Американский социолог, социолингвист и социальный психолог канадского происхождения Ирвинг Гофман (1922- 1982) у многих обществоведов снискал репутацию хотя и признанного мастера (даже “гения”) социологических микроинтерпретаций, но вместе с тем мыслителя эзотерического и уникального. В результате пишущие о Гофмане обычно преувеличивают обособленность и оригинальность его мысли. Цель данной статьи - представить Гофмана как органическую часть большой европейской и американской социально-философской и социологической традиции, проследить истоки его основных понятий, чтобы в этом контексте лучше понять его личный вклад в теоретическую социологию.

Если все же заходит речь о влияниях и ближайших родственниках “социальной драматургии” Гофмана, то чаще всего ее рассматривают как одно из поздних ответвлений “символического интеракционизма”, по общему мнению, самой исконно американской из наиболее известных “школ” социологии. В начале века основоположники символического интеракционизма (хотя это название установилось гораздо позже) на свой лад совершили в американской социологии индивидуалистический и волюнтаристский поворот, подобный европейскому наступлению на позитивистскую социологию, начатому несколько раньше неокантианцами. Однако сами эти основоположники (и в частности посмертно превращенный в главный авторитет символического интеракционизма Джордж Герберт Мид) в большинстве были участниками широкого, не просто философского, но, пожалуй, общественного движения - прагматизма, идеи которого косвенно подключали их также к традиции английского эмпиризма и методологического индивидуализма XVIII в. О влиянии стол-

постоянные ссылки на тексты У. Джемса, Дж. Сантаяны периода увлечения Джемсом и других авторов того же круга. Им Гофман обязан многими своими ключевыми понятиями. Прагматизм расходился с позитивизмом (исходя из похожих установок методологического натурализма) в основном трактовкой отношения между организмом и средой, индивидом и обществом. Настрой прагматизма сугубо активистский: человека принципиально следует рассматривать как действующий волящий субъект, а не как объект, пассивно подчиняющийся законам природы, способный лишь созерцать и научно познавать независимые от человеческой воли “объективные” процессы в природной и социальной среде. Это соответствует общей гносеологической максиме прагматизма: всякая истина есть не нейтральное состояние сознания, а состояние бытия, формируемого людьми в соответствии с поставленными целями. Хотя натуралистическая детерминация человеческих действий здесь не отрицается, исследовательское внимание переносится с фактов их зависимости от среды на свободу человека, на возможности контролирования и манипулирования им окружающей среды. Среда, особенно социальная, включает в себя другие активные организмы, и человек становится человеком в процессе взаимодействия с этой активной средой. Общество можно понять через анализ взаимодействия и взаимовлияния индивидов.

Уже у Джемса и Джона Дьюи, создателя особой разновидности прагматизма - “инструментализма”, появляется знаковое для символического интеракционизма понятие “коммуникации” , конкретизирующее общую идею взаимодействия И базовое в системе понятий Гофмана. В первом приближении коммуникация - это процесс передачи друг другу и, следовательно, постепенного обобществления частного опыта, идей, эмоций, ценностей и т. п. От этого активного процесса зависит формирование и отдельной личности, и общества, и социального института, организации или учреждения. Зависимость становления личности от процесса трансляции жизненного опыта другим индивидам и приема от них встречных сообщений (“коммуникация” охватывает и трансляцию и прием) подразумевает теоретическое расхождение как с психологизмом, допускающим существование некоторых готовых, врожденных природных мотивов человеческого действия, независимых от социальной среды, ситуации, окружающих институтов, так и с крайним социологизмом, представляющим человека чем-то вроде tabula rasa - чистого листа, пассивно заполняемого прямыми импульсами природной и социальной среды, коллективного сознания и т. п. Зависимость же формирования и функционирования общественных объединений, организаций и учреждений от процесса коммуникации проявляется в том, что их постигает окостенение, бесплодие и в конце концов распад, если они не служат делу облегчения и всяческого обогащения коммуникации между людьми.

На путях анализа и детализации этой двойной зависимости философы-прагматисты (непосредственным участником прагматического движения был Мид, при жизни никогда не называвший себя социологом) открыли на будущее теоретико-социологическое значение проблемы коммуникации. Фактически само существование общества сводилось ими к совокупности процессов коммуникации и обмена информацией, формирующих необходимую для совместной деятельности “общую собственность” (по выражению Дьюи) всех людей на более или менее одинаково понимаемые цели, взгляды, ожидания и т. п. По сравнению с контовским понятием “ consensus omnium ” - ключевым в старой позитивистской социологии и тоже предполагавшим общность чувств, мыслей и мнений, - здесь, на первый взгляд, произошел всего лишь перенос исследовательских интересов со статичной трактовки “консенсуса” как необходимого атрибута общества на анализ процесса формирования вышеуказанной общности. Но и это обеспечило существенное изменение исследовательской перспективы. Вместо контовско-дюркгеймовской интуиции общества как созданной прошлым, мощной, почти божественной данности, исходным стал образ общества как чего-то созидаемого по ходу дела, так сказать, ситуативно. Именно этот сдвиг положил начало своеобразному социологическому конструктивизму значительной части американского обществоведения - толкованию социальной реальности как непрерывно творимого продукта повседневных взаимодействий, смысловых интерпретаций и переинтерпретаций. Подобный подход прослеживается не только у Гофмана, но и в таких родственных ему направлениях социологии как социальная феноменология, этнометодология и т. п. Подход этот заставляет также вспомнить зиммелевскую идею “обобществления” как функциональной формы межчеловеческого взаимовлияния, в которой отдельные люди “срастаются” в то или иное общественное единство. Поэтому совсем не случайны уверения Гофмана в следовании зиммелевской традиции, как не случаен авторитет Зиммеля среди основоположников символического интеракциоционизма - редкое явление для представителя европейской социологии в Америке первых десятилетий XX в.

Следствием принятой столпами прагматизма и усвоенной Гофманом позиции стала чрезвычайно плюралистическая концепция общества, прекрасно вписывающаяся в джемсовскую картину “Плюралистической Вселенной” и потенциально обосновывающая его демократическую идею “многообразия религиозного опыта”. Никакой единообразной организации социума не существует. Видов общественных объединений возможно столько, сколько в коммуникационном обороте вращается благ и ценностей, способных приумножаться в процессе взаимообогащающего обмена между людьми и становиться новыми точками социальной кристаллизации. Мид вообще был склонен считать проблему структуры общества (равно как и структуры личности) ложно поставленными проблемами, ибо все в мире есть непрерывное становление, так что повседневная практика и наука всегда имеют дело с процессами и никогда с застывшими состояниями.

Такая позиция запрещает рассматривать и человеческое поведение как исключительно индивидуальное достояние, и его среду как застывшую систему общественных отношений или готовых норм, к которым индивид вынужден пассивно приспособляться. Казалось бы личное поведение всегда разделяется другими в том смысле, что любая индивидуальная деятельность вызывает реакцию в человеческой среде в формах поощрения, протеста, присоединения, игнорирования и т. п. Эту текучесть и коллективную “делаемость”, конструируемость среды прагматисты обычно выражали в понятии ситуации, входящем в систему базовых понятий Гофмана. Принципы трактовки этого понятия были заложены уже в “функциональной психологии” Джона Дьюи, которая исходила из того, что поведение человека есть ответ не на какой-либо единичный объект, стимул, событие, даже не на произвольно изолированное множество объектов или событий, а всегда на оценку ситуации в целом, опирающуюся на весь контекст накопленного и текущего жизненного опыта. От этого был только шаг до социологического понятия определение ситуации, введенного Уильямом Томасом (1863-1947) и виртуозно использованного Гофманом.

Томас исходил из того, что всякая конкретная человеческая деятельность оказывается развязкой какой-то конкретной ситуации, и своим термином “определение ситуации” подчеркивал, что, более или менее сознательно выбирая свои линии поведения, действующие субъекты соучаствуют в создании общих его правил на данный случай, а не просто следуют неким универсальным, безликим и обязательным нормам. Важнейшей частью ситуации для всякого действующего были, по Томасу, установки и ценности других ее участников. Поэтому любую реакцию индивида на этих “других” следовало анализировать не как прямую реакцию на то что они делают и говорят, а как опосредованную реакцию на значения, приписываемые их словам и делам данным индивидуумом. Социальный мир - это прежде всего вероятностный мир значений. Гофман сочувственно цитирует мнение Томаса (см. с. 34 наст. изд.), что в повседневной жизни люди принимают решения, действуют и достигают своих целей на основе сугубо предположительных умозаключений, а не статистических и прочих научных выкладок. К примеру, никак нельзя дать научную гарантию, что гости на каком-нибудь приеме ничего не украдут, но долг гостеприимства тем не менее исполняется на основании предположения о порядочности всех приглашенных. Отсюда следует, что воображаемые, предположительные значения могут иметь самые что ни на есть реальные последствия в виде целенаправленных действий людей. Об этом говорит так называемая теорема Томаса: “Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям”.

Теорема Томаса имеет уже прямое отношение к проблеме символизма в социальном взаимодействии, наиболее авторитетно для адептов прагматизма и символического интеракци-онизма разработанной Мидом. Главной темой его социальной философии был анализ перехода от простейших общественных отношений, имеющих биологическую подоплеку и использующих жестовую коммуникацию, к общественным отношениям на основе символической коммуникации. Ее возникновение и эволюцию Мид объясняет вполне * материали-с-ически”, в понятиях дарвиновской теории эволюции. Он исходит из того, что человеческое общество является продолжением и разрастанием некоторых простых и фундаментальных социо-физиологических отношений между биологическими организмами. Простейшее сотрудничество, первичные социальные акты в мире живого формируются под влиянием биологических импульсов голода и полового влечения. Самым элементарным способом взаимного приспособления действий живых организмов и их взаимовлияния на поведение друг друга становятся жесты. Жестом в сущности может стать любое движение организма, вызывающее приспособительные реакции со стороны других организмов. Жесты (к примеру, разнообразные инстинктивные гримасы, оскал клыков и т. п.) остаются таковыми, пока организм не сознает их более или менее точного значения, пока они производятся без намерения вызвать у других определенную реакцию. Предвидение ответных реакций на жесты свидетельствует об их подъеме на новый уровень коммуникации - уровень знача-щих символов, об их превращении в язык. Жест - явление преимущественно частное, партикулярное, символ - инструмент универсальный.

Мид последовательно реализовывал этот натуралистический подход, исследуя развитие символической коммуникации в контексте общей эволюции человека. Выделение человека из животного царства изучалось и оценивалось по нескольким взаимосвязанным критериям: развитию способности пользования значащими символами (языками), становлению абстрактного мышления (которое предполагает использование символических языков во внутреннем диалоге), возникновению и развитию личности, формированию зачатков социальной организации (то есть некоторых устойчивых институциональных рамок социального взаимодействия). Все эти критерии, в принципе, равноправны, но все-таки самой разработанной и обобщающей у Мида была картина эволюционного процесса в целом с точки зрения формирования и социального функционирования личности. Описанные Мидом механизмы этого функционирования во многом стали источником системы понятий в гофмановской социальной драматургии и потому заслуживают краткого обзора.

Как и у всех прагматистов личность по Миду - это не какая-то неизменная структура, а непрестанный процесс. В отличие от контовско-дюркгеймовской традиции Мида занимает не проблема усвоения индивидом готовых социальных норм, а проблема приобретения им способности к самостоятельной оценке собственного поведения и деятельности, приобретения личности. Личность имеет социальное происхождение. Ее формирует диалог. Разговор с другими учит умению разговаривать с самим собой, учит мыслить, ибо мышление есть по сути “внутренний диалог”. Мид стоит на аристотелевских позициях первичности социального опыта: индивид обретает в себе партнера, вырабатывает самовосприятие не прямо, а опосредованно, воспринимая точку зрения других членов социальной группы, к которой принадлежит, либо некую обобщенную позицию этой группы в целом. Благодаря усвоению истинных или воображаемых установок других в отношении себя, человек научается смотреть на себя и соответственно действовать “объективно” и тем самым становится полноценным “субъектом” социального действия. Человек как продукт биосоциальной эволюции - это организм, обретший личность, то есть способный воспринимать и сознавать самого себя, способный регулировать свое поведение, изменяя его установки в процессе внутреннего диалога, саморефлексии. Человек как личность приобретает способность интериоризировать социальное действие, иными словами, превращать образцы реакций “других” на ту или иную ситуацию в собственные внутренние мотивы к действию.

Важнейший механизм этой интериоризации Мид называет принятием (на себя) ролей (role - talking ) . Индивид выступает в ролях других людей перед самим собой, в каждой воображаемой ситуации как бы разыгрывая определенную роль перед определенной воображаемой аудиторией, шаг за шагом обдумывая, как будут те или иные зрители реагировать на его исполнение, и в зависимости от выводов относительно ожидаемой реакции выбирая будущую линию реального поведения. Существуют два разных вида принятия ролей, характеризующие две фазы в развитии личности. В первой индивид примеривает на себя роли и подражает поведению конкретных лиц (родителей, ближайших родственников, домашнего доктора, повара и т. п.). Происходящие при этом психические процессы напоминают некоторые явления переноса, описанные в психоанализе. Во второй фазе социально-психологические установки других людей подвергаются генерализации, появляется “обобщенный другой” (the generalized other), представляемый в понятиях “народ”, “мораль”, “Бог”, “общество” и т. д. Обобщенный другой ассоциируется с формированием всеобщих абстрактных правил поведения, исполнение которых поддерживает существование данного сообщества как целого.

В этой мидовской схеме уже просматривается основная идея театрального подхода Гофмана к анализу форм и ритуалов межличностного взаимодействия. Но ключевая в этом анализе концепция социальной личности имеет гораздо более глубокие корни, чем только в философии Мида. В рамках прагматистского движения близка к мидовской схема формирования личности Чарлза Кули (1864-1929), известная как концепция “зеркального Я” (looking - glass - self). Кули имел в виду, что человек научается владеть своим Я, всматриваясь в свое изображение в зеркале других людей, воображая, как видят его эти другие, и соотнося собственные представления о себе с представлениями, приписываемыми им людям, с которыми сводит его жизнь. По сравнению с Мидом у Кули дана лишь общая постановка проблемы. Сама же эта постановка восходит к гораздо более интересной и глубокой трактовке родственной проблемы согласования личного и общественного блага у Адама Смита в его главной книге “Теория нравственных чувств” (1759).

Прародительницей всех построений, подобных схеме “зеркального Я”,была смитовская концепция “симпатии” и “беспристрастного наблюдателя” (impartial spectator). Смит прямо использовал метафору “зеркала”, рассуждая о воспитательном воздействии общества на личность. Если вообразить человека, выросшего в изоляции, без всякого сообщения (коммуникации) с себе подобными, то такой человек был бы не способен судить ни о собственном характере, ни о добре либо зле в своих мыслях, чувствах и поведении, ни даже о своей внешности. Только общество подносит индивиду зеркало, в котором он в состоянии увидеть и оценить эти сами по себе безразличные свойства. В природе человека, по Смиту, заложено, во-первых, естественная для каждого способность симпатии (сочувствия) другим людям, в основном выражаемая в сочувственном понимании их чувств, которые предположительно являются мотивами соответствующих поступков; и, во-вторых, способность оценивать собственные действия, воображая, как отнесся бы к ним и к их побудительным мотивам беспристрастный наблюдатель, наделенный той же естественной симпатией к другому и на ее основе склонностью к моральным оценкам. Смит буквально предвосхитил мидовскую формулу “обобщенного другого”, утверждая, что человек несет общество в себе, принимая обобщенные нормы, оценки и чувства других людей как часть самого себя.

Беспристрастный наблюдатель проявляет себя в жизни, так сказать, в двух ипостасях. Первая - это “внутренний наблюдатель”, который по-русски называется совестью. В совести как внутреннем наблюдателе представлены не только нравственные нормы, сложившиеся в ходе естественной эволюции человечества и одобряемые большинством современников, входящих в один культурный круг, но и трансцендентные моральные нормы, отражающие веру в высшую справедливость, хотя бы за гробом, и тем духовно соединяющие отдельного человека с Богом, дающие ему силы следовать абсолютным принципам поведения независимо от эмпирических разочарований в жизненной справедливости. Вторая ипостась беспристрастного наблюдателя - это рынок, честное зеркало, в котором отражается и получает оценку нужда каждого отдельного человека в других прежде всего с целью удовлетворения своих материальных потребностей, а не только для получения морального одобрения своего поведения. Рынок - это зеркало, которое правдиво показывает каждому, нужна ли вообще и насколько нужна его деятельность обществу, и по которому индивид корректирует качество и назначаемую цену своей работы. В изоляции, без взаимодействия с ближними все это невозможно. В рыночных отношениях моральный принцип взаимной симпатии проявляется в экономической форме взаимовыгодного обмена, который в принципе остается нравственным, ибо удовлетворяет естественное стремление человека к собственному благу при сохранении благожелательного отношения к другим, а что естественно - то справедливо. Элементарные отношения взаимности и обмена служат исходным пунктом в анализе справедливого хозяйственного устройства, чему посвящена самая знаменитая книга профессора моральной философии Адама Смита “Исследование о природе и причинах богатства народов” (1776). Следствием этих с виду простых соображений о природе человека была номиналистская концепция общества как непреднамеренного порядка взаимодействий преимущественно свободных производителей и продавцов, которые несмотря на своекорыстные интересы, способны сосуществовать друг с другом благодаря снисходительному чувству взаимной симпатии. Это чувство можно испытывать только к другому человеку, но не к обществу как некоему абстрактному целому.

Такое обширное историческое отступление о взглядах Смита понадобилось, чтобы показать на их фоне ограниченность вроде бы похожей “коммуникационной” трактовки общества у символических интеракционистов и прагматистов, ограниченность, не признаваемую большинством из них, но, как мы увидим позже, хорошо сознаваемую Гофманом. В фундамент, на котором должна была строиться теория общества, Смит заложил философские принципы и измерения “человеческой природы”, не исчерпаемые по открывающимся перспективам интерпретаций. Недаром на Смита, моралиста и экономиста в одном лице, ссылаются и социологи-эволюционисты, сторонники эволюционной этики, которые уверены, что мораль вырабатывается человечеством на историческом опыте разных этносов методом проб и ошибок; и те, кто верит в изначальную “естественную гармонию” и скрытую мудрость Провидения, без которого человек бессилен и которое без ведома людей компенсирует издержки индивидуальной v свободы; и многочисленные школы неоклассической и неолиберальной экономики; и те, для кого экономика и социология - ценностно-нейтральные, натуралистические по методу науки; и защитники морального статуса этих наук. Главное, что Смит подверг анализу не только элементарные духовные основы общества, но и спонтанно возникающие со временем объективные социальные отношения и феномены высших уровней сложности, вроде процессов самоорганизации рыночного порядка, которые он описывал, прибегая к метафоре “невидимой руки”. Основной же недостаток символического интеракционизма на этом фоне заостренно выявил Кули с его склонностью совершенно дематериализовывать общество, толкуя социальное взаимодействие преимущественно как игру людских воображений друг о друге. Человек непосредственно существует для другого человека лишь как воображаемая сущность, воздействующая на его разум. В прямых общественных контактах и отношениях с другими воображение данного лица участвует как реальное лицо. Поэтому общество как непосредственная конкретная данность существует в головах в виде совокупности отношений между воображениями о ближних.

Хотя Мид обозвал подобную позицию “социальным солипсизмом”, но его “обобщенный другой” - тоже всего лишь зачаток обычного “среднесоциологического” понятия общества, даже потенциально не способный отобразить многие важнейшие и определяющие его отношения. К примеру, коммуникационная схема, неявно предполагающая взаимодействие индивидов на принципах полного равенства и добровольности участия, еще позволила Миду от понятия обобщенного другого прийти к обедненному понятию “социального контроля”, отождествленного с самоконтролем, но такому асимметричному отношению между людьми как власть (этому реальнейшему средству социального контроля) просто нет места в данной теоретической схеме. Термин “общество”, без разбора относимый Мидом ко всем ситуациям, где наблюдается какое-то взаимодействие между индивидами, невольно навязывал ложное представление о принципиальной однородности систем социальных взаимосвязей в этих ситуациях. В конечном счете преодоление “социального солипсизма” Кули свелось у Мида к потенциальному расширению границ общества по мере увеличения радиуса действия всех видов коммуникации и, следовательно, к расширению возможностей принятия на себя ролей лиц не только из ближайшего окружения, но и далеких в пространстве и времени.

Вероятно, самым логичным следствием таких предпосылок об универсальном и единообразном социальнопорождающем эффекте коммуникации было бы простое и популярное истолкование ее составляющих в духе Дюркгейма: “обобщенного другого” как аналога дюркгеймовских “коллективных представлений”, “принятия ролей” как аналога процесса их усвоения и воспитания социального конформизма. Однако сам Мид не хотел довольствоваться такой простой схемой отношений между индивидуальным и общественным и на манер психоанализа (но независимо от него) различал в личности (Self ) - активном участнике и одновременно продукте и объекте воздействия процесса коммуникации - две непрерывно взаимодействующие динамические подсистемы ее элементов: так сказать, индивидуалистскую ипостась социальной личности, обозначенную английским личным местоимением первого лица единственного числа I , и коллективистскую ипостась, обозначенную косвенным падежом того же местоимения - Me . Me - это стандартная, традиционная часть личности, это организованная совокупность общепринятых в данной социальной группе установок, навыков, обычаев, реакций других людей, усвоенных данным индивидом. Но на эту необходимую стандартную составляющую, которая позволяет человеку быть членом коллектива, индивид реагирует как индивидуальность, как I . Следовательно I обозначает все проявления самовыражения, неповторимого творческого ответа уникального биологического организма и уникального внутреннего мира данного индивида на установки других людей в организованном сообществе.

По-видимому, мидовское I должно было служить неким социально-психологическим эквивалентом философского понятия свободы воли. В неустанной внутренней борьбе между Me и I , между конформистским стремлением к коллективной безопасности и активистской жаждой нового опыта определяется степень свободы социальных действий индивида. Но откуда же берутся противоречия между Me и I , коль скоро обе подсистемы компонентов личности одинаково имеют социальное происхождение? Каковы социальные источники этих противоречий? Каковы социально приемлемые границы индивидуальной свободы? У Мида вряд ли найдешь ответы на подобные вопросы. С этой целью лучше уж вернуться к Смиту.

Конечно, его общее религиозное решение проблемы свободы сегодня мало кого устроит. Смит не боялся свободы человека прежде всего потому, что верил в провиденциальную гармонию действий свободных людей. Свободный выбор по совести, под контролем этого беспристрастного внутреннего наблюдателя, был для него естественно-божественным условием развития общества. Но к Смиту апеллирует и вполне научное объяснение неолибералом и неоэволюционистом Ф. А. Хайеком внутриличностных противоречий между субъективной жаждой неограниченного “самовыражения” и социально-выигрышной позитивной свободой, в которой так или иначе отражена объективная истина экономических и других законов человеческого общежития. Хайек по-новому развил мысль шотландских моралистов (среди которых звездой первой величины был Адам Смит) о том, что человек постоянно живет в двух разных мирах: микрокосме (то есть малых или, по Кули, “первичных” группах типа семьи, различных общинах и т. д.) и макрокосме (цивилизации, мировой системе, рыночном порядке - словом, том, что Хайек обобщенно называет “расширенным порядком человеческого сотрудничества”).

В этих мирах действуют разные системы правил и координации поведения. В интимных кругах общения в человеческом поведении гораздо больше простора для прямого проявления чувств и инстинктов и для сознательного сотрудничества лично знакомых людей, объединяемых совместным преследованием конкретных единых целей. В макросистемах действуют безличные, единые для всех абстрактные правила поведения и запретительные традиции морали, которые определяют узаконенные границы свободы и прав индивида, позволяют ему ставить свои собственные цели и принимать личные решения. Эти правила и традиции не выбираются людьми сознательно. Они развиваются в ходе эволюционного межгруппового естественного отбора и прививаются членам групп (выживших и распространивших свое влияние благодаря найденному особенно счастливому сочетанию моральных традиций) посредством культурных механизмов подражания, воспитания, обучения и всех прочих разновидностей межчеловеческой коммуникации. Дисциплина безличных правил, навязываемых всяким самоподдерживающимся “расширенным порядком” помимо воли и желаний его участников, часто вызывает подсознательную ненависть к себе с их стороны. Но только в рамках такой общей для всех дисциплины возможно мирное сосуществование индивидуальных свобод. Конфликт между абстрактными трудно прививаемыми правилами поведения и тем, что инстинктивно нравится, прежде всего в стихийном общении в малых интимных содружествах людей, не только, как утверждает Хайек, “главная тема истории цивилизации”, но и, добавим мы, глубинная причина тех внутриличностных противоречий, которые проявляют себя в житейском лицедействе и напяливании разнообразных масок в меж человеческих контактах, каковые феномены всю жизнь изучал И. Гофман.

Принципиальное различение микро- и макрокосма, всяческих содружеств индивидов, поддерживающих между собой личные контакты, и миллионноголовых анонимных порядков, конечно, не единоличное первооткрытие Хайека. Но он наиболее настойчиво и обоснованно доказывал методологическую и теоретическую порочность именования двух совершенно разных по типу связей миров одинаковым термином “общество”. Такая практика ведет к попыткам объяснять и строить “расширенный порядок” по образу и подобию милой сердцу первоначальной интимной группы или социальной среды, в которой в самом впечатлительном возрасте жил человек- “Невразумительный” в силу своей многозначности термин “общество” лучше все же применять только к расширенным порядкам человеческого сотрудничества. Как кажется, именно пренебрежение указанным различением, стимулируемое универсальностью/применения категории коммуникации, в значительной мере виновно в характерной для многих символических интеракционистов розовой картине общества, держащемся чуть ли не целиком на духовном взаимодействии. Среди них Гофман выделялся ясным пониманием теоретических последствий вышеописанного различения и сознательным ограничением своей главной научной задачи.

Гофман принял основные принципы символического интеракционизма для анализа социальной деятельности. В их число входило и выраженное незадолго до смерти в президентском послании 1982 года к Американской социологической ассоциации убеждение, что общественную жизнь надо изучать “натуралистически”, в манере естественных наук и под углом зрения вечности. К Миду восходит и выдвижение Гофманом физического взаимодействия человеческих биологических тел в качестве структуры нижнего уровня, из которой вырастают все другие. Сохранилась у него и прагматистская трактовка социотворческого процесса в категориях деятельности отдельных людей, вынужденных решать очередные проблемы в очередных ситуациях, самостоятельно находя новые средства их переопределения и контроля над ними. Не был оспорен и тот руководящий методологический постулат символического интеракционизма, согласно которому все факты и значения, которыми занимается социолог, должны находить объяснение в рамках процесса социального взаимодействия как конечной инстанции. Под этим подразумевается запрет смотреть на взаимодействие лишь как на средство, через которое на его участников воздействуют какие-то внешние самому взаимодействию силы. И, разумеется, подавляющая часть человеческих взаимодействий имеет символический характер в том смысле, что большинство реакций индивидов на других опосредовано фазой интерпретации, рефлексии и саморефлексии, на которой выясняется значение предмета взаимодействия для каждого из его участников. Но если очень многие символические интеракционисты до сих пор наивно полагают, что вышеперечисленных общих принципов достаточно для построения теории общества в целом, то Гофман сознательно использовал их для микроанализа особой реальности, возникающей только в социальных ситуациях, где участники находятся в физическом присутствии друг друга и имеют возможность непосредственно (хоть и на базе выработанных в предыдущем и текущем личном опыте смысловых интерпретаций) реагировать на действия других. Эту реальность Гофман называл (по собственному признанию, “за неимением более удачного термина”) “порядком взаимодействия”. Таково заглавие его вышеупомянутого президентского послания. Следовательно, “порядок взаимодействия” надо разуметь как порядок взаимодействия лицом-к-лицу, а употребляемый им тоже без уточнения термин “социальное взаимодействие” в большинстве случаев означает в его текстах социальное взаимодействие лицом-к-лицу.

“Порядок взаимодействия” рассматривается Гофманом как содержательно самостоятельная и полноправная область исследований. Ее самостоятельность доказывается хотя бы тем, что с принятием этого исходного пункта теоретизирования, то есть непосредственного взаимодействия индивидов, становятся маловажными фундаментальные дихотомические различения традиционной “большой социологии”, обычно противопоставляющие контрастные типы социальных отношений. В самом деле, формы и ритуалы, допустим, вежливого обращения при прямых контактах как таковые можно изучать за домашним столом и в судебных залах, в семейной спальне и в супермаркетах, то есть независимо от традиционных противопоставлений Gemeinschaft и Geselschaft , личного и безличного, домашнего и публичного, городского и деревенского и т. п. Но в то же время хайековский “расширенный порядок” несомненно и многообразно влияет на порядок прямого межличностного взаимодействия. К примеру, в своей самой популярной книге “Представление себя другим в повседневной жизни”, анализируя девичьи спектакли притворной глупости перед ухажерами, Гофман советует не забывать, что в глупеньких играют именно американские девушки из американского среднего класса. Но проблема связей “порядка взаимодействия” с разными структурами общественных отношений в каждом случае требует особого и конкретного исследования.

Существует, однако, один, особо не оговариваемый, общий контекст, без учета которого нельзя как следует понять ни подхода Гофмана к социальным микросистемам взаимодействия, ни, шире, социальной философии американского прагматизма. Этот контекст - ментальность гражданина демократического общества, своего рода стихийно-наивная плюралистическая онтология социума, основанная на благополучном опыте этого гражданина. В несколько другой связи уже упоминалось о плюралистической вселенной У. Джемса, где допускается столько центров организации, сколько имеется самосознающих воль. С этой общей предпосылкой более или менее согласуется джемсовская концепция множественности социальных личностей, или социальных Я (social selves) человека, наиболее простая и логичная из всех прагматистских конструкций на ту же тему, к тому же сыгравшая по отношению к ним роль первоисточника. Так как прагматизм принципиально отвергает любую монистическую субстанциальность сознания, то логичным выглядит тезис о непрерывном процессе производства в социуме личного самосознания благодаря взаимодействию с другими людьми. Важный элемент этого взаимодействия - ожидания и оценки этих других, обращенные к действующему субъекту и становящиеся частью его внутренней мотивации. Поскольку человек, как правило, участвует во множестве разных групп, то он имеет столько же разных социальных Я, сколько существует групп, состоящих из лиц, чьим мнением он дорожит. Каждой из этих групп человек показывает разные стороны своей личности. Таким образом, взаимодействие происходит не столько между индивидами как субъектами, целостными неделимыми личностями, сколько между разными социальными ликами индивидов, как бы между изображаемыми ими персонажами. Недаром Джемс считается основоположником оформившейся позднее теории ролей. Вынужденные напяливать на себя разнообразнейшие социальные личины, соответствующие повседневным ожиданиям массы носителей демократического коллективного сознания, многочисленные “субъектные Я”, наделенные деспотической волей к прагматическому и утилитарному преобразованию своей социальной среды, усмиряются и нейтрализуют друг друга. Все устраивается к лучшему в демократическом мире.

Гофман принял концепцию социальной личности Джемса в качестве отправной точки в своем анализе микросистем взаимодействия. Именно это доказывает, что по своим интересам он был социологом, а не экзотическим “глубинным психологом”, каким его иногда изображают*. Вместе с Джемсом, Робертом Парком и многими другими Гофман желает изучать эти маски, личины социальных актеров, которые в конце концов прирастают к лицу и становятся их более подлинными Я, чем то воображаемое Я, каким хотят быть эти люди. Маска, роль оправдывается жизнью. Понятие человека о своей роли становится второй натурой и частью личности. Если иногда Гофман заговаривает о “рассогласовании нашего природного Я и нашего социального Я”, то размышляет он об этом не в категориях противопоставления биологически прирожденного и социально благоприобретенного, а скорее в категориях разных социальных требований, предъявляемых в разных кругах общения. В одних от нас ожидают известной “бюрократизации духа” и дисциплины действий независимо от телесных состояний, в других есть место для проявлений импульсивности и зависимости результатов нашей деятельности от плохого самочувствия.

В книге, предложенной в настоящем издании читателю, Гофман еще сузил и уточнил свою главную исследовательскую задачу. Он сосредоточился на “драматургических”, или “театральных” проблемах участника микровзаимодействия, представляющего свою деятельность другим. При этом конкретное содержание этой деятельности или ее ролевые функции в работающей социальной системе не рассматриваются. Чтобы лучше понять гофмановскую постановку проблемы, можно сопоставить ее с аналогичными идеями “философии поступка” М. М. Бахтина. Бахтин рассматривал человеческий поступок как некий потенциальный текст, смысл которого может быть понят только в контексте своего времени. Этот контекст Гофман временно выносит за скобки. Но продолжая свою мысль, Бахтин говорит о том, что даже физическое действие человека должно быть понято как поступок, однако поступок нельзя понять вне его возможного знакового выражения. Вот эта знаковая оснастка, знаковый инструментарий деятельности, представляемой другим, и интересует Гофмана больше всего.

С расширением перспективы та же задача формулируется как задача изучения социальных микрообразований, организаций, учреждений - словом, любых обособленных социальных пространств, в которых осуществляется определенного рода деятельность, с точки зрения управления создаваемыми там впечатлениями и определения ситуации. Описание приемов управления впечатлениями, выработанных в данной относительно закрытой микросистеме, затруднений в этом деле, главных его исполнителей и исполнительских команд, организующихся на этой почве и т. д., и т. п. - все это Гофман выделяет в особый драматургический подход. По его замыслу, он должен дополнить традиционные перспективы социологического анализа социальных формирований: техническую (с точки зрения организации в них деятельности для достижения определенных целей); политическую (с точки зрения асимметричного социального контроля над распределением ресурсов деятельности и применением власти); структурную (проясняющую совокупность горизонтальных и вертикальных отношений между действующими единицами); культурную (с точки зрения моральных и иных общекультурных ценностей, влияющих на характер деятельности в данном социальном пространстве).

• * Например, в единственной известной нам на русском языке монографин о Гофмане (Кравченко Е. И. Эрвин Гоффман. Социология лицедейства. М.: МГУ, 1997), где гофмановское “ self ” местами толкуется сомнительным образом как “глубинная самость”.

Драматургический подход должен располагать своей особенной, “ситуационной”, системой понятий в силу внутренней диалектики развития форм социальной жизни лицом-к-лицу и особого статуса времени в этих формах. Относительно короткая протяженность во времени и пространстве составляющих их событий позволяет людям собственными глазами следить за ходом этих событий от начала до конца. По причине наглядной обозримости такие формы легче осваиваются и повторяются людьми (в этом освоении велика роль “эмпатии” - вживания в мир субъективных чувств партнеров), а по причине быстротечности этих форм разнородные во многих отношениях участники вынуждены быстро достигать рабочего взаимопонимания.

Все они входят в текущую социальную ситуацию с каким-то жизненным опытом общения с разными категориями людей и с массой культурных предпосылок, предположительно разделяемых всеми. Фактически в любой микросистеме взаимодействия лицом-к-лицу люди вступают с другими непосредственно присутствующими участниками в культурно обусловленные познавательные отношения, без которых было бы невозможно упорядочение совместной деятельности ни в словесных, ни в поведенческих формах. Основной ситуационный термин для анализа человеческой деятельности в гофмановской социальной драматургии - исполнение (perfor mance) - обозначает все проявления активности индивида или “команды” индивидов за время их непрерывного присутствия перед конкретными зрителями (какой-то житейской “аудиторией”)- Первоначально все эти проявления деятельности, охватываемые термином “исполнение”, ориентированы на реализацию чисто рабочих задач. Но дальше начинает действовать диалектика всякого социального взаимодействия, приводящая в конце концов к частичному или полному превращению “нормальной” рабочей деятельности в деятельность представительскую, ориентированную на задачи коммуникации и наиболее эффективного самовыражения.

Входя в незнакомую ситуацию со множеством участников, человек обычно стремится как можно полнее раскрыть ее действительный характер, чтобы со знанием дела соответствовать ожиданиям присутствующих. Но информации об их подлинных чувствах по отношению к нему, об их прошлом социальном опыте и т. п. обычно не хватает. И тогда для предвидения развития ситуации приходится пользоваться заменителями: случайными репликами, проговорками и оговорками как в психоанализе, статусными символами, материальными знаками социального положения и т. д. В результате всякий исполнитель в ситуации взаимодействия сталкивается с парадоксом: чем больше интересуешься реальностью, недоступной прямому восприятию, тем большее внимание надо уделять внешним проявлениям, видимостям, впечатлениям, которые другие участники создают во время взаимодействия о своем прошлом и о будущем курсе действий.

В этом взаимном процессе производства впечатлений (и тем самым “самовыражения” участников) Гофман выделяет два различных вида коммуникации (знаковой активности): произвольное самовыражение, которым люди дают информацию о себе в общезначимых символах, и непроизвольное самовыражение, которым они выдают себя (например, нечаянно выдают каким-то жестом свое не достаточное для декларируемых претензий на определенный социальный статус воспитание). Второй вид коммуникации - обычно непреднамеренный, невербальный и более театральный - интересует Гофмана в первую очередь. Но при использовании обоих каналов коммуникации действуют объективные ограничения непосредственного взаимодействия между людьми (необходимость выпячивания одних фактов и сокрытия других, идеализация и т. д.). Эти ограничения влияют на его участников и преобразуют обыкновенные проявления их деятельности в театрализованные представления. При этом вместо простого исполнения рабочей задачи и свободного проявления чувств люди начинают усиленно изображать процесс своей деятельности и передавать свои чувства окружающим в нарочитой, но приемлемой для других форме.

Именно поэтому в ход идет язык театрального представления, спектакля. Гофман говорит о “переднем плане” (front) исполнения как о той его части, которая регулярно проявляется в устойчивой форме, определяя ситуацию для наблюдающих это исполнение. Говорит об “обстановке”, “декорациях” исполнения, пространственной расстановке участников взаимодействия, о разделении сценического пространства житейских игр на заднюю (закулисную) зону, где готовится безупречное исполнение повседневных рутинных действий, и переднюю зону, где это исполнение представляют другим. Гофман вводит и аналог театральной труппы - понятие команды исполнителей, соединяющих свои усилия на время существования данной микросистемы взаимодействия, чтобы представить присутствующим (аудитории) свое определение ситуации. “Команда” - очередное “ситуационное” понятие, используемое Гофманом вместо обыкновенного “структурного” понятия “социальная группа”. Команда - тоже группировка, но не в контексте исторически длительных и устойчивых отношений социальной структуры или организации, а в контексте очередной постановки какого-либо рутинного житейского взаимодействия или ряда таких взаимодействий, где надо насадить и удержать нужное определение ситуации. Это определение включает рабочее соглашение (консенсус, согласие) о необходимом “командном этосе”, который должен поддерживаться молчаливо принимаемыми правилами вежливости и приличия. Главная задача команды - контролировать впечатления от исполнения, в частности охраняя доступ в его закулисные зоны, чтобы помешать посторонним видеть не предназначенные им секреты представления. Эти секреты от публики (аудитории), которая могла бы разоблачить и сорвать житейский спектакль, известны всем исполнителям в команде и охраняются ими сообща. Поэтому в отношениях членов команды обычно развиваются особая солидарность и дружеская фамильярность посвященных.

Но, как не раз подчеркивает в своей книге Гофман, язык театральной сцены не самоцель и не еще одна иллюстрация превратившейся в банальность шекспировской метафоры “весь мир - театр, а люди лишь актеры на подмостках”. Педалирование сценических аналогий, по собственному признанию Гофмана, было для него в значительной мере риторической уловкой и тактическим маневром. На самом деле его не интересовали элементы театра, которые проникают в повседневную жизнь и обильно представлены в его книгах. Его исследовательская задача - это выявление той структуры социальных контактов, непосредственных взаимодействий между людьми и, шире, той структуры явлений общественной жизни, которая возникает каждый раз, когда какие-либо лица физически соприсутствуют в ограниченном пространстве их взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре - поддержание какого-то определения ситуации, которое должно быть выдержано до конца вопреки множеству потенциальных опасностей, со всех сторон грозящих ему подрывом. Как мы уже знаем, Гофман дает системе отношений, характеризуемых этой искомой структурой, условное сокращенно-обобщенное название “порядок взаимодействия”.

Этот “порядок”, складывающийся в жизни, отнюдь не театр, хотя имеет с ним то общее, что втянутые в жизненную ситуацию обыкновенные люди, чтобы выдержать ее первоначально избранное определение, реально используют те же технические приемы и средства самовыражения, какие находятся в распоряжении профессиональных актеров. Но гофмановский анализ “порядка взаимодействия” не сводится к выявлению форм и ритуалов его театрализации и представительского обмана. Коммуникационные акты, даже совершаемые с целью приукрашенного представления своей деятельности, подразумевают определенные моральные отношения с аудиторией. Впечатления, производимые участниками коммуникации, все их нечаянные гримасы, непроизвольные жесты и “словесные жесты” (выражение Мида) истолковываются как скрытые обещания или претензии. А это уже материал для моральных суждений. Исполнители и публика, перед которой они стараются, действуют гак, как будто между ними существует молчаливое обязательство поддерживать определенное равновесие противостояния и согласия. Это равновесие держится на часто бессознательном моральном познавательном соглашении не вводить друг друга в заблуждение слишком сильно, ибо производимые людьми впечатления - это, порой, единственный путь познания другого, его намерений и деятельности.

В общем, структура “порядка взаимодействия” формируется под влиянием противоположных сил, действующих на исполнителей. С одной стороны, их повседневная жизнь опутана моральными ограничениями, так что они субъективно и объективно пребывают в сфере моральных отношений. С другой стороны, каждый человек в круговороте повседневных дел рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда для

пользы дела требуется сконцентрировать и немножко подправить впечатления {то есть прибегнуть к манипуляции ими), производимые его действиями на других. Деловые действия по сути превращаются тогда в “жесты”, адресованные аудитории. Жизненная практика человека театрализуется. И здесь его в первую очередь начинает интересовать по своему существу аморальная проблема создания видимости, убедительного для других впечатления, будто в его действиях соблюдены все нормы морали и законности. Именно поэтому повседневная жизнь часто делает из обыкновенных людей искушенных знатоков сценического мастерства.

Все сказанное еще раз подтверждает обоснованность выделения Гофманом “порядка взаимодействия” как самостоятельной области социологического исследования. В принципе, основное, что он хочет узнать об этом “порядке”, сводится к вопросу о том, какого рода впечатления от реальностей и случайностей всякого непосредственного социального взаимодействия способны разрушать впечатления, тщательно насаждаемые и воспитываемые в рядовых представлениях-спектаклях повседневной жизни. Внимание Гофмана сосредоточено в основном на путях и причинах подрыва взаимного доверия людей к получаемым ими в ходе совместной деятельности впечатлениям, а не на проблеме природы социальной реальности как таковой. Поэтому он уделает столько места и времени замаскированным ложным представлениям и техническим приемам дезинформирующей коммуникации, всякого рода двусмысленностям и умолчаниям, позволяющим создать выгодную иллюзию, не опускаясь в то же время до прямой лжи, весьма уязвимой для разоблачений. Точно так же анализируются им изощренные защитные приемы, оберегающие от подобных разоблачений избранную линию поведения и “темные секреты” командных и индивидуальных исполнений. Успех этих приемов возможен опять-таки при определенной моральной дисциплине исполнителей, которую Гофман характеризует словосочетаниями “драматургическая верность”, “драматургическая осмотрительность” и т. д.

Уже говорилось, что осознание Гофманом специфики “порядка взаимодействия” как самостоятельной области исследований, потребовало для его анализа разработки специального аппарата “ситуационных” понятий. К ранее упомянутым терминам можно добавить такие детализирующие и аналитически расчленяющие основное понятие “исполнение” термины, как контакт (любое событие в зоне возможной прямой ответной реакции другого); почти синоним контакта единичное взаимодействие (все проявления взаимодействия в отдельном эпизоде); партия, рутина и др. В принципе возможно связать эти ситуационные термины с общепринятыми в социологии структурными. Так, если “социальная роль” - это свод прав и обязанностей, сопряженных с определенным статусом, то одна социальная роль может включать больше чем одну партию, понимаемую как рутинный образец действия, который разыгрывается перед аудиториями одного и того же типа. Однако общая проблема нахождения точек соприкосновения между гофмановским “порядком взаимодействия” и традиционно выделяемыми социологией элементами социальной организации чрезвычайно сложна и едва затронута Гофманом в разных его трудах. Его описания прямых влияний “ситуационных эффектов” и определенных характеристик “порядка взаимодействия” на макромиры вне сферы последнего касаются сравнительно малозначительных явлений. К примеру, в упоминавшемся ранее президентском послании он пытается установить некоторые связи между порядком прямого межличностного взаимодействия и главными статусоопределяющими характеристиками индивидов в “большой” социальной структуре: возрастом, тендерной принадлежностью, социальным классом и расой- Все это весьма ограниченные попытки.

В целом же Гофман, по-видимому, придерживается мнения, что социальная микросистема взаимодействия лицом-к-лицу не может быть прямым отражением макросоциологических структур и законов, так что о последних трудно судить на основании законов микросоциологии. Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии - построить мост между наблюдениями и обобщениями на уровне повседневных житейских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих понятий, включенных в общую теоретическую систему. Кажется, из чтения Гофмана надо сделать вывод, что лучше эти разные миры, то есть микровзаимодействия (“сценическую постановку” которых он так хорошо проанализировал) и макроструктурные процессы, исследовать по отдельности. Это не мешает нам ценить тончайшие “художественные” наблюдения, схватывающие взаимопроникновение двух миров, в изобилии рассыпанные в книгах Гофмана.

Представление себя другим в повседневной жизни

“Маски суть застывшие выражения и превосходные эхо сигналы чувств, одновременно правдивые, сдержанные и преувеличенные. Живые организмы, соприкасаясь с внешней средой, вынуждены обзаводиться какой-то защитной оболочкой, и никто не протестует против таких оболочек на том основании, что они, мол, не главные их части. Однако некоторые философы, по-видимому, досадуют на то, что образы не вещи, а слова не чувства. Слова и образы подобны раковинам, таким же неотъемлемым частям природы, как и субстанции, которые они покрывают, но больше говорящим глазу и больше открытым для наблюдения. Этим я не хочу сказать, будто субстанция существует ради видимости, лица ради масок, страсти ради поэзии и проявлений добродетели. Ничто не возникает в природе ради чего-то другого: все такие фазы и произведения равно включены в круг бытия...”

Дж . Сантаяна Santayana G. Soliloquies in England and later soliloquies . L .: Constable , 1922.

Предисловие

Эта книга представляется мне чем-то вроде учебника, где подробно разбирается один из возможных социологических подходов к изучению социальной жизни, особенно той ее разновидности, которая организована в ясных материальных границах какого-либо здания или заведения. В ней описано множество приемов, в совокупности образующих методический каркас, который можно применять при изучении любого конкретного социального уклада, будь то семейного, промышленного или торгового.

Подход, развиваемый в данной работе, - это подход театрального представления, а следующие из него принципы суть принципы драматургические. В ней рассматриваются способы, какими индивид в самых обычных рабочих ситуациях представляет себя и свою деятельность [стр.29] другим людям, способы, какими он направляет и контролирует формирование у них впечатлений о себе, а также образцы того, что ему можно и что нельзя делать во время представления себя перед ними. Применяя эту модель, я буду стараться не пренебрегать ее очевидной недостаточностью. Сцена представляет зрителю события правдоподобно выдуманные; жизнь, предположительно, преподносит нам события реальные и обычно неотрепетированные. Еще важнее, вероятно, то, что на сцене актер играет в маске некоего персонажа, сообразуясь с масками, изображаемыми другими актерами. Существует и третий участник представления - публика (или аудитория), участник очень важный и тем не менее такой, которого не было бы там, если бы сценическое представление вдруг стало реальностью. В действительной жизни эти три участника сжаты в два: роль, которую играет один, приспосабливается к ролям, исполняемым другими присутствующими и эти другие составляют также и публику. Прочие несоответствия театрального подхода реальным обстоятельствам будут рассмотрены позже.

Иллюстративные материалы, использованные в этом исследовании, смешанной природы: какие-то взяты из вполне почтенных работ, где сделаны компетентные обобщения о надежно установленных закономерностях; какие-то позаимствованы из неофициальных мемуаров, писанных разными колоритными личностями; многие же принадлежат некой промежуточной области. Кроме того довольно часто привлекались материалы моего собственного исследования местного фермерского сообщества, ведущего натуральное хозяйство на одном из Шетландских островов*. Оправдание такого подхода (и, как мне кажется, родственного подходу Г. Зиммеля) в том, что эти иллюстрации, взятые вместе, встраиваются в достаточно связную систему понятий, которая объединяет обрывки опыта, уже имеющегося у читателя, и снабжает учащегося неким путеводителем, достойным проверки в моноисследованиях институциональных основ социальной жизни.[стр.30]

Эта система понятий развертывается логически. Введение по необходимости абстрактно и его можно опустить.

Представляемая читателю книга является результатом научного исследования человеческого взаимодействия, предпринятого по заданию Факультета социальной антропологии и Исследовательского комитета по социальным наукам в Эдинбургском университете, и исследования социальной стратификации, выполненного при поддержке фонда Форда, руководимого профессором Чикагского университета Э. А. Шилзом. Я очень признателен этим организациям за инициативу и поддержку, Кроме того я хотел бы также выразить благодарность моим учителям: Ч. У. М. Харту, У. Л. Уорнеру и Э. Ч. Хьюгу. Я поблагодарен также Элизабет Бот, Дж. Литлджону и Э.Банфил-ду, которые помогали мне в начале исследования, и коллегам из Чикагского университета, которые помогали мне позже. Без сотрудничества и помощи моей жены, Ангелики Гофман, эта работа никогда не была бы написана.

• * Частично изложено в неопубликованной докторской диссертации: Goffman E . Communication conduct in an island community (Факультет социологии Чикагского университета, 1953). [стр.31]

Введение

Когда человек присутствует там, где присутствуют другие, эти другие обыкновенно стремятся раздобыть свежую информацию о нем или задействовать уже имеющуюся. Как правило, они будут интересоваться его общим социально-экономическим положением, его понятием о себе, его установками по отношению к ним, его компетентностью в каких-то вопросах, его надежностью и т. д. Хотя иногда розыски отдельных сведений, по-видимому, превращаются в самоцель, обычно имеются вполне практические причины для сбора такой информации о человеке. Сведения о данном индивиде помогают определить ситуацию, позволяя другим заранее знать, чего он ждет от них и чего они могут ожидать от него. Обладая подобной информацией, другие знают, как лучше всего действовать, чтобы получить от этого индивида желаемую реакцию.

В распоряжении присутствующих других находятся многие источники информации и многие носители (или “знаковые средства выражения”) для ее передачи. Если наблюдатели даже не знакомы с человеком, то они в состоянии по его поведению и облику подобрать некоторые ключи, которые позволят им применить к нему свой предыдущий опыт общения с приблизительно похожими людьми или, что более важно, использовать еще непроверенные стереотипы. На основании прошлого опыта они могут также предположить, что в данной социальной обстановке будут встречаться, по всей вероятности, только люди определенного сорта. Наблюдатели могут полагаться или на то, что человек говорит о себе сам, или на документальные свидетельства о том, кто и что он есть на самом деле. Если наблюдатели знают самого индивида или имеют сведения о нем по опыту прежнего взаимодейст [стр.32]-

вия, они могут опереться на предположения об известном постоянстве и общей направленности его психологических свойств как на средство предсказания его теперешнего и будущего поведения.

Однако за время непосредственного присутствия данного индивида в обществе других людей может произойти слишком мало событий, способных сразу же снабдить этих других необходимой им убедительной информацией, если они намереваются действовать осмотрительно. Многие решающие факты и указания находятся за пределами времени и места прямого взаимодействия или содержатся в нем в скрытом виде. К примеру, “истинные” или “действительные” установки, убеждения и чувства индивида можно выяснить только косвенно, благодаря его признаниям или непроизвольным проявлениям в поведении. Подобно этому, когда индивид предлагает другим некий продукт или услугу, то часто бывает, что на всем протяжении прямого контактирования другим не предоставляется возможности “раскусить” этого человека. Тогда они вынуждены принимать некоторые моменты взаимодействия как условные или естественные знаки чего-то недоступного чувствам напрямую. В терминологии Г. Иххайзера 1 , индивид должен будет действовать таким образом, чтобы намеренно или ненамеренно самовыразиться, а другие, в свою очередь, должны получить впечатление о нем.

Способность индивида к “самовыражению” (и тем самым его способность производить впечатление на других) содержит, по-видимому, два совершенно разных вида знаковой активности: произвольное самовыражение, которым он дает информацию о себе, и непроизвольное самовыражение, которым он выдает себя. Первое включает вербальные символы или их заменители, используемые общепризнанно и индивидуально, чтобы передавать информацию, о которой известно, что индивид и другие связывают ее с данными символами. Это и есть “коммуникация” в традиционном и узком смысле. Второе включает обширную область человеческого действия, которую другие могут рассматривать как симптоматику самого действующего лица, когда имеются основания ожидать, что данное действие было предпринято по иным соображениям, чем просто передача информации этим способом. Как мы увидим, такое различение значимо лишь первоначально, ибо, будьте уверены, индивид может передавать намеренную дезинформацию, пользуясь обоими этими типами коммуникации: при первом в ход идет прямой обман, при втором - притворство.

• 1 Ichheiser G . Misunderstanding in human relations // The American Journal of Sociology. Supplement LV . September . 1949. P . 6-7 . [стр.33]

Понимая коммуникацию и в узком, и в широком смысле, можно придти к выводу, что когда индивид оказывается в непосредственном присутствии других, его активность будет иметь характер некоего обещания. По всей вероятности, другие сочтут, что они должны принять этого индивида на веру, предложив ему разумный ответный эквивалент (пока он “присутствует” перед ними) в обмен за нечто такое, истинную ценность чего удастся установить уже после его отбытия. (Разумеется, другие пользуются гипотетическими умозаключениями и в своих контактах с физическим миром, но только в мире социальных взаимодействий объекты, о которых делают умозаключения, способны целенаправленно облегчать или тормозить этот процесс.) Надежность проверяемых выводов об индивиде будет, конечно, меняться в зависимости от таких факторов, как количество уже имеющейся у других информации о нем, но никакое количество прошлых сведений, очевидно, не может полностью избавить от необходимости действия на основе предположительных умозаключений. Как настаивал Уильям Томас:

Очень важно для нас также понять, что в повседневной жизни мы фактически не ведем наши дела, не принимаем решений и не достигаем целей статистически или научно. Мы живем по гадательным умозаключениям. Скажем, я ваш гость. Вы не можете знать и определить научно, не украду ли я ваши деньги или ваши ложки. Но предположительно я все же не украду, и также предположительно вы принимаете меня как гостя .

Сделаем теперь поворот от позиции других к точке зрения индивида, который представляет себя перед ними.

• 2 Цит. по: Social behavior and personality (Contributions of W. I. Thomas to theory and social research) / Ed. by E.H. Volkart. N . Y .: Social Sci ence Research Council , 1951. P . 5.

Возможно, он хочет внушить им высокое мнение о себе, или чтобы они думали, будто он высокого мнения о них, или чтобы они поняли, каковы его действительные чувства по отношению к ним, или чтобы они не получили никакого определенного впечатления. Индивид может желать также достаточно гармоничных отношений с другими, чтобы поддерживать с ними взаимодействие, либо хотеть избавиться от них, обмануть, запутать, сбить с толку, противодействовать, или навредить им. Независимо от конкретной цели, присутствующей в сознании индивида, и от мотивов постановки этой цели, в его интересы входит контролирование поведения других, особенно их ответной реакции на его действия 3 . Этот контроль достигается, в основном, путем влияния на определение ситуации в начале его формулирования другими, и влиять на это определение индивид может, выражая себя таким образом, чтобы создать у других впечатление, которое побудит их действовать добровольно, но согласно его собственным планам. Поэтому, когда индивид оказывается в обществе других, у него обычно появляются и причины активизироваться для произведения такого впечатления на них, внушить которое в его интересах. Например, если подруги в студенческом общежитии будут судить о девичьей популярности по числу вызовов к телефону, вполне можно подозревать, что некоторые девушки начнут нарочно устраивать такие вызовы для себя, И потому заранее предсказуема находка Уилларда Уоллера: Многие наблюдатели отмечали, что девушка, которую зовут к телефону в студенческом общежитии, часто тянет время, чтобы дать всем подругам с избытком наслушаться, как ее имя выкликают несколько раз 4 .

Из двух видов коммуникации - процессов произвольного и непроизвольного самовыражения - в книге в первую очередь уделяется внимание второму, более театральному и зависимому от контекста, невербальному и, вероятно, непреднамеренному (будь то случай целенаправленно организованной коммуникации или нет). Как пример того, что мы должны попытаться исследовать, процитируем обширный беллетристический эпизод, в котором описано как некий Приди, англичанин на отдыхе, обставляет свое первое появление на пляже летнего отеля в Испании: Само собой разумеется, надо постараться ни с кем не встречаться взглядом. Прежде всего он должен дать понять тем возможным компаньонам, что нисколько в них не заинтересован. Смотреть сквозь них, мимо них, поверх них - этакий взгляд в пространство. Будто пляж пустой. Если мяч случайно упадет на его пути - он должен выглядеть застигнутым врасплох. Потом улыбка радостного изумления озарит его лицо (Добродушный, Любезный Приди!), когда он начнет осматриваться, пораженный тем, что на пляже, оказывается, есть люди, и бросит им мяч обратно, легонько посмеиваясь над собой, а не над людьми, - и тогда уж небрежно возобновит свое беспечное обозрение пространства.

• 3 В понимании этого вопроса я многим обязан неопубликованной статье Т. Бернса из Эдинбургского университета, в которой он доказывал, что скрытый нерв всякого взаимодействия - это желание каждого его участника контролировать и управлять реакциями других присутствующих. Похожую аргументацию развивал недавно Дж. Хейли в неопубликованной статье, но в связи с особой разновидностью контроля, нацеленного на определрние природы взаимоотношений вовлеченных но взаимодействие лиц.
• 4 Waller W. The rating and dating complex // American Sociological Review. II . p . 730.

Но придет время устроить и маленький парад достоинств Идеального Приди. Как бы невзначай он даст шанс любому, кто захочет, увидеть мельком титул книги в его руках (испанский перевод Гомера - чтение классическое, но не вызывающее, к тому же космополитичное), а затем он неторопливо сложит свою пляжную накидку и сумку аккуратной защищенной от песка кучкой (Методичный и Практичный Приди), непринужденно вытянется во весь свой гигантский рост (Большой кот Приди) и с облегчением сбросит сандалии (наконец-то, Беззаботный Приди!).

А бракосочетание Приди и моря! На этот случай - свои ритуалы. Во-первых, шествие по пляжу, внезапно переходящее в бег с прыжком в воду, и сразу после выныривания плавно, мощным бесшумным кролем туда - за горизонт. Ну, конечно, необязательно за горизонт. Он мог бы неожиданно перевернуться на спину и бурно взбивать ногами белую пену (ни у кого не вызывая сомнений, что способен плыть и дальше, если б захотел), а потом вдруг стоя выпрыгнуть на полкорпуса из воды, чтобы все видели, кто это был.

Другой ход был проще: он не требовал испытания холодной водой и риска показаться чересчур высокодуховным. Вся штука в том, чтобы выглядеть до того привычным к морю, к Средиземноморью и к этому пляжу, что такой человек по своему произволу мог бы сидеть хоть в море, хоть не в море без вреда для репутации. Такое времяпрепровождение допускало медленную [стр.36]прогулку внизу по кромке воды (он даже не замечает, как вода мочит его ноги, ему все равно что вода что земля!) глаза обращены к небу и сурово выискивают невидимые другим признаки будущей погоды (Местный рыбак Приди!) 5 .

Романист хочет показать нам, что Приди неадекватно истолковывает неясные впечатления, которые его чисто телесные действия производят, как он думает, на окружающих. Мы и дальше можем подсмеиваться над Приди, полагая, что он действует с целью создать о себе особое впечатление и впечатление ложное, тогда как другие присутствующие либо вообще не замечают его, либо еще хуже, то впечатление о себе, какое Приди страстно хочет заставить их принять, оказывается сугубо частным необъективным впечатлением. Но для нас в этом единственно важно, что тот вид впечатлений, который, как полагает Приди, он производит, - это реально существующий вид впечатлений, какой верно или неверно получают от кого-то в своей среде другие.

Как сказано выше, когда индивид появляется перед другими, его действия начинают влиять на определение ситуации, которое они начали формировать до его появления. Иногда этот индивид будет действовать полностью расчетливо, выражая себя данным способом, чтобы произвести на других именно то Впечатление, которое с наибольшей вероятностью вызовет у них желанный ему отклик. Нередко, будучи расчетливым в своей деятельности, он может относительно слабо сознавать это. Порой он будет намеренно и осознанно выражать себя определенным образом, но, в основном, потому, что такого рода выражения вызваны к жизни традицией его группы или его социальным статусом, а не какой-то конкретной реакцией (отличающейся от смутного принятия или одобрения), вероятностно ожидаемой от людей, находящихся под впечатлением от данного самовыражения. Наконец, время от времени сами традиции одной из ролей индивида позволяют ему создать стройное впечатление определенного рода, хотя он, возможно, ни сознательно, ни бессознательно и не собирался производить такого впечатления. Другие, в свою очередь, могут или получать впечатление просто от усилий индивида что-то передать, или неправильно понимать ситуацию и приходить к умозаключениям, не оправдываемым ни намерениями этого индивида, ни фактами. Во всяком случае, поскольку другие действуют так, как если бы индивид передавал конкретное впечатление, можно принять функциональный или прагматический подход, допустив, что индивид “эффективно” воплотил данное определение ситуации и “эффективно” внедрил понимание того, что подразумевает данное состояние дел.

• 5 Sansam W . A contest of ladies . L .: Hogarth , 1956. P . 230 - 232.

В реакции других имеется один момент, который требует здесь специального комментария. Зная, что индивид, скорее всего, будет представлять себя в благоприятном свете, другие могут делить наблюдаемое ими на две части: часть, которой индивиду относительно легко манипулировать по желанию, поскольку она состоит, преимущественно из его вербальных утверждений; и часть, состоящую преимущественно из проявлений непроизвольного самовыражения индивида, которой он, видимо, почти не владеет или которую не контролирует. В таком случае другие могут использовать то, что считается неуправляемыми элементами его экспрессивного поведения, для проверки достоверности передаваемого элементами управляемыми. В этом проявляется фундаментальная асимметрия, присущая процессу коммуникации: индивид, предположительно, сознает коммуникацию только по одному из своих каналов, тогда как наблюдатели воспринимают сообщения и по этому каналу и по какому-то другому. К примеру, жена одного шетландского хуторянина, подавая местные островные блюда гостю с “материка” (главного острова Великобритании) с вежливой улыбкой выслушивала его вежливые похвалы тому, что он ел, и одновременно подмечала скорость, с какой гость подносил ко рту ложку или вилку, жадность, с какой он заглатывал пищу, выражение удовольствия при жевании, используя эти знаки для проверки высказанных чувств едока. Та же женщина, чтобы раскрыть, что один ее знакомый А “на самом деле” думает о другом знакомом Б, поджидала момента, когда Б в присутствии Л оказывался вовлеченным в разговор с кем-то третьим В. Затем она скрытно следила за сменой выражений на лице А, наблю- [стр.38] давшего Б в разговоре с В. Не участвуя в беседе с Б и не опасаясь его прямого наблюдения, А иногда расслаблялся, терял обычную сдержанность, притворную тактичность и свободно выражал свои “действительные” чувства к Б. Короче, эта шетландка наблюдала никем другим не наблюдаемого наблюдателя.

Далее, приняв как данность, что другие, по всей вероятности, будут сверять более контролируемые элементы поведения человека с менее контролируемыми, можно ожидать, что иногда индивид попытается извлечь выгоду из самой этой вероятности, так направляя впечатления от своего поведения, чтобы они воспринимались информационно надежными 6 . Например, будучи допущенным в тесный социальный кружок, участвующий наблюдатель может не только сохранять приемлемый внешний вид во время выслушивания информанта, но и постараться сохранять такой же вид при наблюдении информанта, разговаривающего с другими. Тогда наблюдателям наблюдателя будет не так легко раскрыть, какова его действительная позиция. Конкретную иллюстрацию этому можно подобрать из жизни на Шетландских островах. Когда к местному жителю заглядывает на чашку чая сосед, последний, проходя в дверь дома, обычно изображает на лице, по меньшей мере, подобие теплой ожидаемой улыбки. При отсутствии физических препятствий вне дома и недостатке света внутри его обычно имеется возможность наблюдать приближающегося к дому гостя, самому оставаясь незамеченным. Нередко островитяне позволяли себе удовольствие любоваться, как перед дверью гость сгоняет с лица прежнее выражение и заменяет его светски-общительным. Однако некоторые посетители, предвидя этот соседский экзамен, машинально принимали светский облик на далеком расстоянии от дома, тем обеспечивая постоянство демонстрируемого другим образа.

Такого рода контроль над частью индивидуальности восстанавливает симметрию коммуникационного процесса и подготавливает сцену для своеобразной информационной игры - потенциально бесконечного круговращения утаиваний, лживых откровений, открытий и переоткрытий. К этому следует добавить, что поскольку другие будут, скорее всего, довольно беспечно относиться к неуправляемым элементам в поведении индивида, то этот последний, контролируя их, сможет многое приобрести. Другие, конечно, могут почувствовать, что он манипулирует якобы стихийными аспектами своего поведения, и усмотреть в самом этом акте манипуляции некий теневой момент в его поведении, который он не сумел проконтролировать. Это дает нам еще одну проверку поведения индивида, на этот раз - его предположительно нерассчитанного поведения, тем самым вновь восстанавливая асимметрию коммуникационного процесса. Отметим попутно, что искусство проникновения в чужие розыгрыши “рассчитанной нерасчетливости”, по-видимому, развито лучше нашей способности манипулировать собственным поведением, так что независимо от количества шагов, сделанных в информационной игре, зритель, вероятно, всегда будет иметь преимущество над действующим, и первоначальная асимметрия процесса коммуникации, похоже, сохранится.

• 6 В широко известных и весьма солидных трудах Стивена Поттера, в частности, обсуждаются знаки, который можно подстроить, чтобы дать проницательному наблюдателю якобы случайные ключи, необходимые ему для обнаружения скрытых добродетелей, какими манипулятор знаниями в действительности не обладает.

Допуская, что индивид планирует определение ситуации, когда появляется перед другими, мы должны также видеть, что эти другие, какой бы пассивной ни казалась их роль, будут и сами успешно направлять определение ситуации благодаря своим ответным реакциям на действия индивида и всевозможным начинаниям, открывающим ему новые пути действия. Обычно определения ситуации, проецируемые несколькими разными участниками, достаточно созвучны друг другу, так что открытые противоречия случаются редко. Это вовсе не означает, что когда каждый участник чистосердечно выражает то, что он действительно чувствует, и честно соглашается с выраженными чувствами других присутствующих, там непременно возникнет своего рода консенсус. Этот род гармонии есть оптимистический идеал и вовсе необязателен для слаженной работы общества. Скорее, от каждого участника взаимодействия ждут подавления своих непосредственных сердечных чувств, чтобы он передавал лишь та-[стр.40] кой взгляд на ситуацию, который, по его ощущению, будут в состоянии хотя бы временно принять другие. Поддержанию этого поверхностного согласия, этой видимости консенсуса помогает сокрытие каждым участником его собственных желаний за потоком высказываний, утверждающих ценности, которым любой присутствующий чувствует себя обязанным клясться в верности, хотя бы на словах. Кроме того, обычно приходится считаться и со своеобразным разделением труда при определении ситуации. Каждому участнику позволительно устанавливать пробные авторизованные правила отношения к предметам, жизненно важным для него, но напрямую не затрагивающим других, например, к рациональным объяснениям и оправданиям своей прошлой деятельности. В обмен за эту вежливую терпимость он молчит или избегает тем, важных для других, но не столь важных для него. В таком случае мы имеем своего рода modus vivendi * во взаимодействии. Участники совместно формируют единственное общее определение ситуации, которое подразумевает не столько реальное согласие относительно существующего положения дел, сколько реальное согласие относительно того, чьи притязания и по каким вопросам временно будут признаваться всеми. Должно также существовать реальное согласие о желательности избегать открытого конфликта разных определений ситуации 7 . Этот уровень согласия можно называть “рабочим консенсусом”. Надо понимать, что рабочий консенсус, установившийся в одной обстановке взаимодействия, будет совершенно отличаться по содержанию от рабочего консенсуса, сложившегося в иной обстановке. Так, между двумя друзьями за обедом поддерживается взаимная демонстрация привязанности, уважения и интереса друг к другу. В другом случае, например в сфере услуг, сотрудник заведения тоже может поддерживать образ бескорыстной увлеченности проблемой клиента, на что клиент отвечает демонстрацией уважения к компетентности и порядочности обслуживающего его специалиста. Но независимо от таких различий в содержании, общая форма этих рабочих приспособлений одинакова.

• 7 Конечно, взаимодействие может быть специально организовано с целью найти в нем время и место для выражения разногласий во мнениях, но в таких случаях участники должны договориться, что не будут ссориться из-за определенного тона голоса, словаря и уровня серьезности аргументации, а также условиться о взаимном уважении, которое спорящие участники обязаны тщательно соблюдать по отношению друг к другу. К этому дискуссионному или академическому определению ситуации можно Прибегать и в срочном и в неторопливо-рассудительном порядке как к способу перевода серьезного конфликта взглядов в такой конфликт, с которым можно управиться в приемлемых дли всех присутствующих рамках.
• * Условия существования (лат.).

Учитывая тенденцию отдельного участника принимать заявки на определение ситуации, сделанные другими присутствующими, можно оценить ключевую важность информации, которой индивид первоначально обладает или которую приобретает о своих соучастниках, ибо именно на базе этой исходной информации индивид начинает определять ситуацию и выстраивать свою линию ответных действий. Первоначальная проекция индивида заставляет его следовать тому, кем он полагает быть, и оставить всякие претензии быть кем-то другим. По мере того как взаимодействие участников развивается, в это первоначальное информационное состояние, разумеется, вносятся дополнения и модификации, но существенно, что эти позднейшие изменения без противоречий соотносятся с первоначальными позициями (и даже строятся на них) отдельных участников. Похоже в начале встречи индивиду легче сделать выбор относительно того, какую линию обхождения распространять на других присутствующих и какой требовать от них чем менять принятую однажды линию, когда взаимодействие уже идет полным ходом.

В обыденной жизни тоже, конечно, встречается ясное понимание важности первых впечатлений. Так, рабочая сноровка занятых в сфере услуг часто зависит от способности захватывать и удерживать инициативу в отношениях, возникающих при обслуживании клиентов - способности, которая требует тонкой агрессивной тактики со стороны обслуживающего персонала, если его социоэко-номический статус ниже статуса клиента. У. Уайт поясняет это на примере поведения официантки:

Первым бросается в глаза факт, что официантка, которая работает в условиях сильного давления со всех сторон, не просто пассивно реагирует на требования своих клиентов. Она уме-[стр.42] ло действует с целью контролировать их поведение. Первый вопрос, приходящий нам в голову при виде ее взаимоотношений с клиентурой таков: “Обуздает ли официантка клиента, или клиент подавит официантку?” Квалифицированная официантка понимает решающее значение этого вопроса...

Умелая официантка останавливает клиента доверительно, но без колебаний. К примеру, она может обнаружить, что новый клиент сел за столик сам, прежде чем она успела убрать грязные тарелки и переменить скатерть. В данный момент он опирается на столик, научая меню. Она приветствует его, говорит: “Пожалуйста, позвольте заменить скатерть”, потом, не ожидая ответа, отбирает у него меню, вынуждая его отодвинуться от столика, и делает свое дело. Отношения с клиентом вежливо, но твердо направляются в нужное русло, и здесь не возникает вопроса, кто руководит ими 8 .

Когда взаимодействие, начатое под влиянием “первых впечатлений”, само оказывается первым в обширном ряду взаимодействий с теми же участниками, мы говорим о “хорошем начале” и чувствуем решающее значение этого начала. Так, некоторые учителя в отношениях с учениками придерживаются следующих взглядов:

Никогда нельзя позволять им брать над вами верх - или вы пропали. Поэтому я всегда начинаю жестко. В первый же день, входя в новый класс, я даю им понять, кто здесь хозяин... Вы просто вынуждены начинать жестко, чтобы потом иметь возможность ослабить вожжи. Если начать с послаблений, то когда вы попытаетесь проявить твердость - они будут просто смотреть на вас и смеяться.

Точно так же служители в психиатрических лечебницах нередко чувствуют, что если нового пациента в первый же день его пребывания в палате круто осадить и показать ему кто хозяин, - это предотвратит многие будущие неприятности 10 .

Признав, что индивид способен успешно проецировать определение ситуации при встрече с другими, можно предположить также,_что в рамках данного взаимодействия вполне возможны события, которые будут противоречить, дискредитировать или иным способом ставить под сомнение эту проекцию. Когда случаются такие разрушительные для нее события, взаимодействие само собой может остановиться в замешательстве и смущении. Некоторые из предпосылок, на которых основывались реакции участников, оказываются несостоятельными, и они обнаруживают, что втянуты во взаимодействие, для которого ситуация была определена плохо, а далее и вообще не определена. В такие моменты индивид, чье представление себя микрообществу скомпрометировано, может испытывать стыд, а другие присутствующие - враждебность и все участники могут ощущать болезненную неловкость, замешательство, потерю самообладания, смущение и своего рода аномальность ситуации как следствие крушения социальной микросистемы взаимодействия ли-цом-к-лицу.

• 8 Whyte W. F. (ed.). Industry and society. Ch. 7. When workers and customers meet. N.Y.: McGraw-Hill. 1946. P. 132 - 133.
• 9 Becker H. S. Social class variations in the teacher-pupil relationship // Journal of Educational Sociology. Vol. 25. P. 459.
• 10 Taxel H. Authority structure in a Mental Hospital Ward / Unpublished Muster"s thesis. Department of Sociology . University of Chicago . 1953. [стр.43]

Подчеркивая тот факт, что первоначальное определение ситуации, проецируемое индивидом, склонно становиться планом для последующей совместной деятельности, то есть рассматривая все в первую очередь с точки зрения самого этого действия, - нельзя упустить из виду решающий факт, что всякое проецируемое определение ситуации имеет еще и отчетливо выраженный моральный характер. И именно на этом моральном характере проекций преимущественно сосредоточен научный интерес данного исследования. Общество организовано на принципе, что любой индивид, обладающий определенными социальными характеристиками, имеет моральное право ожидать от других соответствующего обхождения и оценки. С этим принципом связан и второй, а именно, что индивид, который скрыто или явно сигнализирует другим о наличии у него определенных социальных характеристик, обязан и В самом деле быть тем, кем он себя провозглашает. В результате, когда индивид проецирует определение ситуации и тем самым скрыто или явно притязает быть лицом определенного рода, он автоматически предъявляет другим и некое моральное требование оценивать его и обращаться с ним так, как имеют право ожидать люди его категории. Он также неявно отказывается от всех притязаний представляться тем, кем [стр.44]

Он на деле не является 11 , и, следовательно, отказывается от претензии на обращение, приличествующее таким людям. Тогда другие согласятся признать, что индивид информировал их и о том, что есть в действительности, и о том, что они должны видеть в качестве этого “есть”. Нельзя судить о важности срывов в процессе определения ситуации по частоте, с какой они случаются, ибо очевидно, что они происходили бы еще чаще, если бы не соблюдались постоянные предосторожности. Думаю, что во избежание этих срывов постоянно применяются предупредительные практические процедуры, а также корректировочные действия, дабы возместить ущерб от вредоносных происшествий, которых не удалось избежать. Когда индивид пускает в ход эти стратегии и тактики с целью отстоять свои собственные проекции, то эти действия называют “защитной практикой”; когда же некий участник применяет их, чтобы спасти определение ситуации, спроецированное другим, то об этом говорят как о " в покровительственной практике” или “такте”. Вместе взятые защитные и покровительственные практики охватывают процедуры, которые призваны оберегать впечатление, выношенное индивидом во время его присутствия перед другими. К этому следует добавить, хотя люди сравнительно легко могут увидеть, что без применения защитных практик не выжило бы никакое первоначально произведенное впечатление, им, вероятно, гораздо труднее понять, что очень немногие впечатления смогли бы выжить, когда бы получатели этих впечатлений не соблюдали такта при их восприятии.

Кроме факта применения мер предосторожности для предупреждения нарушений в проецируемых определениях ситуации, можно также отметить, что усиленное внимание к таким нарушениям играет существенную роль в социальной жизни группы. Там разыгрываются грубые социальные мистификации и шутки, где целенаправленно подстраиваются неудобные, смущающие положения, к которым надо относиться несерьезно 12 . Сочиняются фантазии, в которых происходят головокружительные разоблачения. Рассказываются и пересказываются анекдоты из прошлого (реального, приукрашенного или вымышленного), обстоятельно расписывающие бывшие или почти бывшие трудности, с которыми удалось блистательно справиться. По-видимому, не найдется ни одной разновидности групп, которая не имела бы готового запаса таких игр, фантазий и назидательных историй, - запаса, используемого в качестве источника юмора, средств избавления от тревог и санкций для поощрения индивидов быть скромными в своих притязаниях и благоразумными в ожиданиях. Человек может раскрывать себя и в рассказах о воображаемых попаданиях в неловкие положения. В семьях любят рассказывать о случае с гостем, перепутавшим даты и прибывшим, когда ни дом, ни люди в нем не были готовы к его приему. Журналисты рассказывают о случаях, когда прошла настолько многозначительная и понятная для всех опечатка, что были юмористически разоблачены напускная объективность газеты и соблюдаемый ею декорум. Работники общественных служб рассказывают о клиентах, которые очень забавно недопонимали вопросы в заполняемых анкетных формах и давали ответы, которые подразумевали крайне неожиданные и причудливые определения ситуации 13 . Моряки, чья “семья” вдали от родного дома состоит из одних мужчин, рассказывают истории о матросе на побывке, который за домашним столом непринужденно просил мать передать ему “такого-разэдакого масла*14. Дипломаты пересказывают байку о близорукой королеве, вопрошающей республиканского посла о здоровье его короля 15 и т. д.

• 11 Эта роль свидетелей в ограничении возможностей самовыражении Индивида особо подчеркивалась экзистенциалистами, которые усматривали в этом основную угрозу индивидуальной свободе. См.: Sartre J.-P. B eing and nothingness. L.: Methuen, 1957.

Подведем теперь итоги. Я допускаю, что когда индивид появляется перед другими, у него возникает множество мотивов для попыток контролировать впечатление, которое они получают из наблюдения ситуации. В этой книге исследуются некоторые из общепринятых приемов, применяемых людьми для поддержания таких впечатлений, и некоторые обычные возможности применения этих приемов. Конкретное содержание любой деятельности отдельного участника, или роль, которую оно играет во взаимозависимых видах деятельности работающей социальной системы, в ней не обсуждаются. Меня интересуют лишь драматургические проблемы участника, представляющего свою деятельность другим. Проблемы, решаемые с помощью сценического мастерства и сценической режиссуры, иногда тривиальны, но очень распространены. По-видимому, сценические задачи встречаются в социальной жизни на каждом шагу, обеспечивая тем самым четкую путеводную нить для формального социологического анализа.

• 12 Goffman E. Communication conduct in an island community. P. 319 -327.
• 13 Blau P. Dynamics of bureaucracy / Ph.D. dissertation. Department of Sociology. Columbia University. University of Chicago Press, 1955. P. 127 129.
• 14 Beattie W. M. (jr.). The merchant seaman / Unpubliaahed M- A. report. Department of Sociology. University of Chicago, 1950. P. 35.
• 15 Ponsonby F. Recollections of three reigns. L .: Eyre & Spottiswoode , 1951.

Уместно закончить это введение несколькими определениями, которые подразумевались в предыдущем и понадобятся в будущем изложении. Для целей этого исследования достаточно приблизительного общего определения взаимодействия (точнее, взаимодействия лицом-к-лицу) как взаимного влияния индивидов на действия друг друга в условиях непосредственного физического присутствия всех участников. Единичное взаимодействие можно определить как все проявления взаимодействия в каком-нибудь одном эпизоде, во время которого данное множество индивидов непрерывно находилось в присутствии друг друга. К характеристике такого взаимодействия так же хорошо подошел бы термин “контакт”. “Исполнение” (или “выступление”) можно определить как все проявления деятельности данного участника в данном эпизоде, которые любым образом влияют на любых других участников взаимодействия. Взяв одного конкретного участника и его исполнение за базисную точку отсчета, можно определить другие категории исполнителей как публику, аудиторию, наблюдателей или соучастников. Предустановленный образец действия, который раскрывается в ходе какого-нибудь исполнения и который может быть исполнен или сыгран и в других случаях, можно [стр.47] обозначить терминами “партия” или “рутина” 16 . Эти ситуационные термины легко связать с общепринятыми структурными. Когда индивид или “исполнитель” в разных обстоятельствах играет одну и ту же партию перед одной и той же аудиторией, тогда, вероятно, имеет смысл говорить о возникновении “социального отношения”. Определив “социальную роль” как свод прав и обязанностей, сопряженных с данным статусом, можно утверждать, что одна социальная роль способна включать больше чем одну партию и что каждую из этих различных партий исполнитель может представлять в ряде случаев одним и тем же типам аудитории или аудитории, состоящей из одних и тех же лиц.

• 16 См- комментарии в книге Ноймана и Моргенштерна о важности различения рутины взаимодействий и любого конкретного случая, когда эта рутина специально разыгрывается: Neumann J . von , Morgenstern О. The theory of games and economic behavior . Princeton University Press , 1947. P . 49.

Гофман пишет, что данная книга предназначена для того, чтобы стать для читателя неким путеводителем в его исследованиях различных социальных укладов (семейного, промышленного, торгового). Любой читатель может обнаружить в ней множество приемов, образующих некий методологический каркас, который можно применять в таких исследованиях. Для социологии эта книга представляет собой учебное пособие, в котором подробно разбирается определенный социальный подход к изучению социальной жизни. Драматургический подход фокусируется на принципах театрального представления, т.е. на том, какими именно способами индивид представляет себя и свою деятельность другим, контролирует у этих людей формирование определенного впечатления о себе и что может делать, а что нет во время этого представления. Данная книга исследует именно это театральное представление индивидом себя другим.

Гофман выделяет две формы выражения:

Произвольную (способ выражения, при котором индивид дает окружающим некоторую информацию о себе)

Непроизвольную (способ выражения, при котором индивид выдает себя)

Т.е. если мы говорим о первом способе, то индивид передает какую-либо информацию посредством вербальных символов (разговора, общения), а второй способ заключается в том, что индивид может дать о себе какую-либо информацию непроизвольно с помощью определенной манеры общения, с помощью своих отличительных качеств, различных действий и т.д. Коммуникация у Гофмана - это процесс передачи информации, которая включает в себя различные обобщенные символы и симптоматику отдельных индивидов.

Предположения позволяют человеку начать взаимодействие с другим, сконструировать начальный ход своих действий, строить первоначальные выводы о нем. Посредством последующей коммуникации с другим, некоторые выводы будут опровергаться, некоторые наоборот укрепляться, возможно, будет реконструироваться ход действия по отношению к другому.

В большей степени Гофмана интересует второй тип самовыражения - непроизвольный (который он называет еще театральным, невербальным и непреднамеренным).

Элементами выражаемого поведения являются: определение ситуации индивидом, выдвижение различных предположений, конструирование действия индивидом, само действие, появление различных выводов об индивиде и возможное изменение этих выводов в последующем.

Асимметрия коммуникации заключается в следующем: индивид осознает только произвольную часть самовыражения (та часть самовыражения, которая состоит из вербальных утверждений индивида). Наблюдатели же принимают во внимание и произвольную и непроизвольную часть самовыражения индивида (непроизвольная часть - та часть, которая состоит из проявлений непроизвольного самовыражения индивида, которой он почти не владеет которую почти не контролирует). Симметрия коммуникации может быть восстановлена посредством контроля индивида за непроизвольной частью самовыражения, планирования им определенной ситуации.

Гофман выделяет два режима исполнения роли (два полюса):

1)Вера в собственную роль - режим, при котором индивид полностью увлечен собственным действием

2)Отсутствие веры в собственную роль - режим, при котором индивид цинично относится к собственному действию

Эти режимы могут меняться. Если изначально у человека не было веры в собственную роль, то в скором времени человек может «вжиться» в роль которую он играет и приобрести веру в эту роль. Если изначально вера в роль существовала, то постепенно человек ограждаться от своей роли, чтобы защитить свое внутреннее Я от слишком тесного соприкосновения с аудиторией. Также Гофман пишет, что существуют колебания веры: ситуация, когда индивид колеблется между верой и цинизмом и, в конце концов, останавливается на чем-то одном.

Передний план - «стандартный набор выразительных приемов и инструментов, …выработанных индивидом в ходе исполнения», которые сопровождают его лишь в исключительных случаях. Личный передний план - набор выразительных приемов и инструментов, которые тесно связаны с самим исполнителем и сопровождают его повсюду. Элементами переднего плана являются различные элементы обстановки: мебель, декорации, физическое расположение участников и т.д. Элементами личного переднего плана являются элементы внешнего вида человека и его манер: отличительные звания официального положения или ранга, умение одеваться, пол, возраст, расовые характеристики, габариты, внешность, осанку, характерные речевые обороты, выражения лица, жесты и пр. Данные элементы представляют собой некоторый реквизит для протекания человеческого действия. Этот факт делает их крайне важными для постановки данного действия. Информация, сообщаемая передним планом всегда абстрактна и обобщенна. Это происходит вследствие того, что она содержит нормы, которые могут быть использованы различными рутинными представлениями.

Идеализация - процесс воплощения индивидом общепринятых ценностей определенного общества в большей степени, чем в повседневной жизни (в совершенной степени). Идеализация проявляется в том, что индивид принимает определенную роль (идеальный образец поведения), не свойственную ему в повседневной жизни и следует ей определенный промежуток времени. Посредством идеализации индивид может внушить аудитории определенное впечатление, которое зачастую может помочь ему в осуществлении своих корыстных целей.

Зона исполнения - любое место, в котором восприятие исполнения так или иначе ограничено. Зоны исполнения заостряют внимание индивидов на определенных аспектах исполнения и ограничивают в других.

Зона переднего плана - место проведения представления, в котором какое-либо исполнение является точкой отсчета (другими словами: место, в котором выразительно подчеркиваются некоторые элементы определенного представления). Поведение в этой зоне направлено на создание определенного впечатления об индивиде, впечатления, что деятельность индивида в этой зоне направлена на поддержание и воплощение определенных социальных норм и стандартов.

Исполнитель придерживается определенных правил вежливости (нормы вербального обращения исполнителя к аудитории) в беседе и определенных приличий поведения (соблюдение исполнителем определенных ограничений в поведении когда он находится в зоне видимости или слышимости аудитории, но не обязательно говорит с ней), которые можно разбить на моральные требования и инструментальные.

Зона заднего плана - место, в котором «осо¬знанные противоречия с насаждаемым впечатлением при¬нимаются как должное» (другими словами: место, в котором появляются и признаются скрываемые от публики факты). Зоны заднего плана играют роль так называемых закулис, т.к. в них репетируются и подготавливаются различные представления, а также в них нет возможности попасть членам аудиторий (в них могут попасть только исполнители).

Аналитический обзор труда Гофмана И. "Представление себя другим в повседневной жизни".

Введение в книгу И. Гофмана.
Книга, по его словам, представляется чем-то вроде учебника по социологии, в которой разбирается один из социологических подходов к изучению социальной жизни, особенно той ее разновидности, которая организована в ясных материальных границах какого-либо задания или заведения. В ней описано множество приемов, образующих методический каркас, применимый при изучении любого конкретного социального уклада. Подход, развиваемый в этой работе- это подход театрального представления, а следующие из него принципы -драматургические. В ней рассматриваются способы, какими индивид в самых обычных рабочих ситуациях представляет себя и свою деятельность другим людям, какими он направляет и контролирует формирование у них впечатлений о себе, а так же образцы того, что ему нужно и что нельзя делать во время представлений себя перед ними.

Когда человек присутствует там, где находятся другие, эти другие стремятся раздобыть свежую информацию о нем или используют уже имеющуюся. Сведения об индивиде помогают определить ситуацию, позволяя другим заранее знать, чего он ждет от них и чего они могут ожидать от него. Они собирают информацию о его социально-экономическом положении, его понятием о себе, его установками по отношению к ним, его компетентностью, надежностью, и.т.д. Нередко из-за ограниченного времени контакта с индивидом, может произойти мало событий, которые составили бы блок информации. Если другим не удается сразу "раскусить" индивида, они вынуждены принимать некоторые моменты взаимодействия, как условные или естественные знаки чего-то недоступного чувствам напрямую.

В терминологии Г. Илхайзера индвид должен будет действовать таким образом, чтобы намеренно или ненамеренно "самовыразиться", а другие, в свою очередь, должны получить " впечатление" о нем. Индивид может "саморазвиваться" произвольно, что дает информацию о себе и непроизвольно, которым он "выдает" себя. Первое "самовыражение" содержит в себе вербальные символы или их заменители, чтобы передавать информацию, о которой известно, что индивид и другие связывают ее с данными символами. Это и есть "коммуникация" в традиционном узком смысле слова. Второе может намеренно представлять дезинформацию. Пользуясь обоими этими типами коммуникации: при первом, в ход идет прямой обман, при втором- притворство. В повседневной жизни, говорит И.Гофман, надо понять, что мы фактически не ведем наши дела, не принимаем решений и не достигаем целей статистически или научно. Мы живем по гадательным умозаключениям. На примере гостя у друзей невозможно определить сразу украдет или не украдет гость деньги, но предположительно можно считать, что гость не украдет и так же предположительно его принимают, как гостя. Когда индивид находится в обществе, он активно старается составить о нем такое впечатление, чтобы выделить другим о его добропорядченности и в его интересах это внушить обществу.

И.Гофман больше уделяет внимание второму типу "самовыражения", более театральному в зависимости от контекста, невербальному и, вероятно, непреднамеренному(будь то случай целенаправленно организованной коммуникации или нет). Анализируя далее в своей работе поведение индивида, И.Гофман выделяет ассиметрию коммуникации. Она заключается в том, когда другие наблюдаемые делят на две части поведение индивида, стремящиеся представить себя в благоприятном свете. Одна часть, которой индивиду легко манипулировать по желанию, так как она состоит из его вербальных утверждений.; вторая часть, состоящая из проявлений непроизвольного самовыражения индивида, которой он не владеет, не контролирует. В таком случае, другие могут использовать неконтролируемые элементы его поведения для проверки достоверности передаваемого элементами управления. Для наблюдаемых интерес представляет сверять более контролируемые элементы поведения человека с менее контролируемыми.

И можно ожидать, что иногда индивид пытается извлечь выгоду из этой самой вероятности, так, направляя впечатления от своего поведения, чтобы они воспринимались надежными. Такого рода контроль над частью индивидуальности восстанавливает симметрию коммуникационного процесса. Обычно определения ситуации,проецируемые несколькими разными участниками, достаточно созвучны друг другу, так что открытые противоречия случаются редко. Но каждому участнику позволительно устанавливать авторизованы правила, отношения к предметам, жизненно важным для него, но не затрагивающих других. В таком случае, мы имеем своего рода " modysviventi " во взаимодействии. Короче говоря, участники совместно формируют единственное общее определение ситуации, которое подразумевает реальное согласие относительного того, чье притязание и по каким вопросам будет признаваться всеми. Учитывая то, что отдельные участники могут принимать заявки на определенные ситуации, сделанные другими, можно оценить важность информации, которой индивид "первоначально" обладает или которую приобретает от своих соучастников. На базе этой исходной информации индивид начинает определять ситуацию и выстраивать свою линию поведения.

Индивид проецирует первоначальное определение ситуации и она становится его планом для последующей совместной деятельности. Рассматривая, в первую очередь, с точки зрения этого действия- нельзя упустить из виду решающий факт, что всякое проецируемое определение ситуации имеет еще и моральный характер. На этом моральном характере проекцией сосредоточен научный интерес данного исследования. Общество организовано на принципе, что любой индивид, обладающий определенными социальными характеристиками, имеет моральное право ожидать от других соответствующего обхождения и оценки. В процессе определения ситуации возможны и срывы. И если бы не соблюдались постоянные предостороженности они происходили бы гораздо чище, нежели имеют случаи в действительности. В целях предупреждения срывов постоянно применяются предупредительные практические процедуры, а так же корректированные действия, позволяющие возместить ущерб от вредоносных происшествий. Действия индивида с целью отстоять свои собственные проекции называют " защитной" практикой, когда же другие применяют их, чтобы спасти определенные ситуации, спровоцированные другими, от этого говорят, как о "покровительственной практике или " так же".

Гофман констатирует, что вместе взятые "защитные и покровительственные практики" оберегают впечатления, выношенные индивидуумом во время его присутствия перед другими. Уместно закончить это введение несколькими определениями, которые подразумевались ранее и понадобятся в будущем изложении. "Единичное взаимодействие- это все проявления взаимодействия в каком-нибудь одном эпизоде, в котором множество индивидов находилось вместе". "Контакт"- термин, который можно применить к "единичному взаимодействию". "Исполнение"(или выступление) можно определить как все проявления деятельности данного участника в данном эпизоде, которые действуют на других участников взаимодействия. Так же термин как "партия", "рутина"- это предустановленный образец действия, который раскрывается в ходе какого-нибудь исполнения и который может быть исполнен или сыгран в других случаях. "Социальная роль"- это свод прав и обязанностей о социальных отношениях, можно говорить, когда индивид или "исполнитель" в разных обстоятельствах играет одну и ту же партию перед одной и той же аудиторией.

Исполнения

Вера в исполняемую роль

Гофман отмечает, что, когда индивид исполняет какую-то эпитейскую партию во взаимодействии с другими, он неявно своих наблюдателей всерьез воспринимать создаваемый перед ними образ. Исполнитель разыгрывает спектакль, якобы, для блага других людей. Но когда у человека нет веры в собственное действие и нет интереса к верованиям своей аудитории, можно назвать его циником. В своих исследованиях Гофман обнаруживал цикл "от неверия к вере", когда первоначальная убежденность и воодушевление сменяется цинизмом и наоборот, когда люди -циники проходят этот путь обратно.

Передний план исполнения
Мы уже знакомы с термином "исполнение" и его смыслом. Гофман предлагает назвать "передним планом" ту часть индивидуального исполнения,который регулярно проявляется в обобщенной и устойчивой форме, определяя ситуацию для наблюдающих это исполнение. Передний план- это стандартный набор выразительных приемов и инструментов немедленно или неявно выработанных индивидом в ходе исполнения. Стандартные составляющие: прежде всего, "обстановка", мебель, декорации, расположение участников, постановочный реквизит. Термин "передний план" относится к составляющим, которые непосредственно связаны с исполнителем: его статус, пол, одежда, раса, габариты, и.т.п Информация о переднем плане носит абстрактную и обобщенную информацию. Можно сказать, что рутинные исполнения могут использовать одинаковый передний план, что характеризует его, как правило, институциализироваться в виде обобщенных стереотипных ожиданий, развитию которых она дает толчок.

Театральное воплощение
Деятельность индивида станет знакомой для других, только если на протяжении всего взаимодействия, его действия будут выражать именно то, что он хочет передать и внушить другим. Во многих случаях театрализация собственной работы оказывается проблемной. Проблема состоит в том, что, если перейти от конкретного исполнения как точки отсчета к индивидам, представляющим это исполнение, то можно увидеть интересную особенность того круга рутинных партий, исполнение которых обслуживает какая-то группа или класс индивидов. При этом можно обнаружить, что члены ее или его склонны связывать самолюбие, личную самооценку, свое эго, придавая гораздо меньшее значение другим партиям, которые они исполняют.

Идеализация
Гофман выделяет два пути " социализации" исполнения: Один путь- исполнение рутинной партии заявляет своим представительским передним планом некоторые абстрактные притязания на часть аудитории -притязания, которые могут быть предъявлены этим людям во время исполнения и других рутин. Второй- тенденция исполнителей внушать своим зрителям идеализированное по нескольким параметрам впечатление. Идея, что всякое исполняет идеализированное видение ситуации весьма распространено. В качестве иллюстрации можно взять точку зрения Ч.Кули: "Если бы люди не пытались казаться, хоть немножко, чем они есть, мы могли бы совершенствоваться или учиться на внешних проявлениях внутреннего мира и человека". То же стремление показывать себя исключительно с лучшей стороны или идеализированной приводит к лицемерию исполнителей. Таким образом, когда индивид представляет себя перед другими, его "исполнение" будет нести на себе общепринятые обществом ценности, в большей мере, чем это делает его поведение в целом.

В жизни очень многие члены общества культивируют свою скромность, преуменьшение своих способностей, дабы принизить себе как исполнителю, позицию исполнителя. Так, американские студентки скрывали свой ум, способность и решительность в присутствии парней-ровесников. Благодаря этому доказывается "естественное" превосходство мужчин и подтверждает, что женщины -это слабый пол. Это пример негативной идеализации.

Исполнитель зачастую склонен утаивать те мотивы, действия, факты, которые несовместимы с его идеализированной версией. Но зачастую исполнитель внушает своей аудитории убеждения, что он связан с ней более идеально и интимно, чем всегда. Во-первых, исполнители внушают аудитории, что его рутинная партия в данный момент -единственная, важнейшая из всех. Во-вторых, исполнители предпочитают внушать всем впечатления, что их сегодняшнее исполнение рутинной партии и их отношение к своей сегодняшней аудитории имеют в себе нечто особенное и уникальное. В своей исполнительной деятельности индивид может потерять восприятие аудитории даже незначительным намеком, жестом. Исполнитель в такой ситуации старается завуалировать свой промах, вводя в ситуацию как можно больше второстепенных событий, чтобы не создавать впечатления несовместимого и несогласующегося с принятым общим определением ситуации. Это означает,что свои экспрессии исполнитель должен держать под контролем. Как природные человеческие существа, мы сотворены, по-видимому, порывистыми, импульсивными особями, чьи настроения поминутно меняются Но как исполнители характерных ролей,принятых на себя для представления перед аудиторией, мы не должны допускать резких перемен и капризов.

По мнению дж.Сантаяны, процесс социализации не только преобразует, но и закрепляет духовные состояния. Благодаря социальной дисциплине, характерная маска может удерживаться на месте внутренними усилиями.

Ложные представления
В предыдущих разделах этой главы читателю предложены некоторые общие характеристики человеческого исполнения, их нет смысла перечислять. Но все эти характеристики исполнения можно рассматривать как ограничители взаимодействия от логичности выполняемых впечатлений, которые воздействуют на индивида и преобразуют обыкновенные проявления его деятельности в театрализованное представление. Вместо простого выполнения своей задачи вольного изменения чувств, индивид будет усилено изображать процесс своей деятельности и передавать свои чувства окружающим в приемлемой форме. В таком случае представление деятельности перед другими будет отличаться от деятельности самой по себе и тем самым неизбежно подавать ее искаженно. Насаждаемые видимости могут быть развенчаны дисоциирующей реальностью. Часто, нет причин полагать, будто факты, расходящиеся с насаждаемым впечатлением, являются более реальной реальностью, чем та реальность, которую они ставят под сомнение.

Для социологов интерес вопрос: "Каким образом возможен подрыв доверия к данному впечатлению?"- и это совсем не тоже самое, что и вопрос: "Каким образом, данное впечатление становится ложным?".

Мистификации
Между информационными и ритуальными моментами существует некоторая связь. Неспособность регулировать информацию, потребляемую аудиторией, влечет неизбежный распад проецируемого определения ситуации, неспособность регулировать контакты означает возможное разложение ритуальной дисциплины исполнителя.

Команды
Рассматривая исполнителя в роли различимых ситуаций, Гофман обращает внимание, что в командах индивидов резко изменяется передний план их поведения в зависимости от проецируемой интерпретации. Он вводит термин" исполнительская команда" или короче "команда", которая используется для обозначения любого множества индивидов, сотрудничающих в жизненной постановке какой-либо отдельно взятой рутинной партии. Если раннее, в качестве исполнителя имелся в виду отдельный индивид, то если специальный интерес исследователя сосредоточен на изучении управления впечатлениями, изучения возможностей, возникающих в процессе нарушения какого-то впечатления и изучения методик реализации этих возможностей, тогда команда и командное исключение, вероятнее всего будут наилучшим выбором в качестве точки отсчета. Отправляясь от нее, можно освоить и такие ситуации, где взаимодействуют два лица, описав подобные ситуации, как взаимодействие двух команд, в котором каждая команда состоит из одного лица. Рассуждая логически, можно представить, что предлагаемая аудитория- это аудитория, созерцающая командное представление, в котором команда не имеет ни одного члена.

Наряду с командами, где присутствует взаимное панибратство, нельзя этот тип сформированный подобным образом, смешивать с другими типами группы, такими как неформальная группа или клипа. "Исполнительная команда отличается от неформалов, что как бы не вел себя отдельный индивид в команде, даже причиняя ей неприятности, он все равно остается челном команды. Члены команды сотрудничают в поддержании определения ситуации по отношению к тем, кто выше и кто ниже их. А малые клики формируются не для того, чтобы продвигать интересы людей вместе с которыми данный индивид ставит жизненный спектакль, а скорее, чтобы оберегать его от нежелательного отождествления с этими людьми, следовательно, клики зачастую функционируют не для защиты индивида от лиц других социальных рангов, а от лиц его собственного ранга.

Люди, участвующие в деятельности, протекающей внутри какого-нибудь социального учреждения, становятся членами команды, когда они сотрудничают и представляют свою деятельность в определенном свете. Но принимая на себя роль исполнителя в команде, индивиды будут различаться между собой тем, как они распределяют свое время между чистой деятельностью и чистым представительством. На одном полюсе сосредоточатся индивиды, которые не гонятся за публичностью и малозаинтересованные видимостью. На другом - представители " чисто церемониальных ролей"-президенты, руководители общенационального профсоюза. Такие роли исполнителей видятся как часть"упрощения витрины".

Зоны и зональное поведение
Зону исполнения можно определить как любое место, в котором восприятие исполнения так или иначе ограниченно. Зона определяет конкретные впечатления и понимание, насаждаемые данным исполнением, обычно наполняют собой весь отведенный этому исполнению зонально-временной интервал, так, что любой человек в этом пространственно-временном коллекторе сможет наблюдать исполнение и руководствоваться определением ситуации, которое вынашивается этим исполнением.

Если конкретное исполнение принять за точку отсчета то иногда для обозначения места представления, удобно использовать термин " зона переднего плана". Исполнение индивида в зоне переднего плана можно рассматривать как усилие создать впечатление, будто его деятельность в этой зона воплощает и поддерживает определенные социальные нормы и стандарты. Исполнитель в этой зоне должен придерживаться правил вежливости, приличия, моральных принципов. Ясно, что "выигрышные" ударные факты, исполнители предпочитают показывать в зоне переднего плана. Но ясно, что должна быть и " зона заднего плана" или " закулисная зона", где появляются и признаются скрываемые от публики факты. Зона заднего плана - место, связанное с фоновым исполнением, в котором осознанные противоречия с насаждаемыми впечатлениями принимаются как должное.

Закулисная зона отделена от переднего плана, например, перегородкой с проходом. в закулисье исполнитель может расслабиться, выражать что-то помимо своего прямого смысла. Находясь на переднем плане, исполнитель может получать помощь из-за кулис. В зону за кулисами не пропускают никого из аудитории, то есть контроль закулисья играет существенную роль в процессе "рабочего контроля", которым люди пытаются амортизировать давление, обступающих их со всех сторон, детерминистских жизненных необходимостей.

Гофман, говоря о передней и задней зонах, считает разумным добавить и третью -остаточную зону, а именно, все прочие места, отличные от двух уже определенных видов. Такую зону логично назвать "внешней". Такой зоной можно назвать ту, которая не является для данного представления ни передней, ни задней. Примером может служить учреждение, где стены его отделяют от внешнего мира, внутренние рабочие помещения. Тех людей за стенами здания во внешнем мире можно назвать "посторонними". Существует много фактов, когда человек в какой-то сценической постановке игнорирует другого, но столь, же любезен с ним в ином сценарии. Для исполнителя решение такой проблемы - в разделении аудитории, таким образом, чтобы люди, которые его ведут в одной роли, не видели бы его в другой. Это есть контроль переднего плана.

Противоречивые роли
Цель любой команды- поддерживать определенные ситуации, порождаемые ее исполнением. При непрочности и несвязанности выступления, у команды могут возникнуть факты, которые поставят под сомнения или угнетенность впечатления, создаваемое этим представлением. И потому, основная проблема для многих подобных представлений - это проблема информационного контроля: публика не должна получать " разрушительной информации о ситуации, которая определенна для нее. Другими совами, команда должна уметь хранить и скрывать ото всех свои секреты.

Что же это за секреты? Что за типы?
Разоблачение различных типов командных секретов может по- разному угрожать представлению. В основу типологизации секретов положены: функция, которую выполняет данный секрет, и отношение этого секрета к восприятию другими его обладателя. Предполагается, что любой конкретный секрет может принадлежать больше, чем к одному такому типу.

Приняв за току отсчета конкретное исполнение, мы различим в нем (по функциям участников) три ключевые роли: тех,кто исполняет, тех, для кого исполняют: посторонних, кто не занят в спектакле и не следит за ним. Эти ключевые оли можно так же различать на основании доступной для занятых в исполнении людей информации. Обозначенные роли можно описать в такой интерпретации: исполнители выступают в видимой (передней) и закулисной зонах представления, публике доступна только передняя зона. Посторонние исключены из обеих зон. Можно предположить, что на протяжении спектакля существует взаимосвязь между исполняемой функцией, наличной информацией и доступными зонами и зная зоны, куда был вхож исполнитель, можно установить, какую роль он играл и какой информацией обладает.

В действительности, такой согласованности может и не быть. Могут появиться вычерненные позиции. Некоторые эти позиции используются так, что их тоже можно причислить к ролям, хотя по сравнению с тремя ключевыми позициями их лучше назвать " противоречивыми ролями". Самый наглядный случай составляют те противоречивые роли, которые вводят человека в устоявшуюся среду, в в ложномт обличье. Гофман выделяет несколько таких противоречивых ролей: роль информатора, роль подсадного(подсадной утки), сыщики, роль недействующего лица, статиста, специалист по услугам, обучающий специалист и доверенное лицо или конфидент.

Говоря о коллегиальных группировках, Гофман изменил первоначальные рамки их определения. В него надо включать пограничный тип "слабой" аудитории, члены которой не имеют личных контактов друг с другом во время какого-то исполнения, но в конечном итоге так или иначе объединяют свои реакции на определенном исполнении, виденное ими независимо друг от друга.

Коммуникации
Иногда создаются ситуации, когда внезапно может стать влиятельным нового набор мотивов и может резко увеличиться или уменьшиться установившийся дистанция между командами. Гофман привел пример с четырехзвездным генералом, ехавшим на армейском джипе без документов. Его остановил патруль и пока полицейские копались в своем джипе, думая, какие обвинения предъяить водителю, последний надел пилотку с четырьмя звездами. Первый патрульный воскликнул:" О, Господи!", потом сделал неуклюжую попытку оправдаться: " Я не узнал Вас, Сэр!". Такие выражения- это крайняя мера межличностной коммуникации с выходом исполнителя из представляемого им характера или роли, и все же они стали общепринятыми, что выступают чуть ли не как официальное прошение о снисходительности на том основании, что в этой жизни все мы бываем неудачными исполнителями. Исполнитель, оказывается, по собственной вине в положении, в котором заведомо нельзя сохранить никакой представляемый характер.

Наличие коммуникации с выходом из представляемого характера -это еще один аргумент в пользу уместности изучения феномена исполненный в категориях командных действий и их потенциальных нарушений. Из многих типов коммуникации, в которых участвует исполнитель и которые передают информацию несовместимую с официально поддерживаемым во время взаимодействия впечатлением, в настоящей главе будут рассмотрены четыре: обсуждение отсутствующих, сценические разговоры, командный сговор, перепостроения по ходу исполнения.

Высмеивание и принижение отсутствующих, закулисное положение аудитории служит поддержанию определенного морального состояния команды. Может быть и верно, что закулисная деятельность часто принимает форму военного совета, но когда две команды встречаются на поле взаимодействия, то похоже они встречаются ни для мира и не для войны. При временном перемещении, каждый делает свое дело.

Искусство управления впечатлениями
В этой главе Гофман хотел бы рассмотреть некоторые технические приемы управления впечатлениями, в которых проявляются свойства, необходимые исполнителю для сценического представления какого-то характера. Прежде всего, Гофман выделяет некоторые главные типы срывов исполнения, ибо в том и состоит функция владения техникой управления впечатлениями, чтобы избежать таких срывов. Когда посторонний случайно вторгается в зону, где дает представление или когда член аудитории нечаянно проходит за кулисы, то такой вторженец как бы застает присутствующих " flagante delicato ". В этом случае, срыв исполнения обусловлен "внезапным вторжением". Непроизвольные жесты, несвоевременные вторжения -это все источники замешательства и разногласия, они не входили в намерение лица, если бы оно знало о последствиях.

Однако некоторые специально закатывают "сцены" с намерением разрушить или возмутить до опасной грани видимость вежливого согласия. Только что рассмотренные срывы называют " инцэфектами", чтобы предотвратить возникновение инцидентов и вызванное ими замешательство, всем участникам взаимодействия, надо обладать определенными свойствами и уметь применять их в практических дейтсвиях, выработанных для спасения данного спектакля.

Рамки социального взаимодействия
Всякое социальное образование представляет собой какое-нибудь пространство, окруженное более или менее закрепленными барьерами, препятствующими чужому восприятию-пространству, в котором регулярно осуществляется определенного рода деятельность. То есть социальные формирования представляют собой как относительно закрытые системы. Предполагалось, что соотношение одного социального образования к другим достаточно доступно для рационального исследования и должно быть аналитически истолковано как часть совокупности фактов иного порядка, порядка институциональной интеграции.

Гофман считает, что было бы хорошо попробовать ввести исследовательскую перспективу, принятую в его книге, в контексте других подходов, скрыто или явно используемых в исследованиях различных социальных образований, как закрытых систем. Гофман выделил четыре подхода, но остановился на пятом - драматическом. Этот подход можно применить, как конечный пункт анализа, как завершающий способ упорядочения фактов. Это предполагает описание приемов управления впечатлениями, выработанных в данном социальном образовании, основных проблем управления впечатлениями в нем, критериев идентификации отдельных исполнительных команд, действующих в пределах такого образования и взаимоотношений между ними техническая и драматическая исследовательские перспективы явно взаимно пересекаются, вероятно в отношении стандартов работы.

Политическая и драматическая перспективы отчетливо пересекаются при рассмотрении способностей одного человека направлять деятельность другого. Взаимопересечение структурной и драматической перспектив наиболее ясно видно, пожалуй, в анализе социальной дистанции. Культурная и драматическая перспективы, очевиднее всего, пересекаются на проблеме поддержания моральных норм. Культурные ценности данного социального образования подробно определяет как его участникам надлежит относиться ко множеству существующих вещей и явлений и одновременно устанавливают рамки видимостей, которые должны быть сохранены независимо от того, какие моральные чувства скрываются за этими рамками. Западный человек предпочитает действовать в стационарной обстановке, удерживая посторонних за пределами действия и используя возможность некоторого уединения для комфортной подготовки перед публичным шоу. Принимая, как данность, западные общие драматургические правила и наклонности поведения, не следует упускать целые области жизни в других обществах, где люди явно следуют другим правилам поведения.

В этой книге экспрессивный компонент общественной жизни трактовался как некий источник впечатлений, подавляемых или воспринимаемых другими. Впечатление, в свою очередь, рассматривалось как источник информации о неочевидных фактах и как средство, при помощи которого рециписты способны регулировать свою реакцию на информанта, не выясняя всех последствий действия этого инфоформата. Следовательно, экспрессия выразительности рассматривалась исходя из той коммуникативной роли,которую она играла во время социального взаимодействия.

Человек склонен обращаться с другими присутствующими на основе впечатления, которое они создают о своем прошлом, будущее время взаимодействия. Именно в такие моменты коммуникативные акты переходят в моральные поступки. Гофман отмечает, что производители впечатлений, используемых наблюдающим индивидом, соблюдают множество норм вежливости и применения норм в среде социального общения и сфере исполнения рабочих задач и из этого следует насколько повседневная жизнь окутана моральными ограничениями и пристрастиями.

Необходимость управления впечатлениями возникает в том аспекте, что в качестве полноценных исполнителей все заинтересованы в поддержке впечатлений будь то они живут согласно множеству норм, по которым судят о людях и продуктах их деятельности. Так как этих норм великое множество, то индивиды, выступающие, как исполнители, субъективно и объективно остаются в сфере моральных отношений. Но как исполнителей-функционеров людей в большей степени интересует не моральная проблема реализации упомянутых норм в жизни, а по сути, аморальная проблема создания убедительного впечатления, будто эти нормы реализуются.

Структура человеческого Я может быть увидена в представлениях, устраиваемых в англо- американском обществе. В данной работе индивид выступал в двух аспектах- как исполнитель и как сценический персонаж-характер. Качества исполнителя и качества характера различны. Но эти оба набора имеют свое значение в условиях спектакля, которого не избежать в жизни. В настоящем исследовании, исполняемое Я рассматривалось как некоторый образ, обычно похвально- положительный, который сценичен, в соответствующем персонаже -характере хорошо пытается возбудить и закрепить в сознании других действующий индивид в отношении себя. Хотя этот образ осмысляется относительно данного индивида так, что тому приписано какое-то Я, сами свойства этого Я производимы не от низменных личностных свойств индивида, а от всей сценической обстановки его действия, то есть эта точка зрения на Я в драматической перспективе и она будет изменяться при изменении сценария постановочной деятельности.

Американский социолог, социолингвист и социальный психолог канадского происхождения Ирвинг Гофман (1922- 1982) у многих обществоведов снискал репутацию хотя и признанного мастера (даже “гения”) социологических микроинтерпретаций, но вместе с тем мыслителя эзотерического и уникального. В результате пишущие о Гофмане обычно преувеличивают обособленность и оригинальность его мысли. Цель данной статьи - представить Гофмана как органическую часть большой европейской и американской социально-философской и социологической традиции, проследить истоки его основных понятий, чтобы в этом контексте лучше понять его личный вклад в теоретическую социологию.

Если все же заходит речь о влияниях и ближайших родственниках “социальной драматургии” Гофмана, то чаще всего ее рассматривают как одно из поздних ответвлений “символического интеракционизма”, по общему мнению, самой исконно американской из наиболее известных “школ” социологии. В начале века основоположники символического интеракционизма (хотя это название установилось гораздо позже) на свой лад совершили в американской социологии индивидуалистический и волюнтаристский поворот, подобный европейскому наступлению на позитивистскую социологию, начатому несколько раньше неокантианцами. Однако сами эти основоположники (и в частности посмертно превращенный в главный авторитет символического интеракционизма Джордж Герберт Мид) в большинстве были участниками широкого, не просто философского, но, пожалуй, общественного движения - прагматизма, идеи которого косвенно подключали их также к традиции английского эмпиризма и методологического индивидуализма XVIII в. О влиянии стол-

постоянные ссылки на тексты У. Джемса, Дж. Сантаяны периода увлечения Джемсом и других авторов того же круга. Им Гофман обязан многими своими ключевыми понятиями. Прагматизм расходился с позитивизмом (исходя из похожих установок методологического натурализма) в основном трактовкой отношения между организмом и средой, индивидом и обществом. Настрой прагматизма сугубо активистский: человека принципиально следует рассматривать как действующий волящий субъект, а не как объект, пассивно подчиняющийся законам природы, способный лишь созерцать и научно познавать независимые от человеческой воли “объективные” процессы в природной и социальной среде. Это соответствует общей гносеологической максиме прагматизма: всякая истина есть не нейтральное состояние сознания, а состояние бытия, формируемого людьми в соответствии с поставленными целями. Хотя натуралистическая детерминация человеческих действий здесь не отрицается, исследовательское внимание переносится с фактов их зависимости от среды на свободу человека, на возможности контролирования и манипулирования им окружающей среды. Среда, особенно социальная, включает в себя другие активные организмы, и человек становится человеком в процессе взаимодействия с этой активной средой. Общество можно понять через анализ взаимодействия и взаимовлияния индивидов.

Уже у Джемса и Джона Дьюи, создателя особой разновидности прагматизма - “инструментализма”, появляется знаковое для символического интеракционизма понятие “коммуникации” , конкретизирующее общую идею взаимодействия И базовое в системе понятий Гофмана. В первом приближении коммуникация - это процесс передачи друг другу и, следовательно, постепенного обобществления частного опыта, идей, эмоций, ценностей и т. п. От этого активного процесса зависит формирование и отдельной личности, и общества, и социального института, организации или учреждения. Зависимость становления личности от процесса трансляции жизненного опыта другим индивидам и приема от них встречных сообщений (“коммуникация” охватывает и трансляцию и прием) подразумевает теоретическое расхождение как с психологизмом, допускающим существование некоторых готовых, врожденных природных мотивов человеческого действия, независимых от социальной среды, ситуации, окружающих институтов, так и с крайним социологизмом, представляющим человека чем-то вроде tabula rasa - чистого листа, пассивно заполняемого прямыми импульсами природной и социальной среды, коллективного сознания и т. п. Зависимость же формирования и функционирования общественных объединений, организаций и учреждений от процесса коммуникации проявляется в том, что их постигает окостенение, бесплодие и в конце концов распад, если они не служат делу облегчения и всяческого обогащения коммуникации между людьми.

На путях анализа и детализации этой двойной зависимости философы-прагматисты (непосредственным участником прагматического движения был Мид, при жизни никогда не называвший себя социологом) открыли на будущее теоретико-социологическое значение проблемы коммуникации. Фактически само существование общества сводилось ими к совокупности процессов коммуникации и обмена информацией, формирующих необходимую для совместной деятельности “общую собственность” (по выражению Дьюи) всех людей на более или менее одинаково понимаемые цели, взгляды, ожидания и т. п. По сравнению с контовским понятием “ consensus omnium ” - ключевым в старой позитивистской социологии и тоже предполагавшим общность чувств, мыслей и мнений, - здесь, на первый взгляд, произошел всего лишь перенос исследовательских интересов со статичной трактовки “консенсуса” как необходимого атрибута общества на анализ процесса формирования вышеуказанной общности. Но и это обеспечило существенное изменение исследовательской перспективы. Вместо контовско-дюркгеймовской интуиции общества как созданной прошлым, мощной, почти божественной данности, исходным стал образ общества как чего-то созидаемого по ходу дела, так сказать, ситуативно. Именно этот сдвиг положил начало своеобразному социологическому конструктивизму значительной части американского обществоведения - толкованию социальной реальности как непрерывно творимого продукта повседневных взаимодействий, смысловых интерпретаций и переинтерпретаций. Подобный подход прослеживается не только у Гофмана, но и в таких родственных ему направлениях социологии как социальная феноменология, этнометодология и т. п. Подход этот заставляет также вспомнить зиммелевскую идею “обобществления” как функциональной формы межчеловеческого взаимовлияния, в которой отдельные люди “срастаются” в то или иное общественное единство. Поэтому совсем не случайны уверения Гофмана в следовании зиммелевской традиции, как не случаен авторитет Зиммеля среди основоположников символического интеракциоционизма - редкое явление для представителя европейской социологии в Америке первых десятилетий XX в.

Следствием принятой столпами прагматизма и усвоенной Гофманом позиции стала чрезвычайно плюралистическая концепция общества, прекрасно вписывающаяся в джемсовскую картину “Плюралистической Вселенной” и потенциально обосновывающая его демократическую идею “многообразия религиозного опыта”. Никакой единообразной организации социума не существует. Видов общественных объединений возможно столько, сколько в коммуникационном обороте вращается благ и ценностей, способных приумножаться в процессе взаимообогащающего обмена между людьми и становиться новыми точками социальной кристаллизации. Мид вообще был склонен считать проблему структуры общества (равно как и структуры личности) ложно поставленными проблемами, ибо все в мире есть непрерывное становление, так что повседневная практика и наука всегда имеют дело с процессами и никогда с застывшими состояниями.

Такая позиция запрещает рассматривать и человеческое поведение как исключительно индивидуальное достояние, и его среду как застывшую систему общественных отношений или готовых норм, к которым индивид вынужден пассивно приспособляться. Казалось бы личное поведение всегда разделяется другими в том смысле, что любая индивидуальная деятельность вызывает реакцию в человеческой среде в формах поощрения, протеста, присоединения, игнорирования и т. п. Эту текучесть и коллективную “делаемость”, конструируемость среды прагматисты обычно выражали в понятии ситуации, входящем в систему базовых понятий Гофмана. Принципы трактовки этого понятия были заложены уже в “функциональной психологии” Джона Дьюи, которая исходила из того, что поведение человека есть ответ не на какой-либо единичный объект, стимул, событие, даже не на произвольно изолированное множество объектов или событий, а всегда на оценку ситуации в целом, опирающуюся на весь контекст накопленного и текущего жизненного опыта. От этого был только шаг до социологического понятия определение ситуации, введенного Уильямом Томасом (1863-1947) и виртуозно использованного Гофманом.

Томас исходил из того, что всякая конкретная человеческая деятельность оказывается развязкой какой-то конкретной ситуации, и своим термином “определение ситуации” подчеркивал, что, более или менее сознательно выбирая свои линии поведения, действующие субъекты соучаствуют в создании общих его правил на данный случай, а не просто следуют неким универсальным, безликим и обязательным нормам. Важнейшей частью ситуации для всякого действующего были, по Томасу, установки и ценности других ее участников. Поэтому любую реакцию индивида на этих “других” следовало анализировать не как прямую реакцию на то что они делают и говорят, а как опосредованную реакцию на значения, приписываемые их словам и делам данным индивидуумом. Социальный мир - это прежде всего вероятностный мир значений. Гофман сочувственно цитирует мнение Томаса (см. с. 34 наст. изд.), что в повседневной жизни люди принимают решения, действуют и достигают своих целей на основе сугубо предположительных умозаключений, а не статистических и прочих научных выкладок. К примеру, никак нельзя дать научную гарантию, что гости на каком-нибудь приеме ничего не украдут, но долг гостеприимства тем не менее исполняется на основании предположения о порядочности всех приглашенных. Отсюда следует, что воображаемые, предположительные значения могут иметь самые что ни на есть реальные последствия в виде целенаправленных действий людей. Об этом говорит так называемая теорема Томаса: “Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям”.

Теорема Томаса имеет уже прямое отношение к проблеме символизма в социальном взаимодействии, наиболее авторитетно для адептов прагматизма и символического интеракци-онизма разработанной Мидом. Главной темой его социальной философии был анализ перехода от простейших общественных отношений, имеющих биологическую подоплеку и использующих жестовую коммуникацию, к общественным отношениям на основе символической коммуникации. Ее возникновение и эволюцию Мид объясняет вполне * материали-с-ически”, в понятиях дарвиновской теории эволюции. Он исходит из того, что человеческое общество является продолжением и разрастанием некоторых простых и фундаментальных социо-физиологических отношений между биологическими организмами. Простейшее сотрудничество, первичные социальные акты в мире живого формируются под влиянием биологических импульсов голода и полового влечения. Самым элементарным способом взаимного приспособления действий живых организмов и их взаимовлияния на поведение друг друга становятся жесты. Жестом в сущности может стать любое движение организма, вызывающее приспособительные реакции со стороны других организмов. Жесты (к примеру, разнообразные инстинктивные гримасы, оскал клыков и т. п.) остаются таковыми, пока организм не сознает их более или менее точного значения, пока они производятся без намерения вызвать у других определенную реакцию. Предвидение ответных реакций на жесты свидетельствует об их подъеме на новый уровень коммуникации - уровень знача-щих символов, об их превращении в язык. Жест - явление преимущественно частное, партикулярное, символ - инструмент универсальный.

Мид последовательно реализовывал этот натуралистический подход, исследуя развитие символической коммуникации в контексте общей эволюции человека. Выделение человека из животного царства изучалось и оценивалось по нескольким взаимосвязанным критериям: развитию способности пользования значащими символами (языками), становлению абстрактного мышления (которое предполагает использование символических языков во внутреннем диалоге), возникновению и развитию личности, формированию зачатков социальной организации (то есть некоторых устойчивых институциональных рамок социального взаимодействия). Все эти критерии, в принципе, равноправны, но все-таки самой разработанной и обобщающей у Мида была картина эволюционного процесса в целом с точки зрения формирования и социального функционирования личности. Описанные Мидом механизмы этого функционирования во многом стали источником системы понятий в гофмановской социальной драматургии и потому заслуживают краткого обзора.

Как и у всех прагматистов личность по Миду - это не какая-то неизменная структура, а непрестанный процесс. В отличие от контовско-дюркгеймовской традиции Мида занимает не проблема усвоения индивидом готовых социальных норм, а проблема приобретения им способности к самостоятельной оценке собственного поведения и деятельности, приобретения личности. Личность имеет социальное происхождение. Ее формирует диалог. Разговор с другими учит умению разговаривать с самим собой, учит мыслить, ибо мышление есть по сути “внутренний диалог”. Мид стоит на аристотелевских позициях первичности социального опыта: индивид обретает в себе партнера, вырабатывает самовосприятие не прямо, а опосредованно, воспринимая точку зрения других членов социальной группы, к которой принадлежит, либо некую обобщенную позицию этой группы в целом. Благодаря усвоению истинных или воображаемых установок других в отношении себя, человек научается смотреть на себя и соответственно действовать “объективно” и тем самым становится полноценным “субъектом” социального действия. Человек как продукт биосоциальной эволюции - это организм, обретший личность, то есть способный воспринимать и сознавать самого себя, способный регулировать свое поведение, изменяя его установки в процессе внутреннего диалога, саморефлексии. Человек как личность приобретает способность интериоризировать социальное действие, иными словами, превращать образцы реакций “других” на ту или иную ситуацию в собственные внутренние мотивы к действию.

Важнейший механизм этой интериоризации Мид называет принятием (на себя) ролей (role - talking ) . Индивид выступает в ролях других людей перед самим собой, в каждой воображаемой ситуации как бы разыгрывая определенную роль перед определенной воображаемой аудиторией, шаг за шагом обдумывая, как будут те или иные зрители реагировать на его исполнение, и в зависимости от выводов относительно ожидаемой реакции выбирая будущую линию реального поведения. Существуют два разных вида принятия ролей, характеризующие две фазы в развитии личности. В первой индивид примеривает на себя роли и подражает поведению конкретных лиц (родителей, ближайших родственников, домашнего доктора, повара и т. п.). Происходящие при этом психические процессы напоминают некоторые явления переноса, описанные в психоанализе. Во второй фазе социально-психологические установки других людей подвергаются генерализации, появляется “обобщенный другой” (the generalized other), представляемый в понятиях “народ”, “мораль”, “Бог”, “общество” и т. д. Обобщенный другой ассоциируется с формированием всеобщих абстрактных правил поведения, исполнение которых поддерживает существование данного сообщества как целого.

В этой мидовской схеме уже просматривается основная идея театрального подхода Гофмана к анализу форм и ритуалов межличностного взаимодействия. Но ключевая в этом анализе концепция социальной личности имеет гораздо более глубокие корни, чем только в философии Мида. В рамках прагматистского движения близка к мидовской схема формирования личности Чарлза Кули (1864-1929), известная как концепция “зеркального Я” (looking - glass - self). Кули имел в виду, что человек научается владеть своим Я, всматриваясь в свое изображение в зеркале других людей, воображая, как видят его эти другие, и соотнося собственные представления о себе с представлениями, приписываемыми им людям, с которыми сводит его жизнь. По сравнению с Мидом у Кули дана лишь общая постановка проблемы. Сама же эта постановка восходит к гораздо более интересной и глубокой трактовке родственной проблемы согласования личного и общественного блага у Адама Смита в его главной книге “Теория нравственных чувств” (1759).

Прародительницей всех построений, подобных схеме “зеркального Я”,была смитовская концепция “симпатии” и “беспристрастного наблюдателя” (impartial spectator). Смит прямо использовал метафору “зеркала”, рассуждая о воспитательном воздействии общества на личность. Если вообразить человека, выросшего в изоляции, без всякого сообщения (коммуникации) с себе подобными, то такой человек был бы не способен судить ни о собственном характере, ни о добре либо зле в своих мыслях, чувствах и поведении, ни даже о своей внешности. Только общество подносит индивиду зеркало, в котором он в состоянии увидеть и оценить эти сами по себе безразличные свойства. В природе человека, по Смиту, заложено, во-первых, естественная для каждого способность симпатии (сочувствия) другим людям, в основном выражаемая в сочувственном понимании их чувств, которые предположительно являются мотивами соответствующих поступков; и, во-вторых, способность оценивать собственные действия, воображая, как отнесся бы к ним и к их побудительным мотивам беспристрастный наблюдатель, наделенный той же естественной симпатией к другому и на ее основе склонностью к моральным оценкам. Смит буквально предвосхитил мидовскую формулу “обобщенного другого”, утверждая, что человек несет общество в себе, принимая обобщенные нормы, оценки и чувства других людей как часть самого себя.

Беспристрастный наблюдатель проявляет себя в жизни, так сказать, в двух ипостасях. Первая - это “внутренний наблюдатель”, который по-русски называется совестью. В совести как внутреннем наблюдателе представлены не только нравственные нормы, сложившиеся в ходе естественной эволюции человечества и одобряемые большинством современников, входящих в один культурный круг, но и трансцендентные моральные нормы, отражающие веру в высшую справедливость, хотя бы за гробом, и тем духовно соединяющие отдельного человека с Богом, дающие ему силы следовать абсолютным принципам поведения независимо от эмпирических разочарований в жизненной справедливости. Вторая ипостась беспристрастного наблюдателя - это рынок, честное зеркало, в котором отражается и получает оценку нужда каждого отдельного человека в других прежде всего с целью удовлетворения своих материальных потребностей, а не только для получения морального одобрения своего поведения. Рынок - это зеркало, которое правдиво показывает каждому, нужна ли вообще и насколько нужна его деятельность обществу, и по которому индивид корректирует качество и назначаемую цену своей работы. В изоляции, без взаимодействия с ближними все это невозможно. В рыночных отношениях моральный принцип взаимной симпатии проявляется в экономической форме взаимовыгодного обмена, который в принципе остается нравственным, ибо удовлетворяет естественное стремление человека к собственному благу при сохранении благожелательного отношения к другим, а что естественно - то справедливо. Элементарные отношения взаимности и обмена служат исходным пунктом в анализе справедливого хозяйственного устройства, чему посвящена самая знаменитая книга профессора моральной философии Адама Смита “Исследование о природе и причинах богатства народов” (1776). Следствием этих с виду простых соображений о природе человека была номиналистская концепция общества как непреднамеренного порядка взаимодействий преимущественно свободных производителей и продавцов, которые несмотря на своекорыстные интересы, способны сосуществовать друг с другом благодаря снисходительному чувству взаимной симпатии. Это чувство можно испытывать только к другому человеку, но не к обществу как некоему абстрактному целому.

Такое обширное историческое отступление о взглядах Смита понадобилось, чтобы показать на их фоне ограниченность вроде бы похожей “коммуникационной” трактовки общества у символических интеракционистов и прагматистов, ограниченность, не признаваемую большинством из них, но, как мы увидим позже, хорошо сознаваемую Гофманом. В фундамент, на котором должна была строиться теория общества, Смит заложил философские принципы и измерения “человеческой природы”, не исчерпаемые по открывающимся перспективам интерпретаций. Недаром на Смита, моралиста и экономиста в одном лице, ссылаются и социологи-эволюционисты, сторонники эволюционной этики, которые уверены, что мораль вырабатывается человечеством на историческом опыте разных этносов методом проб и ошибок; и те, кто верит в изначальную “естественную гармонию” и скрытую мудрость Провидения, без которого человек бессилен и которое без ведома людей компенсирует издержки индивидуальной v свободы; и многочисленные школы неоклассической и неолиберальной экономики; и те, для кого экономика и социология - ценностно-нейтральные, натуралистические по методу науки; и защитники морального статуса этих наук. Главное, что Смит подверг анализу не только элементарные духовные основы общества, но и спонтанно возникающие со временем объективные социальные отношения и феномены высших уровней сложности, вроде процессов самоорганизации рыночного порядка, которые он описывал, прибегая к метафоре “невидимой руки”. Основной же недостаток символического интеракционизма на этом фоне заостренно выявил Кули с его склонностью совершенно дематериализовывать общество, толкуя социальное взаимодействие преимущественно как игру людских воображений друг о друге. Человек непосредственно существует для другого человека лишь как воображаемая сущность, воздействующая на его разум. В прямых общественных контактах и отношениях с другими воображение данного лица участвует как реальное лицо. Поэтому общество как непосредственная конкретная данность существует в головах в виде совокупности отношений между воображениями о ближних.

Хотя Мид обозвал подобную позицию “социальным солипсизмом”, но его “обобщенный другой” - тоже всего лишь зачаток обычного “среднесоциологического” понятия общества, даже потенциально не способный отобразить многие важнейшие и определяющие его отношения. К примеру, коммуникационная схема, неявно предполагающая взаимодействие индивидов на принципах полного равенства и добровольности участия, еще позволила Миду от понятия обобщенного другого прийти к обедненному понятию “социального контроля”, отождествленного с самоконтролем, но такому асимметричному отношению между людьми как власть (этому реальнейшему средству социального контроля) просто нет места в данной теоретической схеме. Термин “общество”, без разбора относимый Мидом ко всем ситуациям, где наблюдается какое-то взаимодействие между индивидами, невольно навязывал ложное представление о принципиальной однородности систем социальных взаимосвязей в этих ситуациях. В конечном счете преодоление “социального солипсизма” Кули свелось у Мида к потенциальному расширению границ общества по мере увеличения радиуса действия всех видов коммуникации и, следовательно, к расширению возможностей принятия на себя ролей лиц не только из ближайшего окружения, но и далеких в пространстве и времени.

Вероятно, самым логичным следствием таких предпосылок об универсальном и единообразном социальнопорождающем эффекте коммуникации было бы простое и популярное истолкование ее составляющих в духе Дюркгейма: “обобщенного другого” как аналога дюркгеймовских “коллективных представлений”, “принятия ролей” как аналога процесса их усвоения и воспитания социального конформизма. Однако сам Мид не хотел довольствоваться такой простой схемой отношений между индивидуальным и общественным и на манер психоанализа (но независимо от него) различал в личности (Self ) - активном участнике и одновременно продукте и объекте воздействия процесса коммуникации - две непрерывно взаимодействующие динамические подсистемы ее элементов: так сказать, индивидуалистскую ипостась социальной личности, обозначенную английским личным местоимением первого лица единственного числа I , и коллективистскую ипостась, обозначенную косвенным падежом того же местоимения - Me . Me - это стандартная, традиционная часть личности, это организованная совокупность общепринятых в данной социальной группе установок, навыков, обычаев, реакций других людей, усвоенных данным индивидом. Но на эту необходимую стандартную составляющую, которая позволяет человеку быть членом коллектива, индивид реагирует как индивидуальность, как I . Следовательно I обозначает все проявления самовыражения, неповторимого творческого ответа уникального биологического организма и уникального внутреннего мира данного индивида на установки других людей в организованном сообществе.

По-видимому, мидовское I должно было служить неким социально-психологическим эквивалентом философского понятия свободы воли. В неустанной внутренней борьбе между Me и I , между конформистским стремлением к коллективной безопасности и активистской жаждой нового опыта определяется степень свободы социальных действий индивида. Но откуда же берутся противоречия между Me и I , коль скоро обе подсистемы компонентов личности одинаково имеют социальное происхождение? Каковы социальные источники этих противоречий? Каковы социально приемлемые границы индивидуальной свободы? У Мида вряд ли найдешь ответы на подобные вопросы. С этой целью лучше уж вернуться к Смиту.

Конечно, его общее религиозное решение проблемы свободы сегодня мало кого устроит. Смит не боялся свободы человека прежде всего потому, что верил в провиденциальную гармонию действий свободных людей. Свободный выбор по совести, под контролем этого беспристрастного внутреннего наблюдателя, был для него естественно-божественным условием развития общества. Но к Смиту апеллирует и вполне научное объяснение неолибералом и неоэволюционистом Ф. А. Хайеком внутриличностных противоречий между субъективной жаждой неограниченного “самовыражения” и социально-выигрышной позитивной свободой, в которой так или иначе отражена объективная истина экономических и других законов человеческого общежития. Хайек по-новому развил мысль шотландских моралистов (среди которых звездой первой величины был Адам Смит) о том, что человек постоянно живет в двух разных мирах: микрокосме (то есть малых или, по Кули, “первичных” группах типа семьи, различных общинах и т. д.) и макрокосме (цивилизации, мировой системе, рыночном порядке - словом, том, что Хайек обобщенно называет “расширенным порядком человеческого сотрудничества”).

В этих мирах действуют разные системы правил и координации поведения. В интимных кругах общения в человеческом поведении гораздо больше простора для прямого проявления чувств и инстинктов и для сознательного сотрудничества лично знакомых людей, объединяемых совместным преследованием конкретных единых целей. В макросистемах действуют безличные, единые для всех абстрактные правила поведения и запретительные традиции морали, которые определяют узаконенные границы свободы и прав индивида, позволяют ему ставить свои собственные цели и принимать личные решения. Эти правила и традиции не выбираются людьми сознательно. Они развиваются в ходе эволюционного межгруппового естественного отбора и прививаются членам групп (выживших и распространивших свое влияние благодаря найденному особенно счастливому сочетанию моральных традиций) посредством культурных механизмов подражания, воспитания, обучения и всех прочих разновидностей межчеловеческой коммуникации. Дисциплина безличных правил, навязываемых всяким самоподдерживающимся “расширенным порядком” помимо воли и желаний его участников, часто вызывает подсознательную ненависть к себе с их стороны. Но только в рамках такой общей для всех дисциплины возможно мирное сосуществование индивидуальных свобод. Конфликт между абстрактными трудно прививаемыми правилами поведения и тем, что инстинктивно нравится, прежде всего в стихийном общении в малых интимных содружествах людей, не только, как утверждает Хайек, “главная тема истории цивилизации”, но и, добавим мы, глубинная причина тех внутриличностных противоречий, которые проявляют себя в житейском лицедействе и напяливании разнообразных масок в меж человеческих контактах, каковые феномены всю жизнь изучал И. Гофман.

Принципиальное различение микро- и макрокосма, всяческих содружеств индивидов, поддерживающих между собой личные контакты, и миллионноголовых анонимных порядков, конечно, не единоличное первооткрытие Хайека. Но он наиболее настойчиво и обоснованно доказывал методологическую и теоретическую порочность именования двух совершенно разных по типу связей миров одинаковым термином “общество”. Такая практика ведет к попыткам объяснять и строить “расширенный порядок” по образу и подобию милой сердцу первоначальной интимной группы или социальной среды, в которой в самом впечатлительном возрасте жил человек- “Невразумительный” в силу своей многозначности термин “общество” лучше все же применять только к расширенным порядкам человеческого сотрудничества. Как кажется, именно пренебрежение указанным различением, стимулируемое универсальностью/применения категории коммуникации, в значительной мере виновно в характерной для многих символических интеракционистов розовой картине общества, держащемся чуть ли не целиком на духовном взаимодействии. Среди них Гофман выделялся ясным пониманием теоретических последствий вышеописанного различения и сознательным ограничением своей главной научной задачи.

Гофман принял основные принципы символического интеракционизма для анализа социальной деятельности. В их число входило и выраженное незадолго до смерти в президентском послании 1982 года к Американской социологической ассоциации убеждение, что общественную жизнь надо изучать “натуралистически”, в манере естественных наук и под углом зрения вечности. К Миду восходит и выдвижение Гофманом физического взаимодействия человеческих биологических тел в качестве структуры нижнего уровня, из которой вырастают все другие. Сохранилась у него и прагматистская трактовка социотворческого процесса в категориях деятельности отдельных людей, вынужденных решать очередные проблемы в очередных ситуациях, самостоятельно находя новые средства их переопределения и контроля над ними. Не был оспорен и тот руководящий методологический постулат символического интеракционизма, согласно которому все факты и значения, которыми занимается социолог, должны находить объяснение в рамках процесса социального взаимодействия как конечной инстанции. Под этим подразумевается запрет смотреть на взаимодействие лишь как на средство, через которое на его участников воздействуют какие-то внешние самому взаимодействию силы. И, разумеется, подавляющая часть человеческих взаимодействий имеет символический характер в том смысле, что большинство реакций индивидов на других опосредовано фазой интерпретации, рефлексии и саморефлексии, на которой выясняется значение предмета взаимодействия для каждого из его участников. Но если очень многие символические интеракционисты до сих пор наивно полагают, что вышеперечисленных общих принципов достаточно для построения теории общества в целом, то Гофман сознательно использовал их для микроанализа особой реальности, возникающей только в социальных ситуациях, где участники находятся в физическом присутствии друг друга и имеют возможность непосредственно (хоть и на базе выработанных в предыдущем и текущем личном опыте смысловых интерпретаций) реагировать на действия других. Эту реальность Гофман называл (по собственному признанию, “за неимением более удачного термина”) “порядком взаимодействия”. Таково заглавие его вышеупомянутого президентского послания. Следовательно, “порядок взаимодействия” надо разуметь как порядок взаимодействия лицом-к-лицу, а употребляемый им тоже без уточнения термин “социальное взаимодействие” в большинстве случаев означает в его текстах социальное взаимодействие лицом-к-лицу.

“Порядок взаимодействия” рассматривается Гофманом как содержательно самостоятельная и полноправная область исследований. Ее самостоятельность доказывается хотя бы тем, что с принятием этого исходного пункта теоретизирования, то есть непосредственного взаимодействия индивидов, становятся маловажными фундаментальные дихотомические различения традиционной “большой социологии”, обычно противопоставляющие контрастные типы социальных отношений. В самом деле, формы и ритуалы, допустим, вежливого обращения при прямых контактах как таковые можно изучать за домашним столом и в судебных залах, в семейной спальне и в супермаркетах, то есть независимо от традиционных противопоставлений Gemeinschaft и Geselschaft , личного и безличного, домашнего и публичного, городского и деревенского и т. п. Но в то же время хайековский “расширенный порядок” несомненно и многообразно влияет на порядок прямого межличностного взаимодействия. К примеру, в своей самой популярной книге “Представление себя другим в повседневной жизни”, анализируя девичьи спектакли притворной глупости перед ухажерами, Гофман советует не забывать, что в глупеньких играют именно американские девушки из американского среднего класса. Но проблема связей “порядка взаимодействия” с разными структурами общественных отношений в каждом случае требует особого и конкретного исследования.

Существует, однако, один, особо не оговариваемый, общий контекст, без учета которого нельзя как следует понять ни подхода Гофмана к социальным микросистемам взаимодействия, ни, шире, социальной философии американского прагматизма. Этот контекст - ментальность гражданина демократического общества, своего рода стихийно-наивная плюралистическая онтология социума, основанная на благополучном опыте этого гражданина. В несколько другой связи уже упоминалось о плюралистической вселенной У. Джемса, где допускается столько центров организации, сколько имеется самосознающих воль. С этой общей предпосылкой более или менее согласуется джемсовская концепция множественности социальных личностей, или социальных Я (social selves) человека, наиболее простая и логичная из всех прагматистских конструкций на ту же тему, к тому же сыгравшая по отношению к ним роль первоисточника. Так как прагматизм принципиально отвергает любую монистическую субстанциальность сознания, то логичным выглядит тезис о непрерывном процессе производства в социуме личного самосознания благодаря взаимодействию с другими людьми. Важный элемент этого взаимодействия - ожидания и оценки этих других, обращенные к действующему субъекту и становящиеся частью его внутренней мотивации. Поскольку человек, как правило, участвует во множестве разных групп, то он имеет столько же разных социальных Я, сколько существует групп, состоящих из лиц, чьим мнением он дорожит. Каждой из этих групп человек показывает разные стороны своей личности. Таким образом, взаимодействие происходит не столько между индивидами как субъектами, целостными неделимыми личностями, сколько между разными социальными ликами индивидов, как бы между изображаемыми ими персонажами. Недаром Джемс считается основоположником оформившейся позднее теории ролей. Вынужденные напяливать на себя разнообразнейшие социальные личины, соответствующие повседневным ожиданиям массы носителей демократического коллективного сознания, многочисленные “субъектные Я”, наделенные деспотической волей к прагматическому и утилитарному преобразованию своей социальной среды, усмиряются и нейтрализуют друг друга. Все устраивается к лучшему в демократическом мире.

Гофман принял концепцию социальной личности Джемса в качестве отправной точки в своем анализе микросистем взаимодействия. Именно это доказывает, что по своим интересам он был социологом, а не экзотическим “глубинным психологом”, каким его иногда изображают*. Вместе с Джемсом, Робертом Парком и многими другими Гофман желает изучать эти маски, личины социальных актеров, которые в конце концов прирастают к лицу и становятся их более подлинными Я, чем то воображаемое Я, каким хотят быть эти люди. Маска, роль оправдывается жизнью. Понятие человека о своей роли становится второй натурой и частью личности. Если иногда Гофман заговаривает о “рассогласовании нашего природного Я и нашего социального Я”, то размышляет он об этом не в категориях противопоставления биологически прирожденного и социально благоприобретенного, а скорее в категориях разных социальных требований, предъявляемых в разных кругах общения. В одних от нас ожидают известной “бюрократизации духа” и дисциплины действий независимо от телесных состояний, в других есть место для проявлений импульсивности и зависимости результатов нашей деятельности от плохого самочувствия.

В книге, предложенной в настоящем издании читателю, Гофман еще сузил и уточнил свою главную исследовательскую задачу. Он сосредоточился на “драматургических”, или “театральных” проблемах участника микровзаимодействия, представляющего свою деятельность другим. При этом конкретное содержание этой деятельности или ее ролевые функции в работающей социальной системе не рассматриваются. Чтобы лучше понять гофмановскую постановку проблемы, можно сопоставить ее с аналогичными идеями “философии поступка” М. М. Бахтина. Бахтин рассматривал человеческий поступок как некий потенциальный текст, смысл которого может быть понят только в контексте своего времени. Этот контекст Гофман временно выносит за скобки. Но продолжая свою мысль, Бахтин говорит о том, что даже физическое действие человека должно быть понято как поступок, однако поступок нельзя понять вне его возможного знакового выражения. Вот эта знаковая оснастка, знаковый инструментарий деятельности, представляемой другим, и интересует Гофмана больше всего.

С расширением перспективы та же задача формулируется как задача изучения социальных микрообразований, организаций, учреждений - словом, любых обособленных социальных пространств, в которых осуществляется определенного рода деятельность, с точки зрения управления создаваемыми там впечатлениями и определения ситуации. Описание приемов управления впечатлениями, выработанных в данной относительно закрытой микросистеме, затруднений в этом деле, главных его исполнителей и исполнительских команд, организующихся на этой почве и т. д., и т. п. - все это Гофман выделяет в особый драматургический подход. По его замыслу, он должен дополнить традиционные перспективы социологического анализа социальных формирований: техническую (с точки зрения организации в них деятельности для достижения определенных целей); политическую (с точки зрения асимметричного социального контроля над распределением ресурсов деятельности и применением власти); структурную (проясняющую совокупность горизонтальных и вертикальных отношений между действующими единицами); культурную (с точки зрения моральных и иных общекультурных ценностей, влияющих на характер деятельности в данном социальном пространстве).

• * Например, в единственной известной нам на русском языке монографин о Гофмане (Кравченко Е. И. Эрвин Гоффман. Социология лицедейства. М.: МГУ, 1997), где гофмановское “ self ” местами толкуется сомнительным образом как “глубинная самость”.

Драматургический подход должен располагать своей особенной, “ситуационной”, системой понятий в силу внутренней диалектики развития форм социальной жизни лицом-к-лицу и особого статуса времени в этих формах. Относительно короткая протяженность во времени и пространстве составляющих их событий позволяет людям собственными глазами следить за ходом этих событий от начала до конца. По причине наглядной обозримости такие формы легче осваиваются и повторяются людьми (в этом освоении велика роль “эмпатии” - вживания в мир субъективных чувств партнеров), а по причине быстротечности этих форм разнородные во многих отношениях участники вынуждены быстро достигать рабочего взаимопонимания.

Все они входят в текущую социальную ситуацию с каким-то жизненным опытом общения с разными категориями людей и с массой культурных предпосылок, предположительно разделяемых всеми. Фактически в любой микросистеме взаимодействия лицом-к-лицу люди вступают с другими непосредственно присутствующими участниками в культурно обусловленные познавательные отношения, без которых было бы невозможно упорядочение совместной деятельности ни в словесных, ни в поведенческих формах. Основной ситуационный термин для анализа человеческой деятельности в гофмановской социальной драматургии - исполнение (perfor mance) - обозначает все проявления активности индивида или “команды” индивидов за время их непрерывного присутствия перед конкретными зрителями (какой-то житейской “аудиторией”)- Первоначально все эти проявления деятельности, охватываемые термином “исполнение”, ориентированы на реализацию чисто рабочих задач. Но дальше начинает действовать диалектика всякого социального взаимодействия, приводящая в конце концов к частичному или полному превращению “нормальной” рабочей деятельности в деятельность представительскую, ориентированную на задачи коммуникации и наиболее эффективного самовыражения.

Входя в незнакомую ситуацию со множеством участников, человек обычно стремится как можно полнее раскрыть ее действительный характер, чтобы со знанием дела соответствовать ожиданиям присутствующих. Но информации об их подлинных чувствах по отношению к нему, об их прошлом социальном опыте и т. п. обычно не хватает. И тогда для предвидения развития ситуации приходится пользоваться заменителями: случайными репликами, проговорками и оговорками как в психоанализе, статусными символами, материальными знаками социального положения и т. д. В результате всякий исполнитель в ситуации взаимодействия сталкивается с парадоксом: чем больше интересуешься реальностью, недоступной прямому восприятию, тем большее внимание надо уделять внешним проявлениям, видимостям, впечатлениям, которые другие участники создают во время взаимодействия о своем прошлом и о будущем курсе действий.

В этом взаимном процессе производства впечатлений (и тем самым “самовыражения” участников) Гофман выделяет два различных вида коммуникации (знаковой активности): произвольное самовыражение, которым люди дают информацию о себе в общезначимых символах, и непроизвольное самовыражение, которым они выдают себя (например, нечаянно выдают каким-то жестом свое не достаточное для декларируемых претензий на определенный социальный статус воспитание). Второй вид коммуникации - обычно непреднамеренный, невербальный и более театральный - интересует Гофмана в первую очередь. Но при использовании обоих каналов коммуникации действуют объективные ограничения непосредственного взаимодействия между людьми (необходимость выпячивания одних фактов и сокрытия других, идеализация и т. д.). Эти ограничения влияют на его участников и преобразуют обыкновенные проявления их деятельности в театрализованные представления. При этом вместо простого исполнения рабочей задачи и свободного проявления чувств люди начинают усиленно изображать процесс своей деятельности и передавать свои чувства окружающим в нарочитой, но приемлемой для других форме.

Именно поэтому в ход идет язык театрального представления, спектакля. Гофман говорит о “переднем плане” (front) исполнения как о той его части, которая регулярно проявляется в устойчивой форме, определяя ситуацию для наблюдающих это исполнение. Говорит об “обстановке”, “декорациях” исполнения, пространственной расстановке участников взаимодействия, о разделении сценического пространства житейских игр на заднюю (закулисную) зону, где готовится безупречное исполнение повседневных рутинных действий, и переднюю зону, где это исполнение представляют другим. Гофман вводит и аналог театральной труппы - понятие команды исполнителей, соединяющих свои усилия на время существования данной микросистемы взаимодействия, чтобы представить присутствующим (аудитории) свое определение ситуации. “Команда” - очередное “ситуационное” понятие, используемое Гофманом вместо обыкновенного “структурного” понятия “социальная группа”. Команда - тоже группировка, но не в контексте исторически длительных и устойчивых отношений социальной структуры или организации, а в контексте очередной постановки какого-либо рутинного житейского взаимодействия или ряда таких взаимодействий, где надо насадить и удержать нужное определение ситуации. Это определение включает рабочее соглашение (консенсус, согласие) о необходимом “командном этосе”, который должен поддерживаться молчаливо принимаемыми правилами вежливости и приличия. Главная задача команды - контролировать впечатления от исполнения, в частности охраняя доступ в его закулисные зоны, чтобы помешать посторонним видеть не предназначенные им секреты представления. Эти секреты от публики (аудитории), которая могла бы разоблачить и сорвать житейский спектакль, известны всем исполнителям в команде и охраняются ими сообща. Поэтому в отношениях членов команды обычно развиваются особая солидарность и дружеская фамильярность посвященных.

Но, как не раз подчеркивает в своей книге Гофман, язык театральной сцены не самоцель и не еще одна иллюстрация превратившейся в банальность шекспировской метафоры “весь мир - театр, а люди лишь актеры на подмостках”. Педалирование сценических аналогий, по собственному признанию Гофмана, было для него в значительной мере риторической уловкой и тактическим маневром. На самом деле его не интересовали элементы театра, которые проникают в повседневную жизнь и обильно представлены в его книгах. Его исследовательская задача - это выявление той структуры социальных контактов, непосредственных взаимодействий между людьми и, шире, той структуры явлений общественной жизни, которая возникает каждый раз, когда какие-либо лица физически соприсутствуют в ограниченном пространстве их взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре - поддержание какого-то определения ситуации, которое должно быть выдержано до конца вопреки множеству потенциальных опасностей, со всех сторон грозящих ему подрывом. Как мы уже знаем, Гофман дает системе отношений, характеризуемых этой искомой структурой, условное сокращенно-обобщенное название “порядок взаимодействия”.

Этот “порядок”, складывающийся в жизни, отнюдь не театр, хотя имеет с ним то общее, что втянутые в жизненную ситуацию обыкновенные люди, чтобы выдержать ее первоначально избранное определение, реально используют те же технические приемы и средства самовыражения, какие находятся в распоряжении профессиональных актеров. Но гофмановский анализ “порядка взаимодействия” не сводится к выявлению форм и ритуалов его театрализации и представительского обмана. Коммуникационные акты, даже совершаемые с целью приукрашенного представления своей деятельности, подразумевают определенные моральные отношения с аудиторией. Впечатления, производимые участниками коммуникации, все их нечаянные гримасы, непроизвольные жесты и “словесные жесты” (выражение Мида) истолковываются как скрытые обещания или претензии. А это уже материал для моральных суждений. Исполнители и публика, перед которой они стараются, действуют гак, как будто между ними существует молчаливое обязательство поддерживать определенное равновесие противостояния и согласия. Это равновесие держится на часто бессознательном моральном познавательном соглашении не вводить друг друга в заблуждение слишком сильно, ибо производимые людьми впечатления - это, порой, единственный путь познания другого, его намерений и деятельности.

В общем, структура “порядка взаимодействия” формируется под влиянием противоположных сил, действующих на исполнителей. С одной стороны, их повседневная жизнь опутана моральными ограничениями, так что они субъективно и объективно пребывают в сфере моральных отношений. С другой стороны, каждый человек в круговороте повседневных дел рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда для

пользы дела требуется сконцентрировать и немножко подправить впечатления {то есть прибегнуть к манипуляции ими), производимые его действиями на других. Деловые действия по сути превращаются тогда в “жесты”, адресованные аудитории. Жизненная практика человека театрализуется. И здесь его в первую очередь начинает интересовать по своему существу аморальная проблема создания видимости, убедительного для других впечатления, будто в его действиях соблюдены все нормы морали и законности. Именно поэтому повседневная жизнь часто делает из обыкновенных людей искушенных знатоков сценического мастерства.

Все сказанное еще раз подтверждает обоснованность выделения Гофманом “порядка взаимодействия” как самостоятельной области социологического исследования. В принципе, основное, что он хочет узнать об этом “порядке”, сводится к вопросу о том, какого рода впечатления от реальностей и случайностей всякого непосредственного социального взаимодействия способны разрушать впечатления, тщательно насаждаемые и воспитываемые в рядовых представлениях-спектаклях повседневной жизни. Внимание Гофмана сосредоточено в основном на путях и причинах подрыва взаимного доверия людей к получаемым ими в ходе совместной деятельности впечатлениям, а не на проблеме природы социальной реальности как таковой. Поэтому он уделает столько места и времени замаскированным ложным представлениям и техническим приемам дезинформирующей коммуникации, всякого рода двусмысленностям и умолчаниям, позволяющим создать выгодную иллюзию, не опускаясь в то же время до прямой лжи, весьма уязвимой для разоблачений. Точно так же анализируются им изощренные защитные приемы, оберегающие от подобных разоблачений избранную линию поведения и “темные секреты” командных и индивидуальных исполнений. Успех этих приемов возможен опять-таки при определенной моральной дисциплине исполнителей, которую Гофман характеризует словосочетаниями “драматургическая верность”, “драматургическая осмотрительность” и т. д.

Уже говорилось, что осознание Гофманом специфики “порядка взаимодействия” как самостоятельной области исследований, потребовало для его анализа разработки специального аппарата “ситуационных” понятий. К ранее упомянутым терминам можно добавить такие детализирующие и аналитически расчленяющие основное понятие “исполнение” термины, как контакт (любое событие в зоне возможной прямой ответной реакции другого); почти синоним контакта единичное взаимодействие (все проявления взаимодействия в отдельном эпизоде); партия, рутина и др. В принципе возможно связать эти ситуационные термины с общепринятыми в социологии структурными. Так, если “социальная роль” - это свод прав и обязанностей, сопряженных с определенным статусом, то одна социальная роль может включать больше чем одну партию, понимаемую как рутинный образец действия, который разыгрывается перед аудиториями одного и того же типа. Однако общая проблема нахождения точек соприкосновения между гофмановским “порядком взаимодействия” и традиционно выделяемыми социологией элементами социальной организации чрезвычайно сложна и едва затронута Гофманом в разных его трудах. Его описания прямых влияний “ситуационных эффектов” и определенных характеристик “порядка взаимодействия” на макромиры вне сферы последнего касаются сравнительно малозначительных явлений. К примеру, в упоминавшемся ранее президентском послании он пытается установить некоторые связи между порядком прямого межличностного взаимодействия и главными статусоопределяющими характеристиками индивидов в “большой” социальной структуре: возрастом, тендерной принадлежностью, социальным классом и расой- Все это весьма ограниченные попытки.

В целом же Гофман, по-видимому, придерживается мнения, что социальная микросистема взаимодействия лицом-к-лицу не может быть прямым отражением макросоциологических структур и законов, так что о последних трудно судить на основании законов микросоциологии. Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии - построить мост между наблюдениями и обобщениями на уровне повседневных житейских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих понятий, включенных в общую теоретическую систему. Кажется, из чтения Гофмана надо сделать вывод, что лучше эти разные миры, то есть микровзаимодействия (“сценическую постановку” которых он так хорошо проанализировал) и макроструктурные процессы, исследовать по отдельности. Это не мешает нам ценить тончайшие “художественные” наблюдения, схватывающие взаимопроникновение двух миров, в изобилии рассыпанные в книгах Гофмана.

Представление себя другим в повседневной жизни

“Маски суть застывшие выражения и превосходные эхо сигналы чувств, одновременно правдивые, сдержанные и преувеличенные. Живые организмы, соприкасаясь с внешней средой, вынуждены обзаводиться какой-то защитной оболочкой, и никто не протестует против таких оболочек на том основании, что они, мол, не главные их части. Однако некоторые философы, по-видимому, досадуют на то, что образы не вещи, а слова не чувства. Слова и образы подобны раковинам, таким же неотъемлемым частям природы, как и субстанции, которые они покрывают, но больше говорящим глазу и больше открытым для наблюдения. Этим я не хочу сказать, будто субстанция существует ради видимости, лица ради масок, страсти ради поэзии и проявлений добродетели. Ничто не возникает в природе ради чего-то другого: все такие фазы и произведения равно включены в круг бытия...”

Дж . Сантаяна Santayana G. Soliloquies in England and later soliloquies . L .: Constable , 1922.

Предисловие

Эта книга представляется мне чем-то вроде учебника, где подробно разбирается один из возможных социологических подходов к изучению социальной жизни, особенно той ее разновидности, которая организована в ясных материальных границах какого-либо здания или заведения. В ней описано множество приемов, в совокупности образующих методический каркас, который можно применять при изучении любого конкретного социального уклада, будь то семейного, промышленного или торгового.

Подход, развиваемый в данной работе, - это подход театрального представления, а следующие из него принципы суть принципы драматургические. В ней рассматриваются способы, какими индивид в самых обычных рабочих ситуациях представляет себя и свою деятельность [стр.29] другим людям, способы, какими он направляет и контролирует формирование у них впечатлений о себе, а также образцы того, что ему можно и что нельзя делать во время представления себя перед ними. Применяя эту модель, я буду стараться не пренебрегать ее очевидной недостаточностью. Сцена представляет зрителю события правдоподобно выдуманные; жизнь, предположительно, преподносит нам события реальные и обычно неотрепетированные. Еще важнее, вероятно, то, что на сцене актер играет в маске некоего персонажа, сообразуясь с масками, изображаемыми другими актерами. Существует и третий участник представления - публика (или аудитория), участник очень важный и тем не менее такой, которого не было бы там, если бы сценическое представление вдруг стало реальностью. В действительной жизни эти три участника сжаты в два: роль, которую играет один, приспосабливается к ролям, исполняемым другими присутствующими и эти другие составляют также и публику. Прочие несоответствия театрального подхода реальным обстоятельствам будут рассмотрены позже.

Иллюстративные материалы, использованные в этом исследовании, смешанной природы: какие-то взяты из вполне почтенных работ, где сделаны компетентные обобщения о надежно установленных закономерностях; какие-то позаимствованы из неофициальных мемуаров, писанных разными колоритными личностями; многие же принадлежат некой промежуточной области. Кроме того довольно часто привлекались материалы моего собственного исследования местного фермерского сообщества, ведущего натуральное хозяйство на одном из Шетландских островов*. Оправдание такого подхода (и, как мне кажется, родственного подходу Г. Зиммеля) в том, что эти иллюстрации, взятые вместе, встраиваются в достаточно связную систему понятий, которая объединяет обрывки опыта, уже имеющегося у читателя, и снабжает учащегося неким путеводителем, достойным проверки в моноисследованиях институциональных основ социальной жизни.[стр.30]

Эта система понятий развертывается логически. Введение по необходимости абстрактно и его можно опустить.

Представляемая читателю книга является результатом научного исследования человеческого взаимодействия, предпринятого по заданию Факультета социальной антропологии и Исследовательского комитета по социальным наукам в Эдинбургском университете, и исследования социальной стратификации, выполненного при поддержке фонда Форда, руководимого профессором Чикагского университета Э. А. Шилзом. Я очень признателен этим организациям за инициативу и поддержку, Кроме того я хотел бы также выразить благодарность моим учителям: Ч. У. М. Харту, У. Л. Уорнеру и Э. Ч. Хьюгу. Я поблагодарен также Элизабет Бот, Дж. Литлджону и Э.Банфил-ду, которые помогали мне в начале исследования, и коллегам из Чикагского университета, которые помогали мне позже. Без сотрудничества и помощи моей жены, Ангелики Гофман, эта работа никогда не была бы написана.

• * Частично изложено в неопубликованной докторской диссертации: Goffman E . Communication conduct in an island community (Факультет социологии Чикагского университета, 1953). [стр.31]

Введение

Когда человек присутствует там, где присутствуют другие, эти другие обыкновенно стремятся раздобыть свежую информацию о нем или задействовать уже имеющуюся. Как правило, они будут интересоваться его общим социально-экономическим положением, его понятием о себе, его установками по отношению к ним, его компетентностью в каких-то вопросах, его надежностью и т. д. Хотя иногда розыски отдельных сведений, по-видимому, превращаются в самоцель, обычно имеются вполне практические причины для сбора такой информации о человеке. Сведения о данном индивиде помогают определить ситуацию, позволяя другим заранее знать, чего он ждет от них и чего они могут ожидать от него. Обладая подобной информацией, другие знают, как лучше всего действовать, чтобы получить от этого индивида желаемую реакцию.

В распоряжении присутствующих других находятся многие источники информации и многие носители (или “знаковые средства выражения”) для ее передачи. Если наблюдатели даже не знакомы с человеком, то они в состоянии по его поведению и облику подобрать некоторые ключи, которые позволят им применить к нему свой предыдущий опыт общения с приблизительно похожими людьми или, что более важно, использовать еще непроверенные стереотипы. На основании прошлого опыта они могут также предположить, что в данной социальной обстановке будут встречаться, по всей вероятности, только люди определенного сорта. Наблюдатели могут полагаться или на то, что человек говорит о себе сам, или на документальные свидетельства о том, кто и что он есть на самом деле. Если наблюдатели знают самого индивида или имеют сведения о нем по опыту прежнего взаимодейст [стр.32]-

вия, они могут опереться на предположения об известном постоянстве и общей направленности его психологических свойств как на средство предсказания его теперешнего и будущего поведения.

Однако за время непосредственного присутствия данного индивида в обществе других людей может произойти слишком мало событий, способных сразу же снабдить этих других необходимой им убедительной информацией, если они намереваются действовать осмотрительно. Многие решающие факты и указания находятся за пределами времени и места прямого взаимодействия или содержатся в нем в скрытом виде. К примеру, “истинные” или “действительные” установки, убеждения и чувства индивида можно выяснить только косвенно, благодаря его признаниям или непроизвольным проявлениям в поведении. Подобно этому, когда индивид предлагает другим некий продукт или услугу, то часто бывает, что на всем протяжении прямого контактирования другим не предоставляется возможности “раскусить” этого человека. Тогда они вынуждены принимать некоторые моменты взаимодействия как условные или естественные знаки чего-то недоступного чувствам напрямую. В терминологии Г. Иххайзера 1 , индивид должен будет действовать таким образом, чтобы намеренно или ненамеренно самовыразиться, а другие, в свою очередь, должны получить впечатление о нем.

Способность индивида к “самовыражению” (и тем самым его способность производить впечатление на других) содержит, по-видимому, два совершенно разных вида знаковой активности: произвольное самовыражение, которым он дает информацию о себе, и непроизвольное самовыражение, которым он выдает себя. Первое включает вербальные символы или их заменители, используемые общепризнанно и индивидуально, чтобы передавать информацию, о которой известно, что индивид и другие связывают ее с данными символами. Это и есть “коммуникация” в традиционном и узком смысле. Второе включает обширную область человеческого действия, которую другие могут рассматривать как симптоматику самого действующего лица, когда имеются основания ожидать, что данное действие было предпринято по иным соображениям, чем просто передача информации этим способом. Как мы увидим, такое различение значимо лишь первоначально, ибо, будьте уверены, индивид может передавать намеренную дезинформацию, пользуясь обоими этими типами коммуникации: при первом в ход идет прямой обман, при втором - притворство.

• 1 Ichheiser G . Misunderstanding in human relations // The American Journal of Sociology. Supplement LV . September . 1949. P . 6-7 . [стр.33]

Понимая коммуникацию и в узком, и в широком смысле, можно придти к выводу, что когда индивид оказывается в непосредственном присутствии других, его активность будет иметь характер некоего обещания. По всей вероятности, другие сочтут, что они должны принять этого индивида на веру, предложив ему разумный ответный эквивалент (пока он “присутствует” перед ними) в обмен за нечто такое, истинную ценность чего удастся установить уже после его отбытия. (Разумеется, другие пользуются гипотетическими умозаключениями и в своих контактах с физическим миром, но только в мире социальных взаимодействий объекты, о которых делают умозаключения, способны целенаправленно облегчать или тормозить этот процесс.) Надежность проверяемых выводов об индивиде будет, конечно, меняться в зависимости от таких факторов, как количество уже имеющейся у других информации о нем, но никакое количество прошлых сведений, очевидно, не может полностью избавить от необходимости действия на основе предположительных умозаключений. Как настаивал Уильям Томас:

Очень важно для нас также понять, что в повседневной жизни мы фактически не ведем наши дела, не принимаем решений и не достигаем целей статистически или научно. Мы живем по гадательным умозаключениям. Скажем, я ваш гость. Вы не можете знать и определить научно, не украду ли я ваши деньги или ваши ложки. Но предположительно я все же не украду, и также предположительно вы принимаете меня как гостя .

Сделаем теперь поворот от позиции других к точке зрения индивида, который представляет себя перед ними.

• 2 Цит. по: Social behavior and personality (Contributions of W. I. Thomas to theory and social research) / Ed. by E.H. Volkart. N . Y .: Social Sci ence Research Council , 1951. P . 5.

Возможно, он хочет внушить им высокое мнение о себе, или чтобы они думали, будто он высокого мнения о них, или чтобы они поняли, каковы его действительные чувства по отношению к ним, или чтобы они не получили никакого определенного впечатления. Индивид может желать также достаточно гармоничных отношений с другими, чтобы поддерживать с ними взаимодействие, либо хотеть избавиться от них, обмануть, запутать, сбить с толку, противодействовать, или навредить им. Независимо от конкретной цели, присутствующей в сознании индивида, и от мотивов постановки этой цели, в его интересы входит контролирование поведения других, особенно их ответной реакции на его действия 3 . Этот контроль достигается, в основном, путем влияния на определение ситуации в начале его формулирования другими, и влиять на это определение индивид может, выражая себя таким образом, чтобы создать у других впечатление, которое побудит их действовать добровольно, но согласно его собственным планам. Поэтому, когда индивид оказывается в обществе других, у него обычно появляются и причины активизироваться для произведения такого впечатления на них, внушить которое в его интересах. Например, если подруги в студенческом общежитии будут судить о девичьей популярности по числу вызовов к телефону, вполне можно подозревать, что некоторые девушки начнут нарочно устраивать такие вызовы для себя, И потому заранее предсказуема находка Уилларда Уоллера: Многие наблюдатели отмечали, что девушка, которую зовут к телефону в студенческом общежитии, часто тянет время, чтобы дать всем подругам с избытком наслушаться, как ее имя выкликают несколько раз 4 .

Из двух видов коммуникации - процессов произвольного и непроизвольного самовыражения - в книге в первую очередь уделяется внимание второму, более театральному и зависимому от контекста, невербальному и, вероятно, непреднамеренному (будь то случай целенаправленно организованной коммуникации или нет). Как пример того, что мы должны попытаться исследовать, процитируем обширный беллетристический эпизод, в котором описано как некий Приди, англичанин на отдыхе, обставляет свое первое появление на пляже летнего отеля в Испании: Само собой разумеется, надо постараться ни с кем не встречаться взглядом. Прежде всего он должен дать понять тем возможным компаньонам, что нисколько в них не заинтересован. Смотреть сквозь них, мимо них, поверх них - этакий взгляд в пространство. Будто пляж пустой. Если мяч случайно упадет на его пути - он должен выглядеть застигнутым врасплох. Потом улыбка радостного изумления озарит его лицо (Добродушный, Любезный Приди!), когда он начнет осматриваться, пораженный тем, что на пляже, оказывается, есть люди, и бросит им мяч обратно, легонько посмеиваясь над собой, а не над людьми, - и тогда уж небрежно возобновит свое беспечное обозрение пространства.

• 3 В понимании этого вопроса я многим обязан неопубликованной статье Т. Бернса из Эдинбургского университета, в которой он доказывал, что скрытый нерв всякого взаимодействия - это желание каждого его участника контролировать и управлять реакциями других присутствующих. Похожую аргументацию развивал недавно Дж. Хейли в неопубликованной статье, но в связи с особой разновидностью контроля, нацеленного на определрние природы взаимоотношений вовлеченных но взаимодействие лиц.
• 4 Waller W. The rating and dating complex // American Sociological Review. II . p . 730.

Но придет время устроить и маленький парад достоинств Идеального Приди. Как бы невзначай он даст шанс любому, кто захочет, увидеть мельком титул книги в его руках (испанский перевод Гомера - чтение классическое, но не вызывающее, к тому же космополитичное), а затем он неторопливо сложит свою пляжную накидку и сумку аккуратной защищенной от песка кучкой (Методичный и Практичный Приди), непринужденно вытянется во весь свой гигантский рост (Большой кот Приди) и с облегчением сбросит сандалии (наконец-то, Беззаботный Приди!).

А бракосочетание Приди и моря! На этот случай - свои ритуалы. Во-первых, шествие по пляжу, внезапно переходящее в бег с прыжком в воду, и сразу после выныривания плавно, мощным бесшумным кролем туда - за горизонт. Ну, конечно, необязательно за горизонт. Он мог бы неожиданно перевернуться на спину и бурно взбивать ногами белую пену (ни у кого не вызывая сомнений, что способен плыть и дальше, если б захотел), а потом вдруг стоя выпрыгнуть на полкорпуса из воды, чтобы все видели, кто это был.

Другой ход был проще: он не требовал испытания холодной водой и риска показаться чересчур высокодуховным. Вся штука в том, чтобы выглядеть до того привычным к морю, к Средиземноморью и к этому пляжу, что такой человек по своему произволу мог бы сидеть хоть в море, хоть не в море без вреда для репутации. Такое времяпрепровождение допускало медленную [стр.36]прогулку внизу по кромке воды (он даже не замечает, как вода мочит его ноги, ему все равно что вода что земля!) глаза обращены к небу и сурово выискивают невидимые другим признаки будущей погоды (Местный рыбак Приди!) 5 .

Романист хочет показать нам, что Приди неадекватно истолковывает неясные впечатления, которые его чисто телесные действия производят, как он думает, на окружающих. Мы и дальше можем подсмеиваться над Приди, полагая, что он действует с целью создать о себе особое впечатление и впечатление ложное, тогда как другие присутствующие либо вообще не замечают его, либо еще хуже, то впечатление о себе, какое Приди страстно хочет заставить их принять, оказывается сугубо частным необъективным впечатлением. Но для нас в этом единственно важно, что тот вид впечатлений, который, как полагает Приди, он производит, - это реально существующий вид впечатлений, какой верно или неверно получают от кого-то в своей среде другие.

Как сказано выше, когда индивид появляется перед другими, его действия начинают влиять на определение ситуации, которое они начали формировать до его появления. Иногда этот индивид будет действовать полностью расчетливо, выражая себя данным способом, чтобы произвести на других именно то Впечатление, которое с наибольшей вероятностью вызовет у них желанный ему отклик. Нередко, будучи расчетливым в своей деятельности, он может относительно слабо сознавать это. Порой он будет намеренно и осознанно выражать себя определенным образом, но, в основном, потому, что такого рода выражения вызваны к жизни традицией его группы или его социальным статусом, а не какой-то конкретной реакцией (отличающейся от смутного принятия или одобрения), вероятностно ожидаемой от людей, находящихся под впечатлением от данного самовыражения. Наконец, время от времени сами традиции одной из ролей индивида позволяют ему создать стройное впечатление определенного рода, хотя он, возможно, ни сознательно, ни бессознательно и не собирался производить такого впечатления. Другие, в свою очередь, могут или получать впечатление просто от усилий индивида что-то передать, или неправильно понимать ситуацию и приходить к умозаключениям, не оправдываемым ни намерениями этого индивида, ни фактами. Во всяком случае, поскольку другие действуют так, как если бы индивид передавал конкретное впечатление, можно принять функциональный или прагматический подход, допустив, что индивид “эффективно” воплотил данное определение ситуации и “эффективно” внедрил понимание того, что подразумевает данное состояние дел.

• 5 Sansam W . A contest of ladies . L .: Hogarth , 1956. P . 230 - 232.

В реакции других имеется один момент, который требует здесь специального комментария. Зная, что индивид, скорее всего, будет представлять себя в благоприятном свете, другие могут делить наблюдаемое ими на две части: часть, которой индивиду относительно легко манипулировать по желанию, поскольку она состоит, преимущественно из его вербальных утверждений; и часть, состоящую преимущественно из проявлений непроизвольного самовыражения индивида, которой он, видимо, почти не владеет или которую не контролирует. В таком случае другие могут использовать то, что считается неуправляемыми элементами его экспрессивного поведения, для проверки достоверности передаваемого элементами управляемыми. В этом проявляется фундаментальная асимметрия, присущая процессу коммуникации: индивид, предположительно, сознает коммуникацию только по одному из своих каналов, тогда как наблюдатели воспринимают сообщения и по этому каналу и по какому-то другому. К примеру, жена одного шетландского хуторянина, подавая местные островные блюда гостю с “материка” (главного острова Великобритании) с вежливой улыбкой выслушивала его вежливые похвалы тому, что он ел, и одновременно подмечала скорость, с какой гость подносил ко рту ложку или вилку, жадность, с какой он заглатывал пищу, выражение удовольствия при жевании, используя эти знаки для проверки высказанных чувств едока. Та же женщина, чтобы раскрыть, что один ее знакомый А “на самом деле” думает о другом знакомом Б, поджидала момента, когда Б в присутствии Л оказывался вовлеченным в разговор с кем-то третьим В. Затем она скрытно следила за сменой выражений на лице А, наблю- [стр.38] давшего Б в разговоре с В. Не участвуя в беседе с Б и не опасаясь его прямого наблюдения, А иногда расслаблялся, терял обычную сдержанность, притворную тактичность и свободно выражал свои “действительные” чувства к Б. Короче, эта шетландка наблюдала никем другим не наблюдаемого наблюдателя.

Далее, приняв как данность, что другие, по всей вероятности, будут сверять более контролируемые элементы поведения человека с менее контролируемыми, можно ожидать, что иногда индивид попытается извлечь выгоду из самой этой вероятности, так направляя впечатления от своего поведения, чтобы они воспринимались информационно надежными 6 . Например, будучи допущенным в тесный социальный кружок, участвующий наблюдатель может не только сохранять приемлемый внешний вид во время выслушивания информанта, но и постараться сохранять такой же вид при наблюдении информанта, разговаривающего с другими. Тогда наблюдателям наблюдателя будет не так легко раскрыть, какова его действительная позиция. Конкретную иллюстрацию этому можно подобрать из жизни на Шетландских островах. Когда к местному жителю заглядывает на чашку чая сосед, последний, проходя в дверь дома, обычно изображает на лице, по меньшей мере, подобие теплой ожидаемой улыбки. При отсутствии физических препятствий вне дома и недостатке света внутри его обычно имеется возможность наблюдать приближающегося к дому гостя, самому оставаясь незамеченным. Нередко островитяне позволяли себе удовольствие любоваться, как перед дверью гость сгоняет с лица прежнее выражение и заменяет его светски-общительным. Однако некоторые посетители, предвидя этот соседский экзамен, машинально принимали светский облик на далеком расстоянии от дома, тем обеспечивая постоянство демонстрируемого другим образа.

Такого рода контроль над частью индивидуальности восстанавливает симметрию коммуникационного процесса и подготавливает сцену для своеобразной информационной игры - потенциально бесконечного круговращения утаиваний, лживых откровений, открытий и переоткрытий. К этому следует добавить, что поскольку другие будут, скорее всего, довольно беспечно относиться к неуправляемым элементам в поведении индивида, то этот последний, контролируя их, сможет многое приобрести. Другие, конечно, могут почувствовать, что он манипулирует якобы стихийными аспектами своего поведения, и усмотреть в самом этом акте манипуляции некий теневой момент в его поведении, который он не сумел проконтролировать. Это дает нам еще одну проверку поведения индивида, на этот раз - его предположительно нерассчитанного поведения, тем самым вновь восстанавливая асимметрию коммуникационного процесса. Отметим попутно, что искусство проникновения в чужие розыгрыши “рассчитанной нерасчетливости”, по-видимому, развито лучше нашей способности манипулировать собственным поведением, так что независимо от количества шагов, сделанных в информационной игре, зритель, вероятно, всегда будет иметь преимущество над действующим, и первоначальная асимметрия процесса коммуникации, похоже, сохранится.

• 6 В широко известных и весьма солидных трудах Стивена Поттера, в частности, обсуждаются знаки, который можно подстроить, чтобы дать проницательному наблюдателю якобы случайные ключи, необходимые ему для обнаружения скрытых добродетелей, какими манипулятор знаниями в действительности не обладает.

Допуская, что индивид планирует определение ситуации, когда появляется перед другими, мы должны также видеть, что эти другие, какой бы пассивной ни казалась их роль, будут и сами успешно направлять определение ситуации благодаря своим ответным реакциям на действия индивида и всевозможным начинаниям, открывающим ему новые пути действия. Обычно определения ситуации, проецируемые несколькими разными участниками, достаточно созвучны друг другу, так что открытые противоречия случаются редко. Это вовсе не означает, что когда каждый участник чистосердечно выражает то, что он действительно чувствует, и честно соглашается с выраженными чувствами других присутствующих, там непременно возникнет своего рода консенсус. Этот род гармонии есть оптимистический идеал и вовсе необязателен для слаженной работы общества. Скорее, от каждого участника взаимодействия ждут подавления своих непосредственных сердечных чувств, чтобы он передавал лишь та-[стр.40] кой взгляд на ситуацию, который, по его ощущению, будут в состоянии хотя бы временно принять другие. Поддержанию этого поверхностного согласия, этой видимости консенсуса помогает сокрытие каждым участником его собственных желаний за потоком высказываний, утверждающих ценности, которым любой присутствующий чувствует себя обязанным клясться в верности, хотя бы на словах. Кроме того, обычно приходится считаться и со своеобразным разделением труда при определении ситуации. Каждому участнику позволительно устанавливать пробные авторизованные правила отношения к предметам, жизненно важным для него, но напрямую не затрагивающим других, например, к рациональным объяснениям и оправданиям своей прошлой деятельности. В обмен за эту вежливую терпимость он молчит или избегает тем, важных для других, но не столь важных для него. В таком случае мы имеем своего рода modus vivendi * во взаимодействии. Участники совместно формируют единственное общее определение ситуации, которое подразумевает не столько реальное согласие относительно существующего положения дел, сколько реальное согласие относительно того, чьи притязания и по каким вопросам временно будут признаваться всеми. Должно также существовать реальное согласие о желательности избегать открытого конфликта разных определений ситуации 7 . Этот уровень согласия можно называть “рабочим консенсусом”. Надо понимать, что рабочий консенсус, установившийся в одной обстановке взаимодействия, будет совершенно отличаться по содержанию от рабочего консенсуса, сложившегося в иной обстановке. Так, между двумя друзьями за обедом поддерживается взаимная демонстрация привязанности, уважения и интереса друг к другу. В другом случае, например в сфере услуг, сотрудник заведения тоже может поддерживать образ бескорыстной увлеченности проблемой клиента, на что клиент отвечает демонстрацией уважения к компетентности и порядочности обслуживающего его специалиста. Но независимо от таких различий в содержании, общая форма этих рабочих приспособлений одинакова.

• 7 Конечно, взаимодействие может быть специально организовано с целью найти в нем время и место для выражения разногласий во мнениях, но в таких случаях участники должны договориться, что не будут ссориться из-за определенного тона голоса, словаря и уровня серьезности аргументации, а также условиться о взаимном уважении, которое спорящие участники обязаны тщательно соблюдать по отношению друг к другу. К этому дискуссионному или академическому определению ситуации можно Прибегать и в срочном и в неторопливо-рассудительном порядке как к способу перевода серьезного конфликта взглядов в такой конфликт, с которым можно управиться в приемлемых дли всех присутствующих рамках.
• * Условия существования (лат.).

Учитывая тенденцию отдельного участника принимать заявки на определение ситуации, сделанные другими присутствующими, можно оценить ключевую важность информации, которой индивид первоначально обладает или которую приобретает о своих соучастниках, ибо именно на базе этой исходной информации индивид начинает определять ситуацию и выстраивать свою линию ответных действий. Первоначальная проекция индивида заставляет его следовать тому, кем он полагает быть, и оставить всякие претензии быть кем-то другим. По мере того как взаимодействие участников развивается, в это первоначальное информационное состояние, разумеется, вносятся дополнения и модификации, но существенно, что эти позднейшие изменения без противоречий соотносятся с первоначальными позициями (и даже строятся на них) отдельных участников. Похоже в начале встречи индивиду легче сделать выбор относительно того, какую линию обхождения распространять на других присутствующих и какой требовать от них чем менять принятую однажды линию, когда взаимодействие уже идет полным ходом.

В обыденной жизни тоже, конечно, встречается ясное понимание важности первых впечатлений. Так, рабочая сноровка занятых в сфере услуг часто зависит от способности захватывать и удерживать инициативу в отношениях, возникающих при обслуживании клиентов - способности, которая требует тонкой агрессивной тактики со стороны обслуживающего персонала, если его социоэко-номический статус ниже статуса клиента. У. Уайт поясняет это на примере поведения официантки:

Первым бросается в глаза факт, что официантка, которая работает в условиях сильного давления со всех сторон, не просто пассивно реагирует на требования своих клиентов. Она уме-[стр.42] ло действует с целью контролировать их поведение. Первый вопрос, приходящий нам в голову при виде ее взаимоотношений с клиентурой таков: “Обуздает ли официантка клиента, или клиент подавит официантку?” Квалифицированная официантка понимает решающее значение этого вопроса...

Умелая официантка останавливает клиента доверительно, но без колебаний. К примеру, она может обнаружить, что новый клиент сел за столик сам, прежде чем она успела убрать грязные тарелки и переменить скатерть. В данный момент он опирается на столик, научая меню. Она приветствует его, говорит: “Пожалуйста, позвольте заменить скатерть”, потом, не ожидая ответа, отбирает у него меню, вынуждая его отодвинуться от столика, и делает свое дело. Отношения с клиентом вежливо, но твердо направляются в нужное русло, и здесь не возникает вопроса, кто руководит ими 8 .

Когда взаимодействие, начатое под влиянием “первых впечатлений”, само оказывается первым в обширном ряду взаимодействий с теми же участниками, мы говорим о “хорошем начале” и чувствуем решающее значение этого начала. Так, некоторые учителя в отношениях с учениками придерживаются следующих взглядов:

Никогда нельзя позволять им брать над вами верх - или вы пропали. Поэтому я всегда начинаю жестко. В первый же день, входя в новый класс, я даю им понять, кто здесь хозяин... Вы просто вынуждены начинать жестко, чтобы потом иметь возможность ослабить вожжи. Если начать с послаблений, то когда вы попытаетесь проявить твердость - они будут просто смотреть на вас и смеяться.

Точно так же служители в психиатрических лечебницах нередко чувствуют, что если нового пациента в первый же день его пребывания в палате круто осадить и показать ему кто хозяин, - это предотвратит многие будущие неприятности 10 .

Признав, что индивид способен успешно проецировать определение ситуации при встрече с другими, можно предположить также,_что в рамках данного взаимодействия вполне возможны события, которые будут противоречить, дискредитировать или иным способом ставить под сомнение эту проекцию. Когда случаются такие разрушительные для нее события, взаимодействие само собой может остановиться в замешательстве и смущении. Некоторые из предпосылок, на которых основывались реакции участников, оказываются несостоятельными, и они обнаруживают, что втянуты во взаимодействие, для которого ситуация была определена плохо, а далее и вообще не определена. В такие моменты индивид, чье представление себя микрообществу скомпрометировано, может испытывать стыд, а другие присутствующие - враждебность и все участники могут ощущать болезненную неловкость, замешательство, потерю самообладания, смущение и своего рода аномальность ситуации как следствие крушения социальной микросистемы взаимодействия ли-цом-к-лицу.

• 8 Whyte W. F. (ed.). Industry and society. Ch. 7. When workers and customers meet. N.Y.: McGraw-Hill. 1946. P. 132 - 133.
• 9 Becker H. S. Social class variations in the teacher-pupil relationship // Journal of Educational Sociology. Vol. 25. P. 459.
• 10 Taxel H. Authority structure in a Mental Hospital Ward / Unpublished Muster"s thesis. Department of Sociology . University of Chicago . 1953. [стр.43]

Подчеркивая тот факт, что первоначальное определение ситуации, проецируемое индивидом, склонно становиться планом для последующей совместной деятельности, то есть рассматривая все в первую очередь с точки зрения самого этого действия, - нельзя упустить из виду решающий факт, что всякое проецируемое определение ситуации имеет еще и отчетливо выраженный моральный характер. И именно на этом моральном характере проекций преимущественно сосредоточен научный интерес данного исследования. Общество организовано на принципе, что любой индивид, обладающий определенными социальными характеристиками, имеет моральное право ожидать от других соответствующего обхождения и оценки. С этим принципом связан и второй, а именно, что индивид, который скрыто или явно сигнализирует другим о наличии у него определенных социальных характеристик, обязан и В самом деле быть тем, кем он себя провозглашает. В результате, когда индивид проецирует определение ситуации и тем самым скрыто или явно притязает быть лицом определенного рода, он автоматически предъявляет другим и некое моральное требование оценивать его и обращаться с ним так, как имеют право ожидать люди его категории. Он также неявно отказывается от всех притязаний представляться тем, кем [стр.44]

Он на деле не является 11 , и, следовательно, отказывается от претензии на обращение, приличествующее таким людям. Тогда другие согласятся признать, что индивид информировал их и о том, что есть в действительности, и о том, что они должны видеть в качестве этого “есть”. Нельзя судить о важности срывов в процессе определения ситуации по частоте, с какой они случаются, ибо очевидно, что они происходили бы еще чаще, если бы не соблюдались постоянные предосторожности. Думаю, что во избежание этих срывов постоянно применяются предупредительные практические процедуры, а также корректировочные действия, дабы возместить ущерб от вредоносных происшествий, которых не удалось избежать. Когда индивид пускает в ход эти стратегии и тактики с целью отстоять свои собственные проекции, то эти действия называют “защитной практикой”; когда же некий участник применяет их, чтобы спасти определение ситуации, спроецированное другим, то об этом говорят как о " в покровительственной практике” или “такте”. Вместе взятые защитные и покровительственные практики охватывают процедуры, которые призваны оберегать впечатление, выношенное индивидом во время его присутствия перед другими. К этому следует добавить, хотя люди сравнительно легко могут увидеть, что без применения защитных практик не выжило бы никакое первоначально произведенное впечатление, им, вероятно, гораздо труднее понять, что очень немногие впечатления смогли бы выжить, когда бы получатели этих впечатлений не соблюдали такта при их восприятии.

Кроме факта применения мер предосторожности для предупреждения нарушений в проецируемых определениях ситуации, можно также отметить, что усиленное внимание к таким нарушениям играет существенную роль в социальной жизни группы. Там разыгрываются грубые социальные мистификации и шутки, где целенаправленно подстраиваются неудобные, смущающие положения, к которым надо относиться несерьезно 12 . Сочиняются фантазии, в которых происходят головокружительные разоблачения. Рассказываются и пересказываются анекдоты из прошлого (реального, приукрашенного или вымышленного), обстоятельно расписывающие бывшие или почти бывшие трудности, с которыми удалось блистательно справиться. По-видимому, не найдется ни одной разновидности групп, которая не имела бы готового запаса таких игр, фантазий и назидательных историй, - запаса, используемого в качестве источника юмора, средств избавления от тревог и санкций для поощрения индивидов быть скромными в своих притязаниях и благоразумными в ожиданиях. Человек может раскрывать себя и в рассказах о воображаемых попаданиях в неловкие положения. В семьях любят рассказывать о случае с гостем, перепутавшим даты и прибывшим, когда ни дом, ни люди в нем не были готовы к его приему. Журналисты рассказывают о случаях, когда прошла настолько многозначительная и понятная для всех опечатка, что были юмористически разоблачены напускная объективность газеты и соблюдаемый ею декорум. Работники общественных служб рассказывают о клиентах, которые очень забавно недопонимали вопросы в заполняемых анкетных формах и давали ответы, которые подразумевали крайне неожиданные и причудливые определения ситуации 13 . Моряки, чья “семья” вдали от родного дома состоит из одних мужчин, рассказывают истории о матросе на побывке, который за домашним столом непринужденно просил мать передать ему “такого-разэдакого масла*14. Дипломаты пересказывают байку о близорукой королеве, вопрошающей республиканского посла о здоровье его короля 15 и т. д.

• 11 Эта роль свидетелей в ограничении возможностей самовыражении Индивида особо подчеркивалась экзистенциалистами, которые усматривали в этом основную угрозу индивидуальной свободе. См.: Sartre J.-P. B eing and nothingness. L.: Methuen, 1957.

Подведем теперь итоги. Я допускаю, что когда индивид появляется перед другими, у него возникает множество мотивов для попыток контролировать впечатление, которое они получают из наблюдения ситуации. В этой книге исследуются некоторые из общепринятых приемов, применяемых людьми для поддержания таких впечатлений, и некоторые обычные возможности применения этих приемов. Конкретное содержание любой деятельности отдельного участника, или роль, которую оно играет во взаимозависимых видах деятельности работающей социальной системы, в ней не обсуждаются. Меня интересуют лишь драматургические проблемы участника, представляющего свою деятельность другим. Проблемы, решаемые с помощью сценического мастерства и сценической режиссуры, иногда тривиальны, но очень распространены. По-видимому, сценические задачи встречаются в социальной жизни на каждом шагу, обеспечивая тем самым четкую путеводную нить для формального социологического анализа.

• 12 Goffman E. Communication conduct in an island community. P. 319 -327.
• 13 Blau P. Dynamics of bureaucracy / Ph.D. dissertation. Department of Sociology. Columbia University. University of Chicago Press, 1955. P. 127 129.
• 14 Beattie W. M. (jr.). The merchant seaman / Unpubliaahed M- A. report. Department of Sociology. University of Chicago, 1950. P. 35.
• 15 Ponsonby F. Recollections of three reigns. L .: Eyre & Spottiswoode , 1951.

Уместно закончить это введение несколькими определениями, которые подразумевались в предыдущем и понадобятся в будущем изложении. Для целей этого исследования достаточно приблизительного общего определения взаимодействия (точнее, взаимодействия лицом-к-лицу) как взаимного влияния индивидов на действия друг друга в условиях непосредственного физического присутствия всех участников. Единичное взаимодействие можно определить как все проявления взаимодействия в каком-нибудь одном эпизоде, во время которого данное множество индивидов непрерывно находилось в присутствии друг друга. К характеристике такого взаимодействия так же хорошо подошел бы термин “контакт”. “Исполнение” (или “выступление”) можно определить как все проявления деятельности данного участника в данном эпизоде, которые любым образом влияют на любых других участников взаимодействия. Взяв одного конкретного участника и его исполнение за базисную точку отсчета, можно определить другие категории исполнителей как публику, аудиторию, наблюдателей или соучастников. Предустановленный образец действия, который раскрывается в ходе какого-нибудь исполнения и который может быть исполнен или сыгран и в других случаях, можно [стр.47] обозначить терминами “партия” или “рутина” 16 . Эти ситуационные термины легко связать с общепринятыми структурными. Когда индивид или “исполнитель” в разных обстоятельствах играет одну и ту же партию перед одной и той же аудиторией, тогда, вероятно, имеет смысл говорить о возникновении “социального отношения”. Определив “социальную роль” как свод прав и обязанностей, сопряженных с данным статусом, можно утверждать, что одна социальная роль способна включать больше чем одну партию и что каждую из этих различных партий исполнитель может представлять в ряде случаев одним и тем же типам аудитории или аудитории, состоящей из одних и тех же лиц.

• 16 См- комментарии в книге Ноймана и Моргенштерна о важности различения рутины взаимодействий и любого конкретного случая, когда эта рутина специально разыгрывается: Neumann J . von , Morgenstern О. The theory of games and economic behavior . Princeton University Press , 1947. P . 49.

Для социологии эта книга представляет собой учебное пособие, в котором подробно разбирается определенный социальный подход к изучению социальной жизни. Драматургический подход фокусируется на принципах театрального представления, т.е. на том, какими именно способами индивид представляет себя и свою деятельность другим, контролирует у этих людей формирование определенного впечатления о себе и что может делать, а что нет во время этого представления. Данная книга исследует именно это театральное представление индивидом себя другим.

Гофман выделяет две формы выражения:
- произвольную (способ выражения, при котором индивид дает окружающим некоторую информацию о себе)
- непроизвольную (способ выражения, при котором индивид выдает себя)
Т.е. если мы говорим о первом способе, то индивид передает какую-либо информацию посредством вербальных символов (разговора, общения), а второй способ заключается в том, что индивид может дать о себе какую-либо информацию непроизвольно с помощью определенной манеры общения, с помощью своих отличительных качеств, различных действий и т.д. Коммуникация у Гофмана - это процесс передачи информации, которая включает в себя различные обобщенные символы и симптоматику отдельных индивидов.

Предположения позволяют человеку начать взаимодействие с другим, сконструировать начальный ход своих действий, строить первоначальные выводы о нем. Посредством последующей коммуникации с другим, некоторые выводы будут опровергаться, некоторые наоборот укрепляться, возможно, будет реконструироваться ход действия по отношению к другому.