозно. Ноябрь.
Чувствует вдруг Николай, что глядит на него кто-то позади. Оборачивается, оружие на изготовку. А позади парень стоит. Безусый, молодой. Незнакомый совершенно, и на немца не похож. Попросил воды и еды. Николай дал ему поесть и попить. Парень поблагодарил и ушёл в лес. И как только он ушёл - с Николая будто наваждение сошло. Он испугался - не увидел ли кто-нибудь ещё этого человека? Ведь могут спросить про него. Да ещё спросят - почему Николай не разбудил никого, документы у него не спросил и так далее.
Через три дня прилетели бомбардировщики фашистов и разбомбили холмы. А потом немцы ходили и добивали тех, кто был ещё жив.
Николая они почему-то не добили. У него была повреждена левая нога, левая рука. Два немца чуть не подрались из-за русского солдата. Пришёл третий, какой-то немецкий военный чин, и приказал взять с собой раненного.
Оказывается, в живых они по глупости больше никого не оставили. И им нужны были сведения о наших войсках и наших планах. Держали Николая в каком-то сарае. Ногу и руку, правда, перевязали. Приходили с допросами, иногда били. На четвёртый день пришёл к нему какой-то немец-очкарик. Сразу было видно, что штабной. Такие не воюют, а сидят за бумагами. Пришёл и сказал, что утром будет расстрел, так как от Николая ничего узнать не удалось и теперь он больше не нужен. Сказал и ушёл.
Николай не спал всю ночь. Какой теперь от сна толк-то? Перед смертью не выспишься. Вдруг слышит, что кто-то у стены сарая копает-скребётся. Подошел Николай к той стене. Прислушался. И вправду, копает кто-то. В щелки между досок ничего не видно.
Николай позвал. Никто не отозвался. Ему не по себе стало. Немцы изгаляются? Какого-то зверя решили натравить? О зверствах фашистов Николай был наслышан: и как собакам младенцев на растерзание бросали... и прочее.
Под стеной стала образовываться маленькая ямка, провал. И через полчаса в сарай залез огромный серый зверь. Весь в земле. Как такой большой зверюга пролез через вырытый им же лаз - то было загадкой. Николай прижался к противоположной стене, к доскам, поскольку считал, что сожрёт его-таки этот зверь. В сарае не было яркого света, зато у двери в сарай висел фонарь. Правда, снаружи. И его свет пробивался сквозь щели в нутро сарая.
Зверь был похож на волка, но крупнее и голова не так вытянута. Уши меньше и располагались не на макушке, а как бы по бокам головы. Зверь смотрел на Николая, как тому показалось, долго. Затем вылез через лаз. Николай, недолго думая, полез следом. Чуть было не застрял. Когда он выбрался, его поразила тишина в деревне. Немцы всегда охраняли деревню, а тут словно бы никого не было. Не вникая в суть этой обстановки, Николай подался до леса. Как он только не угодил в озеро или ещё куда - одному богу известно.
К рассвету он был в незнакомых местах. Сел на поваленное дерево и заснул. А проснулся в госпитале на койке. Тут ему и пришло в голову сыграть амнезию. Временную.
И уже после войны, почти пять лет спустя, он случайно узнал, что деревня Искра была найдена пустой. Людей в ней не было. Стояла немецкая техника в некоторых дворах, оружие лежало. А людей не было. Но информация про все это засекреченная была. Сейчас - не знаю.
В войну всякое бывало. И даже необъяснимое.