За три дня до своей смерти Державин начал оду «На тленность...», но успел написать только небольшой фрагмент. Это восьмистишие вошло во все его посмертные собрания сочинений. Приводимый здесь текст является последними строками, написанными Державиным.

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

В кабинете Державина на стене висела известная историческая карта «Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории», составленная Страссом. Из огромного сияющего и парящего в небесах шара следует водопад разных потоков историй народов и государств от Сотворения мира и от Рождества Христова вплоть до 1800 года. Согласно заметке в «Сыне отечества», Державин смотрел на эту карту, когда писал свое восьмистишие.

Интересно, что эти строки написаны поэтом на аспидной доске. Сегодня они почти стерлись с нее. Вместе эти строки образуют акростих, первые буквы которого легко складываются в «Руина чти». Что было задумано дальше нам никогда не узнать. Что чтит руина останется загадкой.

М. Л. Гаспаров в «Записях и выписках» делится удивительным воспоминанием:

Свидетелем настоящего чуда я был один раз в жизни. У Державина есть знаменитое восьмистишие: «Река времен в своем стремленьи…» Глядя на эти стихи, я однажды заметил в них акростих «РУИНА», дальше шло бессмысленное «ЧТИ». Я подумал: вероятно, Державин начал писать акростих, но он не заладился, и Державин махнул рукой. Через несколько лет об этом акростихе появилась статья М. Холле: он тоже заметил «руину» и вдобавок доказывал (не очень убедительно), что «чти» значит «чести». Я подумал: вот какие бывают хозяйственные филологи: заметил то же, что и я, а сделал целую статью. Но это еще не чудо. У хороших латинистов есть развлечение: переводить стихи Пушкина (и др.) латинскими стихами. Я этого не умею, а одна моя коллега умела. Мы летели с ней на античную конференцию в Тбилиси, я был еще кандидатом, она - аспиранткой, ей хотелось показать себя с лучшей стороны; сидя в самолете, она вынула и показала мне листки с такими латинскими стихами. Среди них был перевод «Реки времен», две Алкеевы строфы. Я посмотрел на них и не поверил себе. Потом осторожно спросил: «А не можете ли вы переделать последние две строчки так, чтобы вот эта начиналась не с F, а с Т?» Она быстро заменила flumine на turbine. «Знаете ли вы, что у Державина здесь акростих?» Нет, конечно, не знала, «Тогда посмотрите ваш перевод». Начальные буквы в нем твердо складывались в слова AMOR STAT, любовь переживает руину. Случайным совпадением это быть не могло ни по какой теории вероятностей. Скрытым умыслом тоже быть не могло: тогда не пришлось бы исправлять stef на stat. «Чудо» - слово не из моего словаря, но иначе назвать это я не могу. Перевод этот был потом напечатан в одном сборнике статей по теории культуры в 1978 г.

6 июля 1816 года в Званке, своем имении близ Новгорода, семидесятитрехлетний Гаврила Романович Державин записал эти строки на черной грифельной доске (его обычный черновик).

Восемь строк, за которыми, как утверждали родственники, по всей видимости, должны были следовать другие. Однако через день, 8 июля, "лег он в постелю, в половине второго часа, вздохнул сильнее обыкновенного, и с сим вздохом скончался "... Надпись на могильной плите увековечила "действительного тайного советника и разных орденов кавалера " (о поэте - ни слова)...

Грифельная же доска с черновиком последнего стихотворения была доставлена в Императорскую библиотеку по просьбе директора ее, А.Н. Оленина, и пятьдесят лет спустя академик Я.К. Грот, выдающийся исследователь творчества Державина, свидетельствовал: "Всякий может видеть (доску) на стене, в отделении русских книг; но от начертанных на ней строк почти ничего уже не осталось ".

Там же, в отделе рукописей Государственной Публичной библиотеки СССР имени М.Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, можно видеть ее и сегодня, под стеклом в рамке из лакированного дерева. При хорошем освещении угадываются отдельные буквы, слова...

Однако "река времен" эти строки пока что не одолела. Скопированные на бумагу сразу же после смерти поэта, они были вскоре напечатаны в "Сыне Отечества", одном из самых известных литературных журналов.

С престарелым Державиным мы хорошо знакомы по пушкинскому рассказу о лицейском экзамене 8 января 1815 года: "Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно; глаза мутны; губы отвислы; портрет его, где представлен он в колпаке и халате, очень похож...", правда, "он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь ". В последний же раз Державин взялся за грифельную доску ровно через полтора года после того лицейского посещения, и мы можем легко вообразить, как он опять оживился, преобразился 6 июля 1816 года...

Пройдем же по последним державинским строчкам, наверное, еще не доведенным до полного совершенства, но, без сомнения, гениальным.

Заглавия нет. Но, по словам близких Державину людей, поэт собирался назвать стихи "На тленность".

"Река времен в своем стремленьи..."

С древних веков постоянно использовался образ "река жизни", "река времени"; в кабинете Державина висела своеобразная картина-таблица "Река времен, или Эмблематическое изображение всемирной истории".

Длинная полоса - "карта" истекших пяти тысяч лет; сверху вниз идут рукава бесконечной реки с названиями: "Египет", "Вавилон", "Греция"; затем почти все они сливаются в "Риме". Из "Рима" берут начало разные "европейские ручьи" - французский, английский, германский... рядом русский. У правого же края "карты" - самая прямая протока: достижения науки, литературы, искусства. Тут стоят имена Гомера и Ньютона, перечисляются крупнейшие открытия. У нижнего обреза карты, там, где 1800 год (а дальше время для издателя еще не протекло), последние имена и события культурного мира. Прививка оспы; Лавуазье; открытие Цереры (астероида); Державин...

Именно глядя на эту картину-таблицу, поэт складывал свои последние строки. И в то же время в них слышится эхо одного из ранних стихов, принесших тридцатисемилетнему поэту громкую славу:

"Глагол времен" - это бой часов, который в той же строке отдается эхом: "металла звон".

В последних стихах - иной, более величественный, спокойный образ, "река времен"; она не требует мгновенной рифмы и, не торопясь, движется "в" своем стремленьи"...

Через четырнадцать лет после кончины Державина Пушкин, арестованный в Болдине холерой, должен будет выполнить просьбу заезжего соседа, отставного подпоручика Дмитрия Алексеевича Остафьева,- написать что-либо в альбом. Отказать невозможно, тем более, что незадолго перед тем Остафьев получил автограф у дядюшки поэта, Василия Львовича; и Александр Сергеевич поступает так, как часто делал в подобных случаях: заносит в альбом стихотворение не свое, но уж особенно уместное среди холеры, склонной многих унести "в своем стремленьи". Не имея под рукой сочинений Державина, Пушкин писал по памяти и дважды ошибся, причём обе ошибки любопытны. О втором случае речь впереди, первую же строку хозяин Болдина записал: "Река времен в своем теченьи".

Пушкин с его тягой к простоте и точности предпочитает ясное и реалистическое "теченье" более абстрактному, туманному "стремленью". Когда молодой Пушкин произносил на память стихи Жуковского и притом забывал или невольно менял какое-либо слово, Жуковский понимал, что это место неудачно и его нужно переделать. Однако Державин - это Державин. По Пушкину лучше "теченье"; но Державин - поэт XVIII столетия, склонного к высокому, мерному слогу, и тут уместнее "стремленье". Тем более, что благодаря этому слову в первой строке три раза встречается рокочущее сочетание "ре ": ре ка вре мен... стре мленье... Это, конечно, неспроста, что выяснится дальше (хотя сразу скажем, что вряд ли Державин пересчитывал количество "ре " и сознательно конструировал подобные звукосочетания - так шел стих, интуиция подсказывала).

Расставаясь с первой строкой, заметим на прощание, что река соответствовала старинным понятиям о быстроте времени: правда, XVIII век к концу сильно заторопился, но все же не смог переменить того ощущения темпа событий, которое было привычно Державину с молодых тысяча семьсот пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов...

Река времен, а между тем в 1818 году все тот же молодой поэт, которого успел благословить, сходя в гроб, старик Державин, напишет (о другом поэте, Батюшкове):

Восхищенный стихами Пушкина, Вяземский писал Жуковскому: "В дыму столетий!" Это выражение - город. Я все отдал бы за него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших. Знаешь ли, что Державин испугался бы "дыма столетий"? О прочих и говорить нечего ".

Нам сегодня, в конце XX века, восхищение Вяземского несколько странно: "дым столетий" и другие подобные определения быстро несущегося времени сделались довольно привычными, даже шаблонными. Однако почти всякий шаблон имеет, наверное, весьма благородное происхождение: когда-то был свежим образом, который от частого употребления несколько стерся... В начале же XIX века хорошо различали державинское представление о медленном, величественно текущем времени, которое невозможно сравнить с быстро рассеивающимся дымом (Державин "испугался бы"), и пушкинский взгляд на быстро, бешено, призрачно как дым несу щееся время, взгляд, тяготеющий уж не к XVIII. а скорее, к нашему, XX веку.

Река времен, дым столетий - две "концепции времени"...

Действительный тайный советник, бывший секретарь императрицы, губернатор, министр юстиции и многих российских орденов кавалер, Державин знал толк в царствах и царях. Кроме того, интересовался историей, хотя в его эпоху она была куда меньше и "уютнее", чем теперь.

Если бы спросить старика, чертившего знаки на грифельной доске, велико ли прошедшее, какова пропасть забвения, вечность "за плечами", поэт сказал бы приблизительно так, как записал в ту пору восемнадцатилетний Александр Горчаков, один из мальчиков, взиравших на Державина во время лицейского экзамена: "История - время цивилизованных дел человеческих, обнимающее последние пять тысяч лет ". Премудрый Бюффон незадолго до того исчислил, будто накаленному земному шару пришлось остывать восемьдесят тысяч лет...

Слова "миллион лет" еще не произносятся, Египетские иероглифы еще не прочтены (это удастся сделать через шесть лет после кончины Державина). Еще несколько десятилетий на земле никто ничего не будет знать о хеттах - великой многовековой цивилизации, сыгравшей немалую роль в предыстории нашей культуры. Индийская культура Мохенджо-Даро и Хараппы, древнешумерские города, крито-микенский мир и немало других, абсолютно неведомых Державину стран и эпох еще лежит в "пропасти забвенья", точную глубину которой непонятно, как измерить.

Но что цари и царства! Державин, хоть и придворный, хоть и министр, никогда не давал за них большой цены. В 1780-х годах он столь сильно переложил на современные стихи 81-й псалом, что "библейский текст" был строго запрещен цензурой:

Теперь, в 1816-ом, он по-новому повторял давно облюбованную мысль.

Здесь снова слышны те "раскаты", что уже звучали в первой строке; снова много "р ": чрез, лиры, трубы ...

Любопытно, что в том болдинском альбоме, куда были переписаны державинские стихи, Пушкин ошибся второй раз, написав: "чрез звуки лиры иль трубы". Согласно Пушкину выходило, что нечто остается благодаря поэзии (лира) или славе, исторической памяти (труба). Державин же, возможно, хотел сказать, что вообще если что-либо на свете остается, то благодаря только искусству, ведь лира и труба - инструменты музыкальные, подчиняющиеся только поэтам, сказителям, бардам.

Кажется, Пушкин ощутил тут известную неточность, расплывчатость державинского образа и невольно поправил или завел спор с умершим поэтом: в самом деле, что и благодаря чему остается на свете?

Страшный звуковой взрыв, подготовленный прежними "р " и "ре ", в первой и шестой строках... Жерлом пожрется - жер - жре : один корень - жрать, пожирать, жрец, жертва, жерло . Державин был великим мастером подобного стихового рыка; в стихотворении "Снегирь" (о смерти Суворова) есть строка: "Северны громы в гробе лежат" (впрочем, как тут не вспомнить, что в знаменитых, особенно по опере Чайковского, стихах "Если б милые девицы так могли летать, как птицы, и садились на сучках..." Державин нарочно не ввел ни одного "р ").

Осталось только сказать, что в последней строке последнего стихотворения - "И общей не уйдет судьбы" - "р " совсем исчезает, зато какие завывающие гласные: о-е-у-е ! Эхо, печальный гул, доносящийся из пропасти, из жерла Дантова ада; вспомним у Пушкина похожую звукопись: "Буря мглою небо кроет" (у-я-о-ю-ео-о-е ).

Если уж разговор зашел о звуках, нужно коснуться неясного до конца вопроса: как произносить последние слова пятой и седьмой строк, с е или ё : остае тся - пожрё тся или остае тся - пожре тся. По мнению некоторых филологов, ё в ту пору было менее употребительно.

Но полной уверенности нет - не слышим... Стихи обрываются.

Смысл их страшен и прост: та сила, что уносит в пропасть народы, царства и царей, не может на первых порах (века, тысячелетия) одолеть то, что создано лирой и трубой, и всетаки в конце концов жерло вечности поглотит и самое высшее создание человеческого духа. Пропасть забвения, жерло вечности... А меж тем за двадцать один год до того, в 1795 году, Гаврила Романович был настроен как будто иначе:

Державин последних стихов спорит с Державиным "Памятника"!

Читатель же этой статьи, возможно, ожидает полного нашего согласия не с семидесятитрех-, а пятидесятидвухлетним поэтом: все будут довольны и успокоятся, воскликнув по обычаю: "Рукописи не горят! " (Этот счастливый булгаковский образ теперь столь часто повторяется, что порою хочется поджечь иную рукопись: а вдруг и в самом деле не сгорит!)

Попробуем, однако, взглянуть на вещи без излишней предвзятости и спокойно разобрать два тезиса: "Времени полет не сокрушит..." и "Жерлом пожрется... " Державин жил в ту эпоху, когда делалось немало открытий, наводивших на мысль о "бренности и тленности". "Слово о полку Игореве" - чудесный аноним, всего на два десятилетия вынырнувший из "пропасти", чтобы затем, в смуте и пламени 1812 года, исчезнуть; впрочем, исчезнуть, оставшись; но неведомый автор в первых же строках представляет своего абсолютно неведомого предшественника, учителя: "Боянъ же, братие..."

Еще и еще великие творения - и рядом пустоты. Библия - но уж давно понято, что самые древние списки священной книги на много веков моложе первоначального текста, и сколько же пропало, отсеялось по дороге!.. Даже то, что остается потомкам, вдруг кажется случайным, эфемерным...

Мудрый Марк Аврелий явился новому времени всего в двух рукописных списках, причем один из них вскоре исчезает. Современник Александра Македонского Менандр, чье имя гремит в веках, чьи герои в древности были фигурами нарицательными, как в наше время Тартюф, Хлестаков... Менандр - драматург, корифей, основоположник так называемой новоаттической комедии, мастер... Сотня с лишним его пьес, десятки раз изданных и переизданных, занимала бы сегодня немалое место в любой библиотеке. Но только в 1905 году находят папирус с текстом (более или менее полным) пяти комедий. И уже в наше время обнаружена еще пьеса в Оксиринхе, самой знаменитой на свете помойке, куда сбрасывали ненужные вещи в птолемеевском Египте... Наконец, Тит Ливий, король древнеримских историков. Только 35 книг из 142, только 25 процентов его "Истории Рима от основания города" досталось нашему времени. Правда, слух был, что в библиотеке Ивана Грозного, унаследованной от византийских императоров, были все тома, но где та библиотека, где те книжки и свитки, которые, согласно авторитет:ному мнению академика М.Н. Тихомирова, возможно, разошлись из дворцового собрания в глухие монастыри? И что действительно видел "под Кремлем" некий подмастерье XVIII века, заоравший "Слово и дело!" и жестоко битый, так как книги, которые он якобы обнаружил, после не нашлись? Случайность.

Марк Блок, прекрасный французский историк, убитый фашистами, имел основание сомневаться в том, что мы в самом деле получаем от прошлого "главные вещи"; кто же поручится, что мы не судим, например, о литературе целой эпохи по сочинениям второстепенным, а о материальной культуре - по остаткам более или менее случайным?

Державин, можно сказать, пессимист: "А если что и остается..." Мы же, оптимисты, можем, кажется, сделать только одно почтительное возражение Гавриле Романовичу: река времени течет непросто, главный поток, конечно, из прошлого в будущее, но как ни сильно это течение, существует и некое "противотечение" - назад, к тому Вчера, что неотделимо от Сегодня и Завтра. Все это хорошо знал автор следующего после Державина "Памятника":

Пока на свете хоть один поэт, он по природе своей оживляет прошедшее,и как же ему не воскресить Пушкина, Державина!

Бессмертие, как бесконечность, имеет два направления.

Однако опять вернемся к нашему восьмистишию. Ведь сочинение не окончено, и мы даже можем предположить - что Державин собирался еще написать... Если река времен уносит народы, царства и царей, если даже звуки лиры и трубы пожрет вечность, то нужно создать маленький, уютный очаг в "пустынях времени", собрав вокруг него семью, друзей, радуясь немногому:

В этих стихах, сочиненных за несколько лет до кончины, Державин восхищается пением птиц, рожком пастуха, домашними разговорами, утренним кофе, игрой в лапту, охотой... Но напоследок в том же сочинении ("Евгению. Жизнь званская") вдруг возникают мотивы смерти и вечности: жизнь - миг, человек - прах, и, может быть, лишь Клия (Клио), муза истории, сохранит память о поэте, впрочем, скорее всего, лишь как эхо, дух в тех краях, где он жил:

"Труба" в этом четверостишии, конечно, предшественница "лиры и трубы" последних стихов.

6 июля 1816 Державин, скорее всего, хотел по-новому высказать уже сказанное о смерти как источнике особой тихой житейской радости. Хотел, но не успел или не захотел успеть...

Есть мастера, удивительно умеющие не оканчивать свои сочинения. Таков был, например. Пушкин, у которого много чудесных стихотворных и прозаических отрывков, то ли завершенных, то ли лукаво брошенных и сохраняющих прелесть полуотделанного камня, неоконченной статуи. Есть даже специальный термин - стиль non finita , когда мастер как бы выступает в соавторстве с несовершенным, когда отсутствие - гармоническое дополнение присутствия.

Однако бывают иные случаи. Иногда автор не оканчивает произведения оттого, что не успевает. И тогда его соавтор - смерть. Я видел картину одного художника, где были изображены борцы; художник умер, не успев только дорисовать им глаза, но от того работа стала много сильнее: мощные, сплетенные, безглазые фигуры и сверх того - сам факт смерти художника. Все это придавало изображению новый, особый смысл.

Если после кончины человека, как заметила А. А. Ахматова, все портреты его меняются, то, конечно, меняются и стихи. Стихи предсмертные - особенно. Гаврила Романович 6 июля 1816 года, можно сказать, выступил в соавторстве со смертью и вечностью. 8 июля смерть прошлась по восьмистишию "рукою мастера" и придала ему тот смысл, которого Державин не предполагал (а впрочем, кто знает, может быть, предчувствовал?). И что же?

Перечтем еще и еще раз последние стихи: казалось бы, ничего не может быть печальнее - смерть, пропасть забвенья, жерло пожирающее... Все это снова и снова возвращает нас к уже вспомянутому: "глагол времен! металла звон..." Приходит на память и Александр Блок:

Эти строки звучат по-державински, хотя Блок вряд ли о том думал: гроба, плиты - и та самая труба!

Важнейшее же слово - "торжественной". Надгробные строки торжественны. Последние стихи Державина, несомненно, тоже торжественны; кроме обычного сетования на скоротечность сущего, в них сокрыта тайна, торжественность.

Не смеем навязывать своего мнения, но заметим, что для автора этой статьи и нескольких опрошенных им друзей в последних строках Державина присутствует и какая-то странная радость, нет, точнее, не радость, но некий свет, приобщение к вечности.

В чем тут секрет? Может быть, так: гениальные стихи даже на самую печальную тему всегда заключают в себе и выход, "бессмертья, может быть, залог". Если на свете создаются такие стихи - не все потеряно. И Державин объясняет: все проходит, уносится, потирается, но если поэт, человек способен все это охватить, понять, то самим этим пониманием он уже как бы вечен, бессмертен. И не о том ли за тридцать два года до смертного часа уже сказал тогдашний Гаврила Романович Державин:

Вот какие мысли пришли при чтении тех стихов, которые при совершенно особенных обстоятельствах записал на грифельной доске великий поэт Гаврила Романович Державин 6 июля 1816 года.

Стихотворение Державина «Река времён в своём стремленьи» - одно из самых мистических стихотворений русской литературы. Державин умер в возрасте 73 лет, что в начале 19 века считалось глубокой старостью. Последние 13 лет своей жизни вышедший в отставку Державин прожил в собственном имении Званка в Новгороде, где и умер 8 июля 1816 г (по старому стилю). Державин до последних мгновений оставался поэтом. За 2 дня до смерти, 6 июля, он написал своё последнее стихотворение «Река времён в своём стремленьи».

История создания стихотворения описана в комментариях к посмертной публикации в журнале «Сын отечества» № 30 за 1816 г. Державин написал стихотворение в своём кабинете и читал племяннику, Семёну Василевичу Капнисту.

Очевидно, поэт вдохновился таблицей «Река времён». Эта составленная немцем Страссом схема была переведена на русский язык и издана в 1805 г. «Эмблематическое Изображение Всемирной Истории» представляло историю каждого государства с древности и до 18 века как реку, на русле которой были написаны имена «славных мужей». Можно было наблюдать исток каждой реки, иссушение некоторых рек, впадение рек одна в другую. Реки существующих государств просто обрывались в конце схемы, которая наглядно показывала тленность всего сущего: не только человеческой жизни, но и великих держав. Между тем, имя Державина тоже было вписано в реку времени последним среди великих деятелей эпох Просвещения.

Державин всегда писал стихотворения начерно на аспидной доске грифелем. Так было написано и его последнее восьмистишье. В посмертных изданиях стихотворение называлось «Последние стихи Державина» или «На тленность». Сегодня буквы на доске едва различимы.

Литературное направление и жанр

Державин всегда оставался просветителем, хотя и пережил эпоху просвещения. Недаром за полгода до смерти Державин, «в гроб сходя, благословил» молодое поколение лицеистов – представителей новой эпохи с новыми литературными направлениями.

Литературное направление просветительского классицизма предполагает, что содержание произведения просветительское, а форма – классицистическая. Излюбленный поэтический жанр классицизма – ода. Ещё родственники Державина в своих воспоминаниях называли последнее стихотворение поэта началом оды, которая не была дописана из-за смерти автора. Мандельштам считал начало этой торжественной песни подобным трубному гласу пророка.

Только в середине 20 в. американский языковед Морис Халле заметил, что стихотворение Державина – акростих, из первых букв каждой строчки которого составляются загадочные строки: «Руина чти». По факту своего предсмертного написания стихотворение – автоэпитафия, надпись у порога собственной могилы, сделанная умирающим поэтом.

Тема, основная мысль и композиция

Тема стихотворения стала одним из его заголовков. Это стихотворение о тленности, смертности всего сущего. В основе стихотворения библейская истина о том, что слава человеческая подобна цвету на траве, который опадает, когда засыхает трава. По сравнению с Библией, основная мысль стихотворения усечена. В Библии человеческая слава противопоставлена слову Божьему, пребывающему вовек. Это одно из доказательств незаконченности последнего произведения Державина.

С другой стороны, отсутствие логического завершения могло быть замыслом автора, символизирующим внезапный и незапланированный конец любой земной жизни.

По свидетельству племянницы жены Державина Елизаветы Львовой, за два дня до смерти дядя начал «оду о быстроте времени», написав первую строфу и две строчки второй строфы. Трудно сказать, что имела в виду племянница. Стихотворение Державина представляет собой восьмистишье. Первый катрен посвящён идее бренности всего земного: людей и царей, народов и царств, всех человеческих деяний. Второй катрен о том, что забвению подлежит даже то, что, с точки зрения человека, заслуживает вечной памяти. Это слава человеческая, добытая творчеством (лира) или сражением (труба).

Тропы и образы

Образ реки времени, конечно же, отсылает к древнегреческому Стиксу – реке, через которую души умерших переправлялись в царство мёртвых. Так что стихотворение – свидетельство готовности автора предстать перед Всевышним Судьёй. Вся первая строфа – метафора реки времени, которая топит «народы, царства и людей» «в пропасти забвенья». Во второй строфе появляется ещё более угрожающий образ-метафора – жерло (глотка) вечности. Старославянизмы в фразе «Вечности жерлом пожрётся» одновременно и пугают читателя, оставляя его перед страшной разверстой бездной, и становятся приметой жанра высокого стиля. Аллитерация, повторение шипящих в соединении с сонорными (чн, жр, жрл) создаёт клокочущий, грозный звуковой образ.

Вы можете прослушать аудиозапись стихотворения "Река времен в своем стремленьи…". Текст читает Заслуженный артист России Александр Дмитриевич Фёдоров.

Мы подошли к последней странице творчества Державина. Уже глубоким стариком, за несколько недель до смерти, он написал свое последнее стихотворение. Оно короткое, всего в восемь строк:

Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы!

Поэт уходил в Вечность. И смотрел в нее философски спокойно, печально и мудро. Никто не властен избежать могучего потока времени. Мы все, живущие на земле, объединены этим стремительно уносящим нас потоком. И все-таки, все-таки есть надежда, что остается нечто от каждого поколения людей, остается "чрез звуки лиры и трубы". Иначе нарушилась бы связь времен. А державинский символический образ "реки времен" не звучал бы с такой достоверной силой, не оставался бы надолго в нашей памяти.

Литература

1. Державин Г.Р. Сочинения с объяснительными примечаниями Я.К. Грота: В 9 т. СПб., 1864-1884.
2. Державин Г.Р. Стихотворения. Л., 1933.
3. Державин Г.Р. Стихотворения. Л., 1947.
4. Державин Г.Р. Сочинения. М., 1985.
5. Белинский В.Г. Сочинения Державина // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 3 т. М., 1948. Т. 2.
6. Гуковский Г.А. Русская поэзия XVIII века. Л., 1927.
7. Западов В.А. Гаврила Романович Державин. М.; Л., 1965.
8. Серман И.З. Русская поэзия второй половины XVIII века. Державин // История русской поэзии: В 2 т. Л., 1968. Т. 1.
9. Западов А.В. Поэты XVIII века (М.В. Ломоносов, Г.Р. Державин). М., 1979.
10. Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.
11. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1979-1980.
12. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001.

Читайте также другие темы главы VI: